О святых и святынях

      Из приоткрытых седзи тянет холодным воздухом, который приятно обдувает разгоряченную кожу.       Уже ночь, и поместье замерло в тишине, даже слуг я отправил спать, чтобы не мешали.       Так что можно полностью расслабиться и, откинув голову на край офуро, наслаждаться тишиной, которую не нарушает ничего, кроме плеска воды, когда я погружаюсь по плечи в воду и после кладу руки обратно на дерево.       Я лежу в воде долго, расслабляя мышцы и отдыхая сознанием. От удовольствия у меня закрываются глаза и я едва не задремываю, но настораживаюсь — слышу скрип досок снаружи. Кто там так поздно?       Слышно тихие шаги, шорох ткани; я по силуэту за седзи понимаю, что Ренджи — видно высокий хвост — остановился в нерешительности. Порадовавшись, что погасил свет, чтобы глаза отдыхали, я вытираю осевшие на лице капли и сажусь выше, чувствуя, как теплое дерево краем подпирает лопатки.       — Заходи, Ренджи.       — Можно? — доносится снаружи.       Я молчу, и через полминуты он все же заходит, шире открыв седзи. Ворвавшийся порыв холодного воздуха проскальзывает по телу и я чувствую, как плечи и руки покрываются гусиной кожей.       Ренджи полностью закрывает за собой створки и неловко замирает.       — В предбаннике табурет возьми, если хочешь, — расслабленно говорю я, опускаясь в еще достаточно горячую воду, чувствуя, как намокают волосы на шее.       Абарай неловко проходит мимо офуро, отводя взгляд, даже несмотря на то, что тут темно. Смущается?       Он усаживается на притащенную табуретку за моей головой, спиной ко мне — я слышу его достаточно глухо, когда он спрашивает:       — Устали за день?       — А то ты не знаешь, — усмехаюсь я, поворачиваясь к нему и укладывая голову на сгиб локтя, положенного на край ванной. — Сумбурный день выдался, правда?       Ренджи садится вполоборота ко мне, рассматривая узоры дерева на полу:       — Есть немного.       Я смотрю на несколько растерянного парня; он чувствует себя неловко в настолько непривычной обстановке и тушуется под моим взглядом. Но у меня есть идея, как расшевелить его.       — Сделаешь мне массаж? — Он отчаянно краснеет, это видно даже в полумраке. — Очень болит спина.       — Но слуги?.. Или вы хотите, чтобы это сделал я? — он, кажется, собрал все свое мужество, чтобы задать этот вопрос.       С трудом сдержав смешок, снова ложусь в офуро и улыбаюсь:       — Было бы приятно, если бы это был ты. — Я чуть наклоняюсь вперед, чтобы дать доступ к спине.       Чуть прохладные ладони ложатся на кожу и с нажимом проходятся по линии плеч. От первой пары движений мне хочется застонать, так приятно давление на уставшие расслабленные мышцы. Сильные пальцы соскальзывают вдоль позвоночника к линии воды и, коснувшись ее кончиками пальцев, поднимаются обратно к шее.       Наверное, каким-то шестым чувством Ренджи улавливает малейший прогиб моей спины, когда он поднимает руки обратно, и потому на секунду отстраняется, я слышу шорох одежды, а в следующую секунду чувствую, как жесткие пальцы с нажимом опускаются почти до самой поясницы — он снял оба косоде, чтобы не намочить рукава.       — О…       Абарай вздрагивает от моего стона, гулко прозвучавшего в полупустой комнате. Он сжимает кожу под лопатками и веером раскрывает пальцы к бокам, вызывая во мне совершенно неконтролируемую дрожь удовольствия — тело непроизвольно наклоняется вперед, к поджатым коленям.       Ренджи скользит руками по коже, и я чувствую, что усталость уходит буквально из-под его пальцев. Зажатая спина — полдня пришлось заполнять квартальные отчеты — наконец-то получает возможность отдохнуть, и как раз в тот момент, когда я думаю, что, пожалуй, хватит, мой лейтенант переходит к шее. Мягко массирует за ушами, немного зарываясь пальцами в подобранные кверху волосы, легко проводит вниз вдоль кадыка к ключицам и сжимает пальцами плечи.       У меня по коже снова идут мурашки, но уже не от холода, а от удовольствия.       — Вам… — Абарай на секунду замолкает, положив руки так, что запястья лежат на моих плечах, а кончики расслабленных пальцев чуть щекочут кожу на груди, — приятно, тайчо?       — Да, Ренджи. Спасибо большое.       Я хочу повернуться к нему, но широкие ладони мягко сжимают мои плечи, вынуждая замереть.       Он гладит пальцами кожу, чуть касаясь, и едва слышно дышит, словно боится спугнуть. Ведет по плечам к локтям, и, чуть прижимая ладони к предплечьям, останавливается на запястьях. Обхватывая их длинными пальцами, придвигается к офуро — я чувствую у себя на шее неровное дыхание, и, сосредоточившись на контрасте смуглой и бледной кожи рук, пропускаю момент, когда Ренджи касается моего уха прохладным кончиком носа. Я чувствую, как он глубоко вдыхает, когда упирается лбом мне в затылок, и как замирает, сжав пальцы на моих запястьях.       — Все в порядке? — негромко спрашиваю я.       Несколько секунд молчания окупаются ответом:       — Да, тайчо, все в порядке. — Ренджи отстраняется. — Прошу прощения за вольность, — говорит он напряженно, надевая косоде.       Я сажусь вполоборота к нему и смотрю на алые щеки, взмокший лоб, упрямо сдерживающую слова полоску губ — и не выдерживаю:       — Что случилось, Ренджи?       Он закрывает глаза, чтобы не быть вынужденным смотреть на меня, и отвечает:       — Вы… прекрасны, тайчо, — выдыхает он. — Каждая линия в Вас совершенна.       И замирает, так и не открыв глаз.       Первые полминуты я растерянно смотрю на белые костяшки сжатых кулаков, не совсем понимая, что он имеет в виду. А потом, когда осознаю, невольно поднимаю брови в удивлении — я? Прекрасен? Он имеет в виду — красив?       — Ренджи. — Когда я его окликаю, он так и не открывает глаз, но слышит. Слышит легкий скрип дерева, когда я опираюсь на борт офуро, всплеск капель, когда я встаю в полный рост, и шлепки мокрых босых стоп о пол. — Посмотри на меня, Ренджи. Пожалуйста.       Он не может игнорировать просьбу и открывает глаза. В считанные мгновения я вижу в его глазах шок, испуг, панику — и он снова зажмуривается, закусив костяшки кулака.       — Тайчо… пожалуйста, тайчо, прошу Вас, оденьтесь, пожалуйста, — шепчет он. — Ради Бога, ради меня, прошу!..       — Ренджи, — я отнимаю от его лица ладони и, потянув за них вверх, заставляю встать. Он выше меня, шире в плечах, напряжен и крупно дрожит, закусывая губу. Он похож на испуганного тигра.       Но чем же испуганного?       — Ренджи, послушай меня. — Я отхожу от него на полшага. — Ты сказал, что я прекрасен. Что линии моего тела совершенны. Так? — и, дождавшись кивка, продолжаю. — Тогда почему ты не хочешь смотреть? Почему боишься касаться?..       Ренджи рвано вздыхает несколько раз и, потерпев поражение в попытке успокоиться, коротко отвечает:       — Мне нельзя, тайчо. — Он почти всхлипывает, когда я беру его ладонь в свою. — Потому что никто не смеет касаться совершенства.       Я кладу его пальцы себе на щеку.       — Смеет, Ренджи. — Веду его ладонью по шее и груди, останавливая на солнечном сплетении. — Другое совершенство — смеет.       — Нет, тайчо, не нужно — он пытается вырвать ладонь, но я с силой прижимаю ее к своему телу. — Я… не хочу… мыслей…       — Мыслей? — в удивлении расслабляю пальцы, и он отшатывается от меня на несколько шагов, вслепую цепляет табурет и тот с грохотом падает — после чего повисает абсолютная тишина.       — Оденьтесь, пожалуйста, — жалобно просит он, оседая на пол и закрывая ладонями лицо.       Я выхожу на минуту и, набросив на плечи юкату, опускаюсь на пол возле него.       — Каких мыслей, Ренджи?       Он молчит.       — Ответь, пожалуйста. Мне это важно.       В ответ — долгий выдох и порывистый вдох.       — Ренджи. Я оделся, как ты и просил. Теперь выполни и ты мою просьбу. Я подожду, пока ты будешь готов, но знай, что я очень хотел бы получить ответ.       Он открывает глаза и смотрит в пол, между своими коленями.       — Вы святыня, тайчо. Мой Бог. Творец. — Он трет пальцами виски. — Я не имею права думать о Вас… так, как думаю сейчас.       Я несколько секунд думаю, наблюдая за тем, как опускаются его плечи и растерянно ложатся на колени смуглые ладони.       — Я ничем не отличаюсь от тебя, Ренджи. Посмотри на меня. — Он неловко поднимает глаза. — Две руки, две ноги, голова. Родинка на плече и шрам на колене. Я такой же, как и ты. Я не совершенство. Понимаешь?       — Тайчо, Вы особенный. Вы можете всё. Вы думаете по-особенному, действуете по-особенному, живете тоже. Я просто не имею права…       — А если я скажу, — перебиваю его, — что хочу, чтобы ты так обо мне думал? — Он мотает головой из стороны в сторону. — Чтобы ты думал обо мне как об обычном человеке, который не особенный, но относится к тебе по-особенному? М, Ренджи? Что ты мне ответишь?       — Тайчо, нет, — он снова закрывает глаза и потому не видит, что я наклоняюсь к его уху и шепчу:       — Что, если я скажу, что мне нравится, когда ты так обо мне думаешь? Что именно тогда я чувствую себя особенным?       Абарай вздрагивает:       — Тайчо… но…       -Да, Ренджи, да. Ты не станешь хуже, если будешь так обо мне думать. Ты взрослый мужчина, и это нормально. — Я смотрю на крутой изгиб плеч. — Сделай для меня кое-что.       Смущенный донельзя, он не посмел мне отказать, и теперь сидел обнаженным передо мной одетым, прикрываясь руками вместо фундоши.       Он не осмелился отказать мне и во второй просьбе — смотреть все время. Смотреть на то, что я буду делать, и слушать.       — Твои плечи похожи на плечи лучших луков Квинси — мощные, распрямляющиеся в прекрасной стремительности. — Я провел ладонями по плечам, касаясь большими пальцами ровных ключиц. — Красивые сильные руки, — терплю неизбежное поражение в попытке обхватить пальцами мышцы на руках. — Мощная грудь, что говорит о том, что ты вынослив в беге и в бою, — провожу ладонями по грудным мышцам к солнечному сплетению. — Больше похожий на камень пресс. Интересно, удар какой силы ты выдержишь, если тебя бить прямо? — Я сжимаю кулак и легко упираюсь костяшками в рельефный живот.       Ренджи заливается краской смущения с каждым моим словом, и кажется, собрался слиться цветом со своими волосами.       — Длинные ноги, способные бежать столько, сколько нужно, — провожу по бедрам, останавливая там ладони. А через секунду раздумий поднимаю правую руку к лицу лейтенанта, алому, как маков цвет. — Волевой подбородок, резные скулы, прямые брови, высокий лоб, волосы, каких нет ни у кого… — я пропускаю через пальцы густые пряди. — Невозможно прекрасные татуировки, — я прослеживаю взглядом узор, спускающийся к низу живота, где сходятся запястьями его ладони. — И это только внешне, — смотрю ему в глаза, — ведь у тебя сильный характер, поражающая верность идеалам и принципам, а кроме того — друзьям, и невозможная самоотдача делу.       Я замолкаю, и несколько минут проходят в слегка неловком молчании.       — Ты понимаешь, к чему я веду?       Абарай озадаченно качает головой, и распущенные волосы колышутся, скользя кончиками по его локтям.       — К тому, что ты тоже — особенный. К тому, что все могут быть святынями, если о них так думать. К тому, что если я подумаю о том, как твои руки могут сжимать кого-то в объятиях или как ты можешь скользить своими невозможно длинными пальцами по моей спине — это будут уже другие мысли. Но они не будут неправильными.       — Но, тайчо… — Я терпеливо жду, пока он подберет слова. — Неужели вы допускаете подобные мысли о себе?       — Конечно, Ренджи. Я могу тебе доказать это, если ты не веришь моим словам.

***

      Отосланные из хозяйской половины дома слуги не слышат шороха седзи в моей комнате. Не видят Ренджи, неловко мнущегося на пороге, сжимающего руками чистую юкату.       — Я жду. — Задуваю свечу в ночнике и ныряю под теплое одеяло на футон — к вечеру похолодало.       Я вижу в полумраке, как Абарай задвигает седзи и, быстро переодевшись, опускается на колени у футона. Он боится сделать то, о чем мы договорились, поэтому я вместо него откидываю край одеяла и за ладонь пытаюсь его уложить.       Достаточно широкий, футон все же не предназначен для двоих, тем более плечи Ренджи сами по себе заняли бы почти всю ширину — так что он ложится на бок, не давая мне убрать ладонь с его руки.       — Тайчо, вы… невероятный, — даже в темноте видно сияющий в счастливых глазах восторг.       — Как мало некоторым нужно для счастья, — хмыкаю я. — Всего-то ладонь в руке.       — Любимая ладонь в руке, — спешно поправляет меня лейтенант.       И я замираю от ощущения сжимающих мою руку пальцев. Теплых, нежных. От легкой улыбки на губах Ренджи. От взгляда, рассматривающего мое лицо будто впервые, кажется, считающего трещинки на губах и несуществующие веснушки на носу. Большое теплое тело рядом согревает, я невольно тянусь к нему:       — Сейчас ты, Ренджи, не просто сидишь рядом со мной засыпающим. Сейчас мы собираемся ложиться спать. Тебе нравится думать так — мы?       — Я уже говорил, тайчо, что вы — особенный. — В его голосе восхищение, и нетерпение. Он ждет чего-то, но не решается сделать это сам, и молча ждет, пока я, повернувшись к нему спиной, не перетяну его руку через свой бок. Он стремительно и одновременно бережно подгребает меня к себе, прижимая спиной к груди, согревая, укрывая собой, утыкаясь носом в мою макушку и глубоко вдыхая; Ренджи вызывает в моей душе совершенно непередаваемые чувства.       Я улыбаюсь, ерзаю, устраиваясь удобнее, так, чтобы не съезжать головой с подушки и ночью не выползти из-под общего одеяла. Ренджи напрягается, и я догадываюсь почему — в поясницу мне постепенно все сильнее упирается его самая напряженная в данный момент часть.       — Ничего страшного, — почему-то шепотом говорю я. — Не смущайся.       Знал бы он, как я рад, что он не видит моего лица, ведь на меня смущение накатывает жаркой волной, сковывая движения и заставляя острее чувствовать горячее тело позади меня. Сильная рука, лежащая на моем поясе, касающиеся моей стопы прохладные пальцы ног, теплое дыхание в затылок, от которого встают дыбом волоски в низу шеи — все это тревожит.       — Я буду считать это комплиментом, — пытаюсь я разрядить немного обстановку. Абарай нервно коротко смеется и немного отодвигается внизу, но мысли все равно не дают мне покоя.       — Вы потрясающий, тайчо, — негромко говорит мне в волосы Ренджи.       Заснуть удается нескоро, только когда переборовшая возбуждение усталость укладывает Ренджи спать. Я немного расслабляюсь и тоже проваливаюсь в недолгий яркий сон.

***

      Утром Ренджи не знает куда девать глаза, ведь переодеваться ему приходиться при утреннем свете. Я лежу на футоне и сонно наблюдаю за перекатывающимися под кожей и волнующими татуировки мышцами. Прежде, чем он успевает завязать уже наброшенное на плечи косоде, я дергаю его вниз и оно соскальзывает вдоль локтей к запястьям и оседает крупными жесткими складками на полу — Ренджи безнадежно опаздывает с попыткой поймать ускользающую ткань.       Он замечает мой ленивый задумчивый взгляд, скользящий по обнаженному торсу.       — Тайчо? — пытается он понять мои действия.       Я долго молчу, обводя взглядом татуировки и тени.       — Ты очень красивый.       — Вы так думаете? — улыбается он.       — Что значат твои татуировки? — не собираюсь я отвечать на очевидные вопросы очевидными ответами. — Давно было интересно.       Ренджи пытается поднять косоде, но я просто кладу руку поверх складок. Ему приходится немного разочарованно присесть, опершись локтями на колени, так, что я вижу вязь мелких татуировок на предплечьях.       — Они появляются, когда я становлюсь сильнее. Наверное, потому что у Забимару такие же. Они вам… нравятся? — с сомнением спрашивает он.       Я протягиваю руку и самыми кончиками пальцев дотягиваюсь до его стопы, задирая край хакама и дотягиваясь до татуировки на щиколотке.       — Без них тебя уже невозможно представить. Вызывающе, немного агрессивно — это часть тебя. — Я потягиваюсь, лежа на футоне, и чувствую его взгляд в вырезе полураспахнутой юкаты. Ренджи смотрит на мою бледную грудь, опускается взглядом ниже и останавливается на полоске волос, которую видно над поясом. Заметив мой ироничный взгляд, тут же вскакивает и, натянув косоде, вытягивается в струнку у седзи, смотря в стену под самым потолком.       — Время идти на построение, тайчо. Вы позволите мне отправиться в отряд?       Я морщусь: к чему излишний официоз.       — Иди. Я скоро буду.       Ренджи, по сути, сбегает от меня и себя, от взглядов и мыслей.       Негодяй.

***

      Начало квартала всегда легче, чем его конец — после обеда я позволяю себе устроить перерыв и, устроившись в тени на энгаве, наблюдать за тренировками нового набора в отряд.       Молодые и горячие, действуют быстро, ошибаются — но очень долго не устают, пробуют снова и снова, не слишком сосредотачиваясь на своих ошибках и пытаясь взять противника нахрапом.       Вышедший вскоре к ним Ренджи выглядит гораздо взрослее, не внешне, но в действиях и движениях. Если новенькие похожи на котят-подростков, то Абарай уже степенный кот, продумывающий, куда сделать следующий шаг и как выпустить когти, чтобы противнику было действительно больно.       Парни смотрят на моего лейтенанта едва рты не разинув, когда он каждому объясняет, что стоит поправить в атаках и защитах, в шагах и наклонах корпуса.       Он любит и умеет драться. С мечом или без меча, в бою или в учебном спарринге — он получает от этого удовольствие.       — Лейтенант! — окликаю я его. Когда толпа поднимает на меня глаза, я встаю и иду к тренировочной площадке. — Как вы отнесетесь к идее устроить показательный бой на мечах?       Ренджи ошеломленно смотрит на меня, а молодежь не может поверить своим ушам — капитан отряда устроит показательный бой?! Кучики-тайчо?!       С шелестом покинувшая ножны Сенбонсакура кончиком лезвия почти касается груди Абарая.       — Ну же, лейтенант, не позволяйте рядовым потерять такой шанс.       Он отходит на полшага и, глубоко вдохнув, оголяет Забимару. Лезвие ровное, он понимает, что мы несравнимы по силе с шикаями в руках.       От Абарая пахнет потом, пылью, молодостью и лавандой — запах, оставшийся на нем как напоминание о моей постели. Это я чувствую, уходя от резкого удара, метящего под ребра; это легко, просто сделать полшага в сторону. Угадать обманный маневр и пригнуться еще проще, свистнувшая над головой полоса стали проходит вхолостую, и я пытаюсь достать его кончиком меча по ногам, но Ренджи шестым чувством понимает, что нужно подпрыгнуть.       Мне на руку играют сотни лет практики, упражнений и медитаций. Я спокоен и холодно мыслю, и могу заметить, что лейтенант распаляется от бесконечных и бессмысленных попыток меня зацепить или заставить атаковать, а не уходить от его лезвия и мешать ему контратаками. У него уже покраснели щеки, взмок лоб и на груди в вырезе косоде блестят капли пота. Кровавыми полосами к щекам и лбу прилипли волосы, и он уже достаточно тяжело вдыхает приоткрытым ртом.       На мгновение мне вспоминается вчерашний вечер — тогда ему тоже было жарко, и такие же красные щеки выдавали смущение, а если распахнуть косоде дальше, я знал, будут очерченные тенями кубики пресса и сходящиеся запястьями ладони.       Я отвлекаюсь от тренировки и пропускаю момент, когда Ренджи в одно движение, проскользив Забимару по Сенбонсакуре и сцепив наши мечи рукоятями, пытается взять меня в захват.       Тело срабатывает само, на вбитых в подсознание рефлексах.       Прижимая к себе вывернутую руку Ренджи и касаясь лезвием меча его шеи, я через несколько слоев ткани чувствую, как ему жарко и как он мелко дрожит от возбуждения боя.       — Спасибо, Кучики-тайчо, — говорит он через несколько секунд, наклоняясь за лежащим на земле Забимару. — Это было познавательно, и для меня, и для новичков. — Он кланяется. Вслед за ним склоняют головы и молодые парни, стоящие вокруг нас.       — Не за что, — равнодушно бросаю я. — Кто, как не капитан, должен следить за уровнем подготовки офицерского состава. — Спрятав Сенбонсакуру в ножны и чувствуя ее волнение, я ухожу. — Вы мне будете нужны ближе к вечеру, лейтенант.       — Есть, капитан.       Дождавшись ответа, я возвращаюсь в кабинет и снова принимаюсь за бумаги. Ренджи же нужно в душ, потому что он с самого утра возился с новичками, на тренировочной площадке, на плацу, в казармах и расположении, а на улице такой зной, словно не ранняя осень, а самый разгар лета. Мне не жарко, но представить стекающие по липкой от пота горячей коже прохладные струи оказывается тоже очень приятно.       Пора приниматься за работу. Ее хоть и немного, но сама себя она не сделает.       Я успеваю закончить с предварительной документацией на следующую неделю еще до прихода Ренджи. Так что, когда он вваливается между рывком распахнутыми седзи, я тут же обращаю на него внимание.       — Как молодое поступление?       Мой лейтенант ужимает доклад о способностях и перспективах последних двух наборов до получаса. После чего достает из кармана косоде сложенный вчетверо лист — предварительный план проведения учебных выездов со списками выезжающих, сопровождающих и комментариями на полях — просит проверить, согласовать и заверить, чтобы он переписал его начисто.       — Лейтенант, какие у Вас сегодня планы на вечер? После ужина? — игнорирую я протянутый лист и смотрю на вытягивающееся лицо. Невозможно хочется улыбнуться, но нужно держать лицо.       — Ну… в принципе, никаких, — мнется он.       — В принципе? — я поднимаю брови, намекая, что хочу знать даже о предполагаемых планах.       — Никаких, — неловко улыбается он, почесывая затылок. — Простите, капитан.       — Тогда приглашаю Вас на ежемесячное любование молодой луной в моем поместье.       Нет, однозначно, следить за изменением выражений на богатом мимикой лице — одно удовольствие.       — О… да, конечно. — Он абсолютно растерян и не знает, что говорить дальше. — Необходима какая-то особая форма одежды? Вы первый, кто предлагает мне подобное… времяпровождение.       — Нет, лейтенант, но лучше вам одеться потеплее, ночи сейчас прохладные. — Я сворачиваю свитки, новые бумаги прячу стопками в шкаф, а уже подготовленную для роботы на завтра папку кладу на угол стола. Все это время Ренджи сидит неподвижно, но следит за моими передвижениями глазами. Он достаточно далеко, но краем глаза я замечаю выбившуюся из хвоста прядь, легшую вдоль шеи и свернувшуюся кольцом у воротника косоде.       Совсем как днем, думаю я. Совсем как тогда, когда я прижимал его к себе спиной, тогда перед носом тоже маячило красное колечко.       Волнующая мысль — о рыжем завитке — заставила дрогнуть руку, которая закрывала на ключ дверцу шкафа с важными документами.       Нужно взять себя в руки. А то какая из меня святыня, — я скосил взгляд на Ренджи, — если у меня столько волнующих меня мыслей.       Я встретился глазами с Абараем и чуть улыбнулся ему уголками губ. Он смутился и отвел взгляд.       — На сегодня вся работа закончена, лейтенант, — я посмотрел в окно, где солнце начинало садиться, — так что можете идти домой. Я буду ждать Вас, когда взойдет луна. Там, где мы сегодня расстались.

***

      Я сидел у порога моей комнаты между раскрытыми седзи, закутанный в теплую юкату, и прислушивался к звукам в ночном саду. Тонкий-тонкий, словно изогнутый кошачий ус, месяц висел в небе и учился дарить свет.       — Здравствуйте, капитан, — Ренджи появился на энгаве сбоку, наверное, пробрался в поместье через заросли пионов, что росли напротив комнаты давно спящей Рукии.       — Здравствуй.       — Вам не холодно? — Он бросает варадзи в траву у ступенек, ведущих из сада.       — Нет, но спасибо, что побеспокоился. А ты последовал моему совету?       — Да, конечно, — он улыбается. А я наконец присматриваюсь к его одежде.       Это не шихакушо, это темное кимоно с плохо видным темным же рисунком на ткани, и теплое синее косоде поверх. Ренджи выглядит непривычно уютно не в форме, а особенно когда немного отодвигает створку седзи и садится рядом со мной, вытягивая ноги в белых таби и шевеля пальцами.       — Он почти не светит, да? — говорит мой лейтенант, задирая голову наверх и смотря на серебристый полуконтур круга.       — Пока что он светит только для тех, кто готов видеть его свет. Сегодня мы — одни из немногих.       Мы долго молчим. Месяц успевает сдвинуться на полпальца в сторону, когда Ренджи впервые зябко ежится.       Я распрямляю подогнутые ранее набок ноги и касаюсь своей босой стопой белой ткани таби, глажу несколько раз и замираю, оставляя ногу на том же месте, ожидая, что же Абарай будет делать дальше.       — У Вас совсем холодные ноги, тайчо. Позвольте немного согреть Вас. — Он, не дожидаясь разрешения, пересаживается вперед и, сложив ноги лотосом, кладет мои стопы на свои. Накрывает голую кожу теплыми большими руками — о боже, невероятно большими, — и проводит вверх-вниз от пальцев к щиколотке. Действительно становится теплее, но вот вопрос — от его рук или от теплой волны возбуждения, поднявшейся до самой макушки и замершей в кончиках пальцев рук? Пятками я касаюсь его бедер, и хакама, оказывается, такие тонкие — я чувствую, как напрягаются его мышцы, когда он тянется за полами своего косоде, чтобы накрыть наши ноги ими.       — Знаете, тайчо, я должен Вам кое-что сказать.       — Да? — настороженно отвечаю я.       — Сегодня молодому месяцу удалось осветить самого прекрасного человека в мире. Наверное, это хорошее начало его карьеры, не так ли?       Я чуть шевелю быстро согревающимися пальцами ног, задевая внутренние швы хакама.       — Но что ему одно лицо, если второй прекрасный лик смотрит не в его сторону? — я поднимаю уголки губ при виде расцветающего Ренджи, у которого розовеют щеки от удовольствия. Он кладет руки на мои голени и гладит их сквозь ткань, совсем немного, но хватает для новой волны мурашек по телу.       — Пойдем в дом, холодно, — я вытягиваю свои ноги из-под пол косоде Ренджи и сразу становится зябко, так что я тут же вхожу в дом и, дождавшись, пока Абарай тоже войдет, сдвигаю створки седзи. В комнате теплее, можно немного расслабиться. Сажусь за стол, придвигая к себе книгу, но, заметив сидящего у закрытых седзи лейтенанта, передумываю читать перед сном и тут же снова встаю.       Глаза Ренджи, когда я при свете акари начинаю раздеваться, неприлично открыто выражают удивление. Он провожает взглядом каждую покидающую мое тело вещь — верхнее косоде, хакама, юкату. Когда я остаюсь в одних фундоши, он смущенно отворачивается в сторону, но я стою и жду, пока его любопытство пересилит неловкость. Мне прохладно, волоски на руках встают дыбом — но я успеваю даже немного привыкнуть к тому моменту, когда снова встречаюсь взглядом с Ренджи.       — Сегодня я взял более теплое одеяло и буду спать так. Ты не против?       — Капитан… — он с просьбой смотрит на лежащую на верху стопки одежды юкату. — Может, все-таки…       — И одеяло действительно теплое, так что и тебе советую спать так же.       Запланированные заранее действия идут по плану — Ренджи крайне смущается, но на слова, что я хочу спать и пора ложиться, тут же вскакивает, чтобы начать стягивать с себя вещи.       Дело идет лучше, чем в прошлый раз в офуро, и я вскоре наслаждаюсь видом сильного смуглого тела.       Улегшись в постель и укрывшись одеялом, я поворачиваюсь к нему лицом и протягиваю руку к стянутым в хвост волосам — но он отшатывается:       — Они будут Вам мешать. Они даже мне мешают, если их распускать, тайчо, не стоит… — но я уже потянул за узел шнурка и в мгновение алая волна плеснула по изгибу между шеей и плечом.       — Не волнуйся, не помешают. Они прекрасны.       Я закрываю глаза и жду. Ренджи негромко пыхтит, укладываясь поудобнее — одеяло в этот раз большое и есть возможность почти завернуться в него, причем обоим. Он старается лечь так, чтобы и смотреть на меня, и не занимать много места, и не съехать во сне с футона.       Я приподнимаю голову, не открывая глаз.       Абарай озадаченно думает несколько секунд, а потом до него доходит — и он суетливо собирает мои волосы в ладонь с подушки, чтобы не прижать, и просовывает руку под мою шею.       Всегда верил, что этот изгиб плеча создан для такого способа сна вдвоем, думаю я, расслабляя мышцы. Тепло, удобно — я протягиваю руку через живот Ренджи и приобнимаю его за пояс.       Под ухом быстро бьется сильное сердце, горячее тело рядом окутывает запахом… мужчины? а горячее частое дыхание шевелит волосы на макушке.       — Не волнуйся так.       — Как не волноваться, когда… ведь Вы, тайчо, так близко, — стонет почти отчаянно Ренджи.       — Привыкай. — Я нащупываю его руку и кладу широкую шершавую ладонь себе на бок. Абарай вздрагивает. — Мне понравилось спать не одному.       Я с закрытыми глазами жду, что же он будет делать, и мое терпение окупается сполна — пальцы чуть нажимают и скользят вниз, чтобы замереть, коснувшись фундоши.       — Я не стеклянный, — едва слышно шепчу я, поднимая уголки губ в улыбке. — Не сломаешь.       Тепло ладони опускается на бедро, пока хватает длины руки, кончиками пальцев Ренджи обводит выступающую над повязкой косточку, и спускается ногтями вдоль ткани, чтобы заставить меня перестать дышать, когда рука накрывает низ живота.       Я долго неровно выдыхаю, прижимаясь щекой к жесткому плечу.       — Тайчо, — Ренджи отдергивает руку и максимально отодвигается, — не стоит. Я не хочу терять контроль, пожалуйста. Вы торопите события.       Неужели ему настолько важен мой чистый образ, что он готов терпеть любое возбуждение?       Неужели у него выдержка лучше, чем у меня?       Ну уж нет.       — Смотри за тем, — я откидываю с нас одеяло и в одно движение сажусь на бедра лейтенанта, — как рушатся святыни.       И под грохот крови в моих и, наверняка, его ушах осыпаю осколками мой образ в его глазах, наклонившись к его шее и шумно вдохнув теплый запах. Почти ложусь на него, чувствуя животом чужой твердый член под тканью фундоши — непривычно, но возбуждающе, когда тебя так хотят.       Сжать ладонями взметнувшиеся в попытке оттолкнуть руки и прижать их к постели, нависнув над ним. Черные пряди стекают до самой груди Ренджи, щекоча кожу. Глаза в глаза — напряженный и ошеломленный взгляды. Он не может даже возразить, когда я провожу языком по щеке — он брился перед тем, как прийти ко мне, и поэтому щека гладкая и немного пахнет мылом.       — Я не стеклянный. И не святой. И, так же, как и ты, — возмущенно шепчу ему на ухо, касаясь его губами, — могу чего-то хотеть.       Покрасневший Ренджи с непонимающим взглядом так прекрасен, что я понимаю — хочу. Довести до исступления, заставить издать хоть звук, заставить перестать бояться прикасаться ко мне.       Хорошо, что я сегодня решил сблизить дистанцию и мы без юкат.       Отпущенные руки так и остаются лежать над головой, а я ладонями скольжу по мышцам груди, по животу, почти соскальзывая большими пальцами под повязку на бедрах, вызывая сдавленный вздох, и хрипло требую:       — Я не хочу, чтобы ты себя контролировал. Не смей.       Прямому приказу инстинкты не позволяют противиться — и Ренджи протяжно негромко стонет, когда я через ткань сжимаю его член. Я знаю, что он чувствует, как это ощущается, и тут же, не давая вдохнуть, опираюсь на локоть у его головы и целую — жарко, глубоко, заставляя отвечать на поцелуй.       Первое же движение ладонью внизу отзывается глухим стоном на его губах, глухим — и отчаянным. А секунду спустя я понимаю, почему. Под пальцами словно бьется сильный медленный пульс, под пальцами тепло и влажно. Под пальцами — стыд Ренджи, который я, оторвавшись от губ, вижу на его щеках и в его глазах.       Я наклоняюсь — и коротко касаюсь узких губ своими.       — Я не святыня, Ренджи.       Утром, встречая рассвет, я думаю, что все же поспешил.       Иначе как можно было объяснить поспешное вскакивание с кровати, извинения, накидывание на голые плечи косоде и побег из поместья? От попытки его остановить Ренджи отшатнулся с паникой в глазах, а на оклик просто не обратил внимания, я только на полураспахнутые седзи уставиться мог.       Как подросток, честное слово. Непоколебимая вера в идеалы и состоящее из смущения и возбуждения сознание.

***

      Вызванный в кабинет Ренджи стоял у самой двери, куда отошел, только отдав мне документы, и смотрел в пол, выслушивая приказы на день.        — …а также необходимо согласовать с четвертым отрядом график тренировок на выезде. И, будь добр, занеси в канцелярию прошение о миссии на грунт, молодым рядовым пора знакомиться с внешним миром. Кроме этого, нужно сходить узнать, готовы ли материалы для ремонта казарм, завхоз просил как можно скорее, вот запрос. — Я встал из-за стола и, подойдя к нему, отдал плотный лист бумаги. — Ты когда-нибудь прикасался к себе, думая обо мне?       Взгляд глаза в глаза сложно игнорировать, особенно после такого вопроса.       Ренджи сначала даже не понял, что я его спросил, задумавшись о поручениях. А потом я увидел осознание.       -Тайчо!.. конечно, нет! Я бы никогда… — начал он оправдываться.       — Но хотел? — я подхожу ближе к нему, останавливаясь в полушаге.       Неловкое молчание и порозовевшие щеки подтвердили, что да, порывы были.       — Что ты представлял, Ренджи? Представлял, не касаясь себя и пытаясь сдержать возбуждение?       Мой лейтенант смотрит в пол и все гуще заливается краской — даже уши покраснели.       — Отвечай! — я повышаю голос, заставляя его вздрогнуть. — И не смей сбегать, как вчера.       — Ваши… руки, — очень внезапно для меня все же начинает говорить он. — И я пытался представить Ваше лицо во время того, как вы… находитесь на пике наслаждения, — не слишком удачно подобрал Ренджи замену. — Еще волосы, лежащие на подушке, сбившийся кенсейкан и прикрытые глаза — уже после занятия любовью. — Он несколько жалобно взглянул на меня из-под насупленных бровей. — Я хотел еще раз извиниться за вчерашнее. Тайчо, просто все то, что Вы вчера делали, было настолько… потрясающим, настолько реальным, что… — он снова опустил глаза в пол, закрываясь папками с документами, словно щитами.       — Ренджи, не будь глупцом, тебе не за что извиняться. — Я усмехнулся. — Спасибо, что ответил.       Он в ответ промолчал, поворачиваясь и протягивая ладонь к створке седзи.       — И да. — Абарай замирает, коснувшись дерева. — Я жду тебя сегодня до полуночи. — Заметив, что его плечи огорченно опускаются, я прибавил: — Не стоило надеяться, что у тебя получится пересидеть свое смущение дома. Наивный.       И под мой негромкий смешок Ренджи вылетает из кабинета.

***

      — Здравствуй, — я дописываю иероглиф и откладываю кисть на подставку.       — Здравствуйте, тайчо, — прикрывает за собой седзи Абарай. Он почему-то уже смущенный.       — Сыграем в микадо? — я складываю в шкатулку пишущие принадлежности и достаю длинную узкую коробку.       — Давайте, — оживляется Ренджи и улыбается, радуясь, что нам предстоит обыденное занятие, которое не заставит его менять свое мировоззрение.       Я рассыпаю полосатые палочки по столу:       — Первый ход твой.       Абарай легко тянет первые три палочки, всего по два очка, но они откатились в сторону и не взять их было бы глупо. Он вытаскивает без особого труда четвертую и нацеливается на «мандарина», которого, кажется, можно вытянуть, прижав к столу. Но при первой же попытке прижать кончик пальцем всё движется — и Ренджи, цокнув языком, убирает руку.       Я одну за одной вытаскиваю подряд шесть палочек, почти не дыша — они лежат на остальных и задача состоит только в том, чтобы аккуратно их поднять. На седьмой палочке дрогнувшая рука цепляет деревянный кончик и ход переходит к моему лейтенанту.       Мы играем долго. Я спокоен, Ренджи напряжен, аж лоб вспотел, — но по очкам идем почти вровень, я опережаю его всего на три очка. И «мандарин» все еще лежит на столе, среди оставшихся девяти палочек.       Я выигрываю партию с отрывом в одно очко — когда я собрал почти все палочки со стола, соскользнувший с локтя рукав юкаты зацепил последние три, разметав их по столу, и Ренджи просто забрал их, как забрал первые.       — Ты хорошо играешь, — смотрю я на несколько расстроенного Абарая, — но я все равно выиграл. — Моих губ касается легкая усмешка.       — Спасибо за игру, тайчо, — он улыбается, чуть поджимая губы.       — Еще партию?       Мы заканчиваем за полночь со счетом семь-три — горячность Ренджи не играет ему на руку. От постоянного напряжения болят глаза, так что на предложение пойти спать мой лейтенант только устало трет переносицу и выдыхает «да». Он поднимается и подходит к седзи, успевая взяться за раму, когда я его окликаю:       — Ты куда-то собрался?       Напряженная спина всем своим видом выражает нежелание тут оставаться.       — Я бы предпочел, чтобы ты спал здесь. Со мной. — Строгий тон заставляет Ренджи повернуться ко мне. — В одной постели. Так что раздевайся, — я встаю из-за стола, закончив складывать палочки, — и ложись.       Постаравшись скрыть вздох, мой лейтенант снимает одежду, оставаясь только в фундоши и нижней юкате, и садится на самый край футона. Я тоже неспешно раздеваюсь, почти не отрывая взгляда от Ренджи, который хочет не смотреть — но смотрит на то, как появляется из-под ткани светлая кожа.       Я не задуваю свечу и сажусь поверх одеяла.       — Я хочу, чтобы ты смотрел. — В глазах Ренджи зарождается паника. — Ничего не делал — и смотрел. И не убегай, пожалуйста, мне вчера было обидно.       — Тайчо, я не знаю, что вы собираетесь делать, — он на секунду задыхается, когда я, повернувшись к нему лицом, подбираю под себя ноги и развожу колени, — но это однозначно плохая идея. Тайчо, не стоит. — Он покрывается мурашками при виде того, как я кладу руку на свое бедро, очень близко к паху.       Я свободной ладонью скольжу по его животу, прослеживая линии татуировок до самых ключиц, заставляя его отклониться назад, и ногтями прокладываю обратный путь.       — Ты проиграл мне, Ренджи, с разгромным счетом. И это мое выигранное желание. — От мыслей о том, что я собираюсь делать, я сам почти краснею. — Я хочу показать тебе, что я не всегда сдержанный и отрешенный, что не все мои действия выглядят так, как хочу этого я.       Абарай слишком ошеломлен, чтобы заикнуться о том, что мы играли не на желание, потому что вместе с последними словами я через ткань фундоши глажу себя. Он пытается отвернуться, но я приказываю смотреть — потому что не хочу быть в его глазах идеальным образом. Потому что это не так.       Под ладонью уже твердо и прикасаться приятнее — дыхание сбивается, когда я немного поднимаю взгляд от своей руки и вижу, что Ренджи тоже возбужден. Он сжимает ладонями, на которые опирается, простынь, и дышит приоткрытым ртом.       Мое естество настойчиво просит большего, и в какой-то момент я, немного расслабив узел на фундоши, запускаю руку внутрь — и, не сдерживаясь, стону.       Я давно не позволял себе расслабиться, и мне не нужно много времени. Движения руки быстро становятся рваными, я чувствую, что лоб покрывается испариной, а ткань повязки сползает, открывая Ренджи вид на то, от чего он перестает дышать.       — Вы издеваетесь, — выдыхает он и поднимает руку к глазам, чтобы не видеть.       Что ж. Не хочешь смотреть — будешь чувствовать.       Я беру его вторую ладонь и прижимаю прохладные чужие пальцы к своему члену, накрывая своими, продолжая начатое, но ощущений сразу становится больше — пальцы Ренджи более шершавые, более длинные. Это пальцы Ренджи.       — Теперь будешь не представлять, — хрипло выдыхаю я, — а вспомина…       Мы стонем в унисон.       — Я сойду с Вами с ума, — первым делом говорит он, когда может дышать.       — Переживешь, — почти шепчу я.       Приходится наконец отпустить ладонь Ренджи. Семя тянется между нашими пальцами, и я тут же брезгливо вытираю свою руку о простыню. Абарай сначала неловко замирает, потом, подумав, делает то же самое. Сгибает в колене ближнюю ко мне ногу, прикрывая влажное пятно на фундоши.       — Вот этот момент я не продумал, — хмыкаю я, — нужно было полотенце прихватить.       — Так Вы… Вы это продумываете?! — возмущенно вспыхивает Абарай.       — Прошлый раз нет, если тебя это успокоит. - Я встаю с постели, поправив повязку и взяв юкату, и направляюсь к выходу.       Когда я возвращаюсь, наскоро приняв душ и захватив чистое постельное белье, Ренджи лежит на полу, закрыв глаза рукой.       В комнате терпко пахнет Абараем и сексом. Я глубже втягиваю воздух — запах приятный до легкой дрожи.       — Ты можешь спать голым, если тебе неприятно оставаться в несколько запачканных фундоши. Встань, пожалуйста, я поменяю простынь.       Ренджи смущенно скатывается с матраса, растягиваясь на татами во весь рост. С долей неловкости сморит на то, как я сдергиваю белое полотно, отбрасывая его в сторону, и стелю чистое. Расчесываюсь, снимаю юкату и проскальзываю под тяжелое теплое одеяло.       — Иди сюда, — прошу я, прикрывая глаза. — Свечу потушишь?       Скрип пола, несколько шагов туда-обратно — и со спины ко мне прижимается большое теплое тело. Сразу становится уютнее, и я в считанные минуты засыпаю.

***

      За следующую неделю у Ренджи нет выбора, кроме как смириться с тем, что происходит — каждую ночь он приходит ко мне, и каждую ночь я заставляю его смотреть на то, как я ласкаю себя.       На второй раз он просто раздевается сразу догола, чтобы не спать потом во влажном белье. Он пытается прикрыться руками, и поначалу у него это даже выходит, но, когда член наливается кровью, ладоней не хватает.       А я задался целью заставить его делать хоть что-то самостоятельно, а не просто смотреть, и мои попытки дают плоды.       В одну из ночей я, только раздевшись, замечаю, что уже полувозбужден, и решаю еще раз пошатнуть моральные устои Ренджи. Я сажусь и сначала замираю. Абарай настороженно смотрит на меня, ожидая очередной пошлой каверзы. Не зря.       Пальцы скользят по животу и груди, гладят соски, ключицы, шею — что угодно, но не ниже живота. Ренджи сглатывает, наблюдая за тем, как я касаюсь пальцами губ и прикусываю фаланги, прикрывая глаза.       — Тайчо, — хрипит он. Опустив взгляд, я вижу, что он сжал свой член у основания, сдерживаясь.       — Нравится? — шепчу я, и касаюсь пальцев языком.       — Обожеда, — выдыхает Ренджи, не имея сил оторвать взгляда от моего языка.       Я чуть влажной ладонью беру его свободную руку и кладу себе на низ живота, молча намекая. Мой лейтенант глубоко вдыхает, собираясь с силами, и опускает руку ниже, смыкая пальцы кольцом. Давит чуть сильнее после моего сдержанного стона, и сбивается с ритма, когда я накрываю пальцы на его члене своими.       Наши руки двигаются почти синхронно, но Ренджи снова оказывается не готов к такому скорому развитию событий. Я вытираю ладонь о лежащее рядом полотенце, ожидая, пока он сможет продолжить.       — Я хочу большего, — шепчу я. — Расскажи мне, что бы ты хотел сделать. Прямо сейчас, прямо здесь.       Ренджи молчит, продолжив наконец двигать ладонью — я облегченно выдыхаю.       — Ты бы хотел увидеть сзади, как прогибается моя спина?       — Тайчо, — предупредительно рычит Абарай.       — Или может ты бы хотел видеть мое лицо, когда впервые коснешься меня там?       — Не стоит, правда, — гораздо более низко и угрожающе говорит Ренджи. Этот голос звучит так возбуждающе, что низ живота стягивает предоргазменным ощущением.       — Или ты предпочел бы…       Я не успеваю договорить. Меня опрокидывают на постель, я ударяюсь головой о подушку и не успеваю даже вдохнуть — Ренджи затыкает меня таким агрессивным поцелуем, какого я себе даже представить не мог. Легко тянет прикушенную зубами губу и сжимает мой член сильнее, не давая кончить. Я чувствую бедром, — Абарай стоит на коленях между моими раздвинутыми ногами, — что он снова возбужден.       У меня в голове все плывет от его напора. Я стону в поцелуй, кусаюсь в ответ и вслепую дотягиваюсь до чужого еще влажного полувставшего члена, притягивая его к занятой ладони Ренджи. Тот наощупь обхватывает и его, и размашистыми движениями скользит кулаком по ним.       Мы целуемся как сумасшедшие, и я обеими руками цепляюсь за широкие плечи, проваливаясь в ощущение оргазма, чувствуя, как замедляется чужая ладонь.       — Вот именно такой ты мне и нравишься, — едва слышно шепчу я. Глаза отказываются открываться, но я так хочу посмотреть сейчас на Ренджи, что пытаюсь себя перебороть.       Растрепанные красные пряди, красные щеки, потемневшие ошеломленные глаза — он выглядит так, словно у него только что был лучший секс в его жизни.       — Вытри меня, пожалуйста. Спасибо.       Я чувствую, как по животу елозит шершавое полотенце, касается груди, щекочет уголком член. На душ ни у кого нет сил, так что Ренджи вытирает руку и укрывает нас одеялом.       Голые и расслабленные, мы минут пять лежим в тишине. Я почти успеваю задремать, когда слышу вопрос:       — Вы сказали «когда коснешься там». То есть… — мой лейтенант спотыкается на построении фразы, но я его понимаю.       — Как только ты будешь готов. — Я прижимаюсь затылком к горячему плечу, чувствуя секундное касание губ к макушке.       — Как только я буду готов…

***

      Я ловлю на себе странные взгляды Ренджи исподлобья еще недели полторы. Иногда хмурые, словно ему что-то не нравится, иногда настороженные, но чаще — задумчивые, направленные на шею или руки. Спрашивать его об это я не хочу — сам скажет. Но и выжидать становится все любопытнее.

***

      Однажды вечером, когда мы засиделись допоздна за документами, Ренджи в какой-то момент встает, закрывает плотнее двери, ставни на окнах, ставит звуковой барьер и подходит ко мне, смотря сверху вниз.       — Тайчо.       Я поднимаю на него взгляд, отложив кисть. При звуках «того самого голоса» в низу живота начинает скручиваться жаркий комок.       — Я хочу попробовать кое-что.       — Здесь? — приподнимаю брови я. — До дома никак подождать?       — Не могу терпеть, постоянно об этом думаю, — отмахивается он. — Будет удобнее, если вы встанете. — Я хмурюсь, прислоняясь к краю стола, но глаза невольно закрываются, когда Ренджи сжимает мой член в ладони через штаны. Он удивлен тому, что я уже возбужден, но молчит. — Вам понравится, обещаю.       Он развязывает оби и спускает с меня хакама.       В момент, когда он опускается на колени, я еще смутно подозреваю, что Ренджи остановится, но через секунду он обхватывает губами головку, и я понимаю, что Абарай не шутит.       Мой член встает за секунды до того состояния, что даже немного больно.       Ренджи отстраняется, облизывает губы, убирает челку и возвращается к своему занятию.       О.       Боже.       Мой.       Это настолько потрясающе, что я долго стону на выдохе, и боюсь посмотреть вниз.       Я начинаю понимать Ренджи, когда он боялся смотреть, что я делаю, потому что это было слишком возбуждающе. Я боюсь даже представить скользящие по стволу его губы, в слюне, порозовевшие…       — Ренджи, — предупреждаю Абарая, касаясь его плеча. Тот что-то коротко стонет, но не отвлекается, а только ускоряется. Я несколько минут нахожусь на грани, а потом возбуждение откатывается немного назад.       Лейтенант отстраняется на секунду, поднимая глаза; я качаю головой, что нет, все невозможно прекрасно, и он продолжает.       Минут через пять Ренджи не выдерживает, садится на пятки и спрашивает:       — Тайчо? Все в порядке?       — Прости. Не знаю, что со мной. Не могу закончить, — я подбираю с пола хакама и оби и пытаюсь привести себя в порядок.       — Ну нет. Начал — так закончу, — хмыкает Абарай, оттягивая мои ладони и давая одежде снова упасть. — Не ртом, так руками.       Встает на ноги и прижимает меня к столу, заставляя сесть на него. Он выше меня, и почти закрывает от меня кабинет — перед глазами мельтешат только его татуировки в вырезе косоде да разметавшиеся алые полосы волос.       В живот упирается чужой член, давит через два слоя ткани, и Ренджи только прижимается сильнее, когда обнимает меня одной рукой и наклоняет голову, дыша мне в основание шеи.       — Господи, как же вы пахнете… — едва слышно шепчет он, обхватывая меня ладонью внизу.       Мы возимся несколько минут как подростки — вздохи, стоны, шепот, шорохи мешающей одежды, шуршащие подо мной рабочие бумаги. Я спохватываюсь, слыша скрип стеклянной чернильницы о столешницу; на несколько секунд отстраняюсь, раздвигаю рабочий беспорядок на столе, не дай бог испачкать чернилами хаори. Ренджи гладит губами шею, пока я смахиваю черновики на пол, прикусывает кожу на ключицах, сдвинув гинпаку, — и тяжело дышит, когда я, откинувшись на уже пустой стол, вцепляюсь ладонями в широкие смуглые плечи. Волосы Ренджи щекочут пальцы, кажутся кровавыми росчерками на белых полуперчатках.       В пустой после оргазма голове шевелится мысль о том, что стоит встать, найти чем вытереть живот, убрать на столе, проветрить кабинет.       Но мне так хорошо, что хочется навсегда замереть в этом мгновении. Потому что теплая влажная ладонь Ренджи у меня на боку, потому что его пальцы переплетены с моими, потому что он смотрит на меня так, как никто никогда не смотрел.       — Ты потрясающий, Ренджи, — выдавливаю я. Голос чуть севший: длинный стон в оргазме было бы, наверное, слышно в другом конце расположения, если бы не кеккай.       — Только потому что это вы, тайчо.

***

      На следующий день мы встаем очень рано. Я расталкиваю Ренджи, напоминая ему, что он сам поставил нас контролирующими выезд молодняка на дальние тренировочные полигоны, а я подписал бумажку и направил ее в четвертый отряд вместе с прошением о медицинской поддержке — тренировать шикаи иногда бывает опасно. Абарай хмурится, бормочет что-то о собственной глупости, но потом открывает глаза и, сонно посмотрев на меня, тихо говорит:       — Доброе утро, тайчо.       — Доброе, — улыбаюсь я. — Тебе нужно в казармы?       — Было бы неплохо. — Ренджи потягивается, вытягивая руки над головой, жмурится. Со сна от него пахнет уютным теплом. Я не могу удержаться — протягиваю руку и чешу его за ухом. Ренджи негромко смеется, прижимает мою ладонь к плечу и трется об нее колючей щекой. Я фыркаю и вытягиваю руку из захвата, вылезая, наконец, из-под одеяла.       Мой лейтенант смотрит на меня снизу вверх, довольно улыбаясь:       — Вы красивый.       — Ты тоже, — говорю я, набрасывая на плечи юкату. Чувствую касание — широкой ладонью Абарай обхватил мою щиколотку, большим пальцем поглаживая косточку. — Дела не ждут, через полчаса нужно быть в отряде. — Чужая рука скользит к колену. — Хватит играться. — Я шагаю в сторону, пальцы расслабленно соскальзывают с моей ноги, и Ренджи встает. В комнате сразу становится меньше пространства. Собирая волосы в узел на затылке, я наблюдаю за тем, как Абарай одевается, переплетает растрепанную косу, натягивает, прыгая на одной ноге, таби. Поправив косоде и плотнее затянув оби, он вытягивается почти по стойке «смирно» у седзи.       — Я пойду? — мнется он, явно не желая уходить.       Подойдя к нему, я приподнимаюсь на носках и касаюсь губами его губ. Сухо, быстро, целомудренно — но Ренджи заливается румянцем и прижимает к губам пальцы, словно не он вчера целовал меня будто последний раз в жизни.       — Жду тебя на месте через полчаса. Время пошло, — хмыкаю я, в щель между седзи наблюдая, как он достает из-под энгавы варадзи, чтобы через полминуты перелезть через забор.       Совсем еще мальчишка.

***

      Через две недели он уходит на полтора месяца в командировку в генсей.       Чертовы полтора месяца кажутся мне самым ненавистным временем в моей жизни за последние пару веков.       Работы становится слишком много, третий и четвертый офицеры вместе взятые не справляются с тем, что делал Ренджи, так что приходится взять немалую часть работы на себя — и с третьего дня отсутствия лейтенанта я сижу в расположении отряда до ночи. Кроме этого мне приходится следить за тренировками молодняка на плацу. Они справляются и сами, достаточно просто поглядывать, чтобы не отлынивали, но отвлекает это, как оказалось, достаточно серьезно, чтобы начать скучать за Ренджи еще и по этой причине. Помимо этого, ночи наконец по-осеннему похолодели, и спать стало холодно даже под зимним одеялом.       Но одной из главных проблем стали утренние сюрпризы и сны, их провоцирующие.       Уровень моего самоконтроля за эти полтора месяца вырос больше, чем за предыдущие полтора века.       Так что, когда я узнаю, что Ренджи вернулся в Сейретей, моей радости нет предела. Но, спокойно поблагодарив офицера четвертого отряда, который сообщает, что этот болван опять загремел в санчасть по собственной же глупости, я остаюсь на месте — закончить отчет нужно сегодня до обеда.       Выдержка и спокойствие.       Ренджи спит на боку на больничной койке, укутавшись в одеяло по самую макушку, только хвост выглядывает. Я присаживаюсь рядом, скрипнув стулом, и спрашиваю у подошедшего рядового:       — Что с ним?       — Истощение. Перевоевал, не признался с кем, но до Сейретея еле дополз.       — Спасибо. Я подожду, пока он очнется.       Рядовой кивает и уходит, прикрыв двери лейтенантской палаты.       — Снова появились арранкары. Номера на нем не было, может даже не арранкар, просто внешне похож, — глухо доносится из-под одеяла, как только двери закрываются. — Особыми умениями не блещет, но силы как у капитана.       — Напишешь в отчете. Как ты?       — Хорошо. Выспался, меня накачали таблетками, еще покормят — совсем хорошо будет.       Я приподнимаю уголки губ:       — Тебе бы только поесть.       — Ну, лейтенантов тут неплохо кормят, — хмыкает Ренджи, подтягиваясь на руках и садясь. Сползшее одеяло открывает взгляду черную генсейскую майку. — Как болит все, — кривится лейтенант.       — Нечего зря в бессмысленную драку лезть, — не могу отказать себе в удовольствии прокомментировать. — Ты куда? — спрашиваю я, заметив, что он собирается вылезать из кровати.       — В туалет нужно. — Абарай отбрасывает одеяло и спускает босые ноги на пол, опираясь рукой на кровать, чтобы встать.       Выдержка и спокойствие, — только и могу подумать я. Выдержка. И. Спокойствие.       Низко спущенные джинсы обтягивают длинные сильные ноги. Невозможно узкая, генсейская майка подчеркивает тонкий пояс и широкую грудь Ренджи. Когда он поворачивается, я понимаю, что, кажется, даже обнаженными эти ягодицы не выглядят так хорошо.       Выдержка и спокойствие, капитан. Держите себя в руках. Ничего страшного, что до недавнего времени вы не считали своего лейтенанта объектом страсти, так что впервые увидев его в… подобной одежде, несколько удивлены непривычно привлекательным видом.       — Тебя не переодели? — выдыхаю я почти спокойно.       — Да нет, не успели, наверное, — отмахивается Абарай и хромает к скрипнувшей, когда он выходит, двери.       Выдержка.       Спокойствие.       Помни об этом, Бьякуя.

***

      — Тайчо? — удивленно замирает Абарай, зайдя в кабинет.       — Ренджи? — устало поднимаю я на него глаза. — Тебе уже разрешили идти домой?       — Да, — радостно хмыкает лейтенант. — А я отчет о миссии сделал, пока в палате лежал, — хвастается он, взмахнув бумажкой в воздухе и положив ее на свой стол.       — Думал, завтра утром отшлифую и вам отдам.       — Так и будет. Но я уже почти закончил, так что сегодня проверять его не буду. Домой хочется, — я тру виски.       — Я скучал, — тихо говорит Ренджи, отводя взгляд. И замолкает, упираясь взглядом в свой стол.       Я аккуратно дописываю предложение, осторожно кладу кисть, встаю из-за стола и, в два быстрых шага подойдя к лейтенанту, обнимаю его:       — Я тоже, — шепчу куда-то в изгиб шеи, вдыхая запах, наслаждаясь ощущением его тела под моими руками.       Первую секунду он не верит — а потом сгребает меня в охапку, прижимает к себе, порывисто целует меня в губы, в щеки, в нос, и замирает, сжав в сильных руках так крепко, что я едва могу дышать.       — Я так скучал, тайчо, — бормочет он мне в волосы. — Я не думал, что возможно так хотеть увидеть человека. Вы когда сегодня в больницу пришли, я не поверил сначала, а потом…       — Ну все, все, — улыбаюсь я, перебивая его. — Уже нет повода скучать. Домой?       — Домой, — радуется Ренджи.       По приходу в поместье я отдаю распоряжение не беспокоить меня до завтрашнего полудня, отсылаю всех слуг из своих покоев и подхожу к седзи. Но как только я приоткрываю ширму — она резко отъезжает в сторону и Ренджи сметает меня с порога поцелуем. Сжимает бока руками, скользит ладонями в вырез косоде, стягивая его с меня, больно прикусывает плечо, опуская руки мне на ягодицы и прижимая меня к себе — от ощущения упирающегося мне в живот члена Абарая у меня на секунду все вокруг плывет. Я, пошатнувшись, делаю шаг назад — и сильные руки утаскивают меня вниз, заставляя опуститься на пол, раздевают, пока их хозяин целует меня так, что невольно хочется стонать от возбуждающего напора.       Ренджи склоняется к моему паху и без прелюдий, облизав губы, приступает к делу. Мм…       Я, кажется, стону и вслух, потому что мой лейтенант вслепую нашаривает мою руку и кладет ее себе на затылок, понимая, что я близок и в этот раз может наконец получи́ться закончить так, как он хочет — а я ничего не соображаю, я способен только смотреть на скользящие по моим бедрам алые волосы, чувствовать влажные губы и легко давить на голову Ренджи, заставляя его издавать невероятно пошлые звуки, когда он пытается вдохнуть.       Чертовски возбуждает то, что он одной рукой упирается в пол, а вторую запустил в прорезь своих хакама. Мысль о том, что ему нравится то, что он делает, приводит мое сознание в полнейший хаос, и я в последние мгновения пытаюсь оттолкнуть Ренджи, но он недовольно мычит и только плотнее смыкает губы. А через несколько секунд после того, как я сжимаю зубы, чтобы не издать ни звука, он коротко глухо стонет и стискивает пальцы у меня на бедре. Ох…       Я откидываю голову на пол и смотрю в потолок.       — Ты сумасшедший.       — Все может быть, — отвечает на мое замечание Абарай, вытирая руку о штаны и рукавом косоде вытирая губы. Он вытягивается сбоку от меня, подперев голову рукой, и любуется моим расслабленным выражением лица.       — Нас могли услышать.       — Ну не услышали же, — логично возражает он.       С ним бесполезно спорить, когда я в таком состоянии.       Мы, быстро сходив в купальни, споласкиваемся и ложимся в постель. Я читаю на боку книгу, а Ренджи обнимает меня со спины, спрятав нос между лопатками, — он очень щекотно дышит, так что хочется подвигать плечами, но приходится сдерживаться.       — Тебе не холодно? — я ежусь, дочитав главу. На днях должен выпасть снег, и тогда в моей комнате появится котацу, а пока приходится греться одеждой. — Может, я схожу еще за одним одеялом?       Ренджи фыркает что-то вроде «а я зачем» и, сграбастав меня в охапку руками и ногами, набрасывает одеяло и на наши головы. Тепло, темно и тихо. Только полстопы высовывается на прохладный воздух — я подгибаю ногу, чтобы ощущение уюта не нарушалось ничем. Немного душно из-за того, что Ренджи наполовину лежит на мне, тяжелый и горячий как печка, но я легко нахожу выход из ситуации — обнимаю теплое тело и, чуть толкнув его на спину, ложусь сверху.       — Вот так еще лучше, — шепчу едва слышно, засунув нос под край юкаты на груди Абарая, и чувствуя подбородком биение его сердца.       Я бы так и заснул, если бы чудом не услышал через одеяло стук в раму седзи.       — Кто там? — резковато спрашиваю я, сбросив одеяло с головы.       — Нии-сан, можно войти?       Мы с Ренджи настороженно переглядываемся.       — Подожди минутку.       Не представляю, сколько шума мы творим, выпутываясь из одеял, но потом лейтенант почти неслышно собирает свои вещи и выходит на улицу, не одеваясь. Кое-как приведя в порядок постель, я подхожу к седзи и открываю их так, чтобы Рукии не было видно беспорядок в комнате.       — Что-то случилось?       — Вот, — она протягивает стопку листов. — Домашнее задание. Извините, что так поздно, но завтра я ухожу на миссию, хотелось бы исправить свои ошибки.       Я, сдержав вздох, пропускаю ее в комнату, стараясь не замечать удивления девушки — наспех сложенные одеяла на футоне, книга на полу, две чашки на столе. О черт!..       Но она молчит — с кем ее старший брат проводит ночи, считает она, не ее дело. И хорошо.       Невозмутимо сдвигаю все со стола в сторону и, мысленно извинившись перед Ренджи, раскладываю на столе тонкие белые листы. У Рукии очень аккуратный почерк, все ее ошибки — в сложных иероглифах, которые даются с трудом всем. Но, тем не менее, она очень старательно их заучивает, и раз за разом, написав сочинение, приносит мне его на проверку.       Это не отнимает много времени, не больше десяти минут — я тонкой кистью красными чернилами исправляю ошибки, объясняю их, и девушка, поднявшись с колен и поблагодарив меня, быстро выходит из комнаты, закрыв за собой седзи.       Почти тут же открываются седзи, выходящие на энгаву. Замерзший одевшийся Ренджи вскакивает в комнату, сдвигает ширмы, в пару движений сбрасывает одежду и ныряет под одеяло.       Я задуваю свечи на столе и залезаю к нему. Обхватившие меня холодные руки и ноги заставляют сцепить зубы; все тело покрывается мурашками и становится слишком чувствительным.       — Вы теплый, — греет Ренджи нос у меня за ухом.       — Не настолько, как тебе кажется, — замечаю я, устраиваясь поудобнее и постепенно привыкая к холоду. Согревающийся Абарай быстро засыпает, так и не выпустив меня из объятий, так что и мне приходиться уснуть, не меняя позы.

***

      Следующие пару дней проходят в суматохе — мы с Ренджи доделываем то, что осталось незамеченным в его отсутствие.       Так что к моменту, когда последний законченный документ ложится на свое место, Ренджи уже третью ночь как засыпает за своим столом. Конечно, я его потом бужу, но сонный недовольный лейтенант не горит желанием по морозцу топать до поместья, так что ночует в казармах, до которых от расположения всего пара минут спокойным шагом.       Сегодня мы тоже засиделись из-за предупреждения о скорой проверке. Я поднимаю взгляд сначала на стол напротив, где Абарай снова уткнулся носом в бумаги и тихо сопит, а потом в окно, где высоко поднявшаяся луна намекает, что уже хорошо за полночь.       Мне нестерпимо хочется оказаться в поместье тут же, желательно, с Ренджи под боком — я действительно привык засыпать не один. Но увы.       Разложив бумаги по папкам, я встаю из-за стола и касаюсь плеча Ренджи. Он вздрагивает, резко поднимает голову; заспанный взгляд блуждает по комнате:       — Пора домой. Осталось немного, завтра до обеда справимся.       — Это хорошо, — встает лейтенант из-за стола, натягивая на плечи теплое косоде. Ежится, плотнее запахивается. — Хотите, сегодня у вас переночуем? — Я смотрю на закрывающиеся глаза еле стоящего Ренджи и с улыбкой качаю головой. — Спасибо, — говорит он, прижимаясь губами к моей щеке. — До завтра?       — Я тебя провожу. — Я разгребаю его стол, переодевая хаори поверх еще одного теплого косоде.       Мы выходим на улицу, погасив свет в кабинете. Ударивший вчера мороз сразу пробирается под одежду, помогая взбодриться нам обоим. Мы покидаем расположение и через квартал оказываемся в длинных улицах казарм.       У Ренджи, как у лейтенанта, своя отдельная комната. Она совсем небольшая, в ней помещаются только футон, маленький стенной шкаф и низкий столик, свободного места остается два на два шага. Но зато он живет один. Мы проходим по коридору — в такое время солдаты либо уже спят, либо и не планируют возвращаться до утра, так что нам никто не встречается, — и заходим внутрь. Ренджи, сбрасывая одежду прямо на пол, залезает под одеяло и заворачивается в него. Я снимаю верхнее косоде и ложусь рядом, поверх одеяла. Абарай, уже почти уснувший, успевает тем не менее еще раз поцеловать меня в уголок губ и сцапать в ладонь мои пальцы, которыми я гладил его по щеке. Я хмыкаю и, дождавшись, пока он окончательно заснет, аккуратно отбираю свою руку и накрываю выглядывающее из-под одеяла предплечье.       Во сне Ренджи расслабляется. Он выглядел бы моложе на пару лет — если бы не серое от усталости лицо и двухдневная темно-рыжая щетина. Надо бы ему дать выходной, наверняка после миссии он еще не до конца восстановился, и предпочитает поспать, а не побриться.       Я целую колючую щеку и, не задумавшись, мягкие теплые губы, встаю, одеваюсь, и выхожу, скрипнув сплошными деревянными седзи. Нужно будет завтра сделать ему небольшой сюрприз.

***

      Мы сидим в столовой друг напротив друга, уже пообедав, и пьем чай. Вокруг стоит негромкий гомон — многие из солдат предпочитают есть у себя дома. Мы же, засидевшись за работой, не уследили за временем, зато закончили подготовку к проверке. Но сходить домой я уже не успевал, так что решил пообедать здесь, а Ренджи присоединился.       После простого, но сытного обеда работать не тянуло совсем. Отдельно этому способствовала мысль о том, что план работ на сегодня уже выполнен. Конечно, я помнил про необходимый визит к нескольким капитанам, но мы договаривались встретиться с ними после сумерек, ведь у всех были свои дела.       — Ты можешь, в принципе, идти домой, — я наливаю себе еще чая.       — Зачем? — в искреннем удивлении поднимает Ренджи глаза. — Мне же молодняк тренировать сегодня.       — Это могут сделать второй и третий офицеры, они с радостью избавятся от сидения в старом архиве на пару дней.       Мой лейтенант не сдерживает тихий смешок. Офицеры были пойманы на игре в наперстки на деньги в расположении, причем мной же — за что и удостоились наказания в виде двух недель разгребания бумажек в архивах предыдущих глав отряда. Наказание нудное, неприятное, но не сложное, а потому применяемое мной вместо нотаций о морали и чести.       — А тебе нужно отдохнуть и выспаться.       — Вам бы тоже не помешало. Ведь меньше меня спите! — Ренджи негромко хлопает ладонью по столу. — Всегда позже меня дома оказываетесь, а просыпаетесь раньше.       — Я себя отлично чувствую, а ты еще не восстановился после миссии.       — Тайчо!       — Не спорь. Считай, что это приказ — идти домой отсыпаться.       Абарай, сдвинув брови, в два глотка допивает свой чай и недовольно смотрит исподлобья.       — И побрейся. Колется, когда целуешь, — едва слышно и крайне укоризненно шепчу я, пряча вылезающую улыбку за краем чашки.       Ренджи чудом успевает сдержать пораженный вздох, и ощущает, как лицо заливается краской. Сказать подобное в расположении отряда!.. Да как я мог.       Поставив пустую чашку на стол, встаю, киваю сегодняшнему дежурному по столовой и зову лейтенанта к выходу. Пока мы доходим до кабинета, Абарай перестает дуться, понимая, что толком выспаться ему действительно стоит, так что, собрав вещи, он останавливается перед моим столом, на котором я уже успел разложить бумаги.       — Спасибо большое. — Ренджи неловко мнется, пытаясь сказать что-то еще. Ему немного стыдно за свою вспышку в столовой, и, кажется, еще более стыдно за меня и мои слова, пусть даже их никто и не слышал. — А… Тайчо, можно, если я к вечеру проснусь, прийти к вам?       — Конечно, — бормочу, копаясь в толстенной папке с данными разведки. Я прижимаю ладонью норовящую закрыться, и потому безумно мешающую крышку папки, когда Абарай вдруг наклоняется вперед, хватает меня за руку — и целует самые кончики пальцев, едва касаясь их губами.       — Я вас люблю, тайчо.       Моей выдержки хватает только на то, чтобы ошеломленно поднять глаза на него. Я чувствую, как у меня приоткрывается рот, и каким-то краем сознания успеваю подумать, что выгляжу крайне нелепо — но могу только удивленно смотреть на смущенного Ренджи, который сжимает мою ладонь в своей, поглаживая большим пальцем. А потом, отпустив руку, чуть рассеянно улыбается, на секунду посмотрев мне в глаза, разворачивается и уходит, осторожно прикрыв за собой седзи.       И оставив меня в полнейшем смешении чувств.

***

      Почти что сбежав с работы через час после ухода Ренджи, я отправляюсь к капитанам, заканчиваю все дела еще до захода солнца — и возвращаюсь в поместье. Пытаюсь читать, но взгляд скользит по строчкам, не читая. Какое-то время сижу, замерев с кистью в руках над белым листом. Но, когда на бумаге расплывается безобразная клякса упавшей капли чернил, понимаю, что все попытки сосредоточиться бессмысленны.       Я долго расслабляюсь в купальнях. Греюсь в маленьком бассейне с очень горячим источником, несколько раз обливаю себя ледяной водой, чтобы не думать так много о словах Ренджи, и лежу в офуро достаточно, чтобы вода успела остыть.       Когда я возвращаюсь в комнату несколько часов спустя, на столе меня ждет сюрприз — свернутый в тонкую трубочку лист бумаги, на наружном уголке подписанный знакомым почерком «капитану». Узел ленты на нем кажется почти неразвязывающимся, но я справляюсь с волнением и, чуть не помяв, разворачиваю послание. А дальше я могу только удивленно приподнять брови, читая несколько коротких строчек. Впрочем, я ни на секунду не задумываюсь, тут же одеваясь и направляясь туда, куда было указано в послании.       Я понимаю, почему Абарай попросил меня не надевать кейсенкан, хаори и гинпаку, только когда подхожу к указанному в письме дому. Это третий район Руконгая, и хоть все здания очень аккуратно и прилично выглядят, но все же это дом любви.       Я в недоумении захожу внутрь, мне навстречу тут же выходит хозяйка, красивая женщина в возрасте, в темно-зеленом расшитом кимоно, и я называю ей цифру «пять», как написал Ренджи, ни слова не объясняя мне, что это за цифра. Интриган.       Хозяйка провожает меня на второй этаж и вежливо указывает раскрытой ладонью на плотно закрытые фусума, расписанные ирисами .       — Благодарю, — вежливо киваю я женщине, осторожно отодвигая створку и, скользнув внутрь, тут же ее закрывая.       В комнате не особенно просторно, но очень уютно и тепло. Несколько маленьких светильников на двух низких столиках, подушки для сидения у одного из них, сладости, маленькая жаровня, чтобы греть воду для чая. Плотные занавески на окне, не дающие проникнуть внутрь сквозняку и холодному лунному свету. Толстый большой круглый футон с несколькими даже на вид мягкими покрывалами — и задремавший на них Ренджи в вишневом кимоно.       Я не могу сдержать мягкой улыбки.       Я снимаю отороченный мехом плащ и тяжелое косоде, вешая их у двери, и ложусь поверх постели, опираясь на локоть и рассматривая моего спящего лейтенанта. Тот гладко выбрит — я еще раз поднимаю уголки губ — и даже умывался водой с травами, едва слышный запах чего-то свежего и горьковатого тому подтверждение. На поводу у любопытства я наклоняюсь к щеке Ренджи, но не успеваю угадать, что за аромат — Абарай открывает глаза и поворачивает голову.       — Тайчо, — сонно улыбается он.       — Я же приказывал тебе выспаться, — строго говорю я, убирая за ухо мешающую прядь распущенных волос.        — Я поспал полчаса, а потом проснулся и не смог уснуть. Ну и, еще, я давно хотел, вот… небольшой сюрприз… — Ренджи отводит глаза, хотя я не до конца понимаю, что его смущает.        — Мне нравится. — Наклоняюсь и целую в скулу все еще лежащего на спине Абарая. — Спасибо.       Мы встаем с футона, Ренджи ставит на жаровню глиняный чайничек, и, пока греется вода, мы садимся друг напротив друга за столик, убрав светильники и накрыв ноги покрывалами. Я завариваю чай — приятный запах наполняет комнату, и мы разговариваем об обычаях первых районов Руконгая, в частности, о полной их молчаливости при работе с клиентами, независимо от того, покупает этот клиент ткань или устраивает оргию. Я замечаю, что это не всегда хорошо, ведь из-за этого сложно раскрывать преступления в первых районах. У нас даже завязывается небольшой спор — стоит ли всеобщая анонимность и репутация одного нераскрытого преступления в год, но потом чай заканчивается, и диалог сворачивается сам собой.       Ренджи неловко переводит взгляд на футон и возвращает его на пустую чашку в руках, не осмеливаясь поднять на меня глаза. Но потом что-то для себя решает, встает из-за стола и помогает мне встать, взявшись за протянутую ладонь.       — Тайчо. Я очень хочу, чтобы мы с вами провели время только вдвоем, не беспокоясь ни о чем. Ни о том, что кто-то услышит, увидит, неправильно поймет или подумает. Чтобы вы не волновались о том, что кто-то может войти, постучаться, отвлечь. Чтобы это время принадлежало только нам.       Я смотрю на легко улыбающегося мне Ренджи, чувствую чуть дрожащие пальцы, сжимающие мою ладонь, и у меня чаще стучит почему-то сердце и где-то под ребрами разлетаются бабочки — а в голове не остается ни одной четкой мысли.       Что же ты с нами делаешь, Ренджи.       Я поднимаю голову и позволяю накрыть свои губы. Нежно, словно в первый раз — только Абарай не смущается так, как тогда, и не пытается прекратить это, отговариваясь мыслями и святынями.       Первые несколько секунд я даже не особенно понимаю, что мы целуемся — только где-то в груди слишком легко, а в голове туман. И перед закрытыми глазами белые вспышки, из-за которых кажется, что глаза Ренджи, в которые я посмотрел перед тем, как опустить веки, — это последнее, что я увижу и запомню.       Но в какой-то момент я кладу руку Ренджи на грудь и запускаю пальцы под ткань, едва касаясь фалангами расслабленных мышц. И Абарай, поняв, что момент всепоглощающей нежности исчерпан, сжимает мои бока ладонями, заставляя порывисто выдохнуть, подхватывает в объятия и тут же отпускает, почувствовав мои руки на узлах его оби. Ослабленный пояс соскальзывает на пол, и в раскрывшемся кимоно я вижу татуировки, вдоль которых тут же веду ладонью, освобождая сильное тело от ткани, оставляя Ренджи в одних хакама.       — Погоди, — аккуратно раздеваюсь сам, полностью: в комнате достаточно тепло. Сбоку от стопки моей одежды падают грудой небрежно брошенные штаны Абарая.       — Лентяй, — комментирую, толкая Ренджи на футон.       — Просто не могу думать ни о чем, кроме вас, — отвечает тот, ложась на спину. — Мысли ускользают.       — Прямо как у меня сегодня после твоего признания, — негромко говорю я, садясь на бедра своего лейтенанта, чувствуя, как напрягаются мышцы подо мной, когда Ренджи привстает на локтях. Он с пристыженной улыбкой смотрит на меня, сидящего поверх него, и я лишь негромко рассмеяться могу, всматриваясь в растерянные счастливые глаза.       — Вы невозможно прекрасны, — Ренджи касается пальцами стекающих мне на грудь смоляных прядей, гладит поджавшийся живот, лениво останавливает ладонь на моем колене.       Вместо ответа я наклоняюсь вперед — и словно теряю голову, когда Абарай глубоко целует меня, прижимая к себе так, будто собирается сплавиться со мной в одно целое.       А потом все получается как-то очень быстро. Порывистые касания, вызывающие сладкие вздохи, осторожно прикушенная мочка уха, теплый язык на шее, сжавшиеся на сильных плечах пальцы, неожиданный для меня самого громкий стон, когда влажные чужие губы обхватывают меня внизу на несколько секунд, и после — короткий возбужденный взгляд наверх.       — Тайчо, — Ренджи поднимается и нависает надо мной, — я хочу вас спросить кое о чем.       — Ну давай, — не сдерживаю порыв и закатываю глаза. Неуместная пауза в действиях, думается мне.       — Вы говорили, — Абарай прикусывает покрасневшую губу, смотрит на меня из-под темных ресниц немного озадаченно, — что, когда я буду готов, мы не ограничимся ласками.       До меня несколько секунд доходит сказанное — виной тому пелена возбуждения и неги, вызванная нежными руками и губами.       Судя по тому, как быстро он это выпалил, долго собирался с силами, чтобы озвучить свои желания. Мне нравится, как он решительно, чуть насупившись, смотрит на меня — и ждет ответа. По глазам видно, что примет любой, но я вижу в глубине взгляда возбужденно-напряженную надежду.       — Озвучь.       Мой лейтенант даже вздрагивает, выдыхает «тайчо…» и отрешенно касается чуть влажными губами моего плеча, чтобы потом снова перехватить мой взгляд. Коже в месте поцелуя чуть прохладно.       — Я не понимаю, о чем ты.       Мой тон явственно показывает, что я прекрасно догадываюсь, о чем идет речь. О том, что я хочу того же, свидетельствует твердый член. И уж точно видно по моему взгляду, насколько я жду ответа Ренджи.       — Я не могу сказать вам такое, тайчо, — обреченно говорит он.       Я недовольно прикрываю глаза.       Растерянный Абарай поджимает губы и пытается снова опустить голову к моему паху, чтобы продолжить ранее начатое — но я успеваю запустить ладонь в распущенные пряди и сжать их в кулак, насильно поднимая сопротивляющегося лейтенанта и заставляя его посмотреть мне в глаза.       — Я сказал, Ренджи. Озвучь то, что ты хочешь сделать.       Он качает головой, хотя ему, скорее всего, больно из-за зажатых в моих пальцах волос.       — Мы с тобой, кажется, договаривались о том, кто и что может говорить в постели. — Мой голос жесткий, такой же, как когда я отчитываю его за оплошность. — Так что скажи мне немедленно, что ты предлагал, еще раз.       Ренджи зажмуривается и, несколько секунд спустя, шепчет на грани слышимости:       — Я хочу заняться с вами любовью, тайчо.       Он замирает под моей ладонью, но потом потрясенно открывает глаза и упирается в меня напуганным взглядом, когда я тяну его вверх и обхватываю коленями его бока, скрещивая ноги на выгнутой спине.       Прерывистый вздох из-за того, что я выгибаюсь, прижимаясь бедрами к напряженно дрожащему телу — как награда для меня.       — Конкретнее, Ренджи. — Я настойчиво смотрю в испуганные глаза. — Как только ты скажешь это вслух, мы продолжим. — Чувствуя, как крупно вздрагивает мой лейтенант, сдерживая порыв толкнуться вперед и притереться ко мне членом, я торжествующе улыбаюсь. — Ну же, Ренджи… всего несколько слов.       — Я хочу вас, тайчо. — Абарай наклоняется, пряча лицо в изгибе моей шеи.       — Что еще? — шепчу я, обхватывая сильные плечи пальцами и чуть сжимая.       — Я хочу взять вас. Здесь и сейчас, — слышу я. — Пожалуйста, прошу вас, тайчо, не заставляйте меня больше… — в голосе почти слышна паника человека, мир которого рушится на его глазах.       — Чувствуешь, как меня это возбуждает? — я скольжу ладонями по спине и прижимаюсь к чужому горячему животу. — Мне нравится, когда ты говоришь о том, что хочешь со мной сделать.       Потрясенный выдох щекочет ключицу.       — Ты можешь не только говорить о том, чего хочешь, но и делать это. — Я легко царапаю ногтями поясницу Ренджи. — Я не сломаюсь от твоих прикосновений, и от того, что ты сожмешь меня сильнее, чем позволяешь себе сейчас, и от того, что ты возьмешь меня, даже если это будет достаточно сильно и жестко. — Чувствуя вздрогнувший член, чуть касающийся моего бедра, я продолжаю. — Тебе не нужно себя сдерживать, потому что я такой же человек, как ты. Такой же мужчина, сильный и многое переживший, и на моем теле немало шрамов от казавшихся смертельными ран.       — Именно поэтому… — шепчет Ренджи, но умолкает.       — Что?       — …я боюсь, что вам может показаться это унизительным.       Я думаю над ответом меньше мгновения.       — А ты считал бы унизительным свое желание отдаться мне?       Лейтенант поднимает голову и доверчиво смотрит на меня:       — Нет, конечно. Ведь это же вы.       — А это ты, Ренджи. Понимаешь?       — Да, — смущенно отводит он взгляд и ненадолго замолкает. — То есть я могу… делать то, что захочу, и вам это будет нравиться?       Он смотрит в подушку рядом с моей головой, и его щеки заливаются краской — я в очередной раз не могу не улыбнуться, касаясь ладонью его лица.       — Именно.       — Вы такой… — пораженно вздыхает Ренджи, нежно касаясь пальцами моей скулы.       — Поцелуй меня.       Он наклоняется, шумно вздыхая, и прижимается неплотно сжатыми губами к моей улыбке.       А потом словно отпускает что-то внутри себя — и в несколько секунд углубляет поцелуй, успевает сжать руками мои плечи, пояс, бедра, отстраниться и, поцеловав мою ладонь, отползти на полметра в сторону его сложенных вещей. Я уже хотел было возмущенно окликнуть его, но он повернулся обратно — в его руке были зажаты серебристая упаковка и яркая прозрачная баночка.       — Я подготовился, — ответил Ренджи на мой озадаченный взгляд. И отвел глаза, когда я поднял брови: — Надеялся, что мы станем ближе, и чтобы все было хорошо…       — Где ты это взял, меня больше интересует? — я отбираю у него блестящий квадратик и пытаюсь прочитать мелкий шрифт на нем. — И что это?       — Это из Генсея… — бормочет он себе под нос. — Я позавчера рано утром ненадолго сходил туда, узнал, что и как… чтобы вам все понравилось…       — Ты нелегально был в Генсее? — ахнул я, находясь одновременно в состоянии шока и восторга от того, что творит Абарай ради меня.       — Ну… — скомкано пытается ответить он.       — Ладно, — я сжимаю пальцами его ладонь. — Я все еще тебя хочу. И если это действительно поможет сделать наш первый раз приятнее, то я только за.       Смущенный Абарай садится на пятки между моих разведенных ног и снова замирает.       — Ренджи? Все в порядке?       — Да, — собирается он с духом и наклоняется, чтобы поцеловать меня напротив сердца, заставив сердечный ритм сбиться. Он быстро просматривает мелкие надписи на баночке — и отщелкивает крышку, чтобы выдавить на пальцы прозрачный гель.       — Он чуть прохладный, — предупреждает он, чуть оттягивая второй ладонью ягодицу и рассматривая меня.       Я чувствую, что дрожу, и пока что волнение пересиливает даже смущение. Приходится откинуть голову на подушку и смотреть в потолок, пытаясь отвлечься в ожидании. Сколько бы я ни говорил, что готов, но первый раз вряд ли дается со спокойствием.       И все равно вздрагиваю при первом касании — действительно чуть прохладно, по телу сразу бегут мурашки, и встают дыбом волоски на руках. Ренджи тянется к моим рассыпанным по плечам волосам, гладит пряди, шепчет о том, какой я красивый — и скользит внутрь.       Я опускаю ресницы, чувствуя, как розовеют мои скулы.       — Все в порядке, тайчо?       — Да. Продол… ох… — я сбиваюсь на полуслове, когда мой лейтенант добавляет смазки прямо поверх полусогнутых влажных пальцев.       Чуть погодя, сосредоточенный Абарай неловко раскатывает по члену презерватив, дополнительно смазывает его — и замирает между моих расставленных ног. Я упираюсь пятками в футон, чуть приподнимая бедра, а потом рывком вытаскиваю подушку из-под головы, взметнув облако собственных волос себе на лицо и подкладываю под поясницу — так наверняка должно быть удобнее нам обоим. Я отфыркиваюсь, убирая завесу с глаз — и ловлю взволнованный взгляд Ренджи.       — Тайчо… можно?       Я не отвечаю, зная, что голос будет дрожать от волнительного возбуждения, а просто киваю.       Он кладет мне руку на бедро, до побелевших костяшек сжимая пальцы, и, заведя руку вниз, чтобы направить, медленно толкается вперед.       Я чуть сжимаю зубы — боль ожидаемая, но необычная.       — Тайчо? — мгновенно застывает Ренджи.       — Ничего. Все в порядке. Продолжай, — киваю я. И прошу: — Только понемногу.       Он отклоняется назад — и снова чуть толкается вперед, несколько раз, медленно и коротко. Гладит меня по животу, я отстраненно чувствую, как напрягаются мои мышцы. Я же сосредоточен на том, чтобы расслабиться, стараясь не обращать внимания на впервые ощущаемую подобную боль.       Абарай, как волна — назад и снова вперед, назад и обратно. В какой-то момент становится чуть легче и ему, и мне, и через несколько движений он перестает двигаться, опершись на вытянутую руку сбоку от меня, щекоча меня кончиками волос. Он ждет, пока я перестану глубоко-глубоко дышать, гладит мой почти опавший член, пытаясь заставить меня расслабиться.       — Ренджи, что ты чувствуешь сейчас?       — Счастье. И волнение. Как вы? — он спрашивает очень искренне, и я вижу по выступившей у него на лбу испарине, как тяжело дается ему его терпение.       — Все хорошо. Минуту, — говорю я. Прикрывая глаза.       Я закусываю губу и закрываю глаза, глубоко дыша. Возбуждение, попытки расслабиться и предварительная подготовка помогают не в полной мере.       — Тайчо… — шепчет Ренджи сам себе, закрыв глаза и сильно сжимая член в кольцо пальцев, сдерживая возбуждение.       — Подожди немного, — кусаю губы я.       С полминуты — ни единого движения.       А потом я едва заметно отклоняюсь назад — и у Абарая сносит крышу. Он медленно вытаскивает член и снова в несколько толчков входит — уже легче и быстрее. А в следующий раз — в один толчок почти до конца, потому что неожиданно для него я толкаюсь ему навстречу.       Я не строил перед собой воздушных замков, думая, что это будет приятно, но медленно уходящее возбуждение и необходимость отрешиться от тянущей боли заставили меня убедиться, что первый раз запомнится не как самый приятный. Я облизываю и сжимаю губы, вспоминая смущенного Ренджи и его слова «я хочу вас», от которых вновь наливается тяжестью пах.       А Абарай, открыв наконец глаза, смотрит на мое лицо, гладит ладонями бедра, чувствует сжимающиеся на его поясе колени — и, наверное, понимая, что больше не продержится, входит до конца, прижимаясь так сильно, что мы становимся почти что одним целым.       Он отстраняется через несколько секунд, садится на пятки и смотрит, как я молча ложусь на бок, прикрыв глаза ладонью поверх упавших на лицо волос. Странные ощущения, физические и моральные, требуют внимания и минуты спокойствия.       Ренджи снимает презерватив, вытирается уголком полотенца и ложится рядом — я наблюдаю за ним, глубоко дыша и успокаивая сходящее с ума сердце.       — Тайчо?       — Хватит волноваться, — обрываю его уместную, но немного раздражающую заботу. — Со мной все в порядке, клянусь.       — Честно?       Я могу только обреченно простонать сквозь зубы — излишняя забота, никогда терпеть ее не мог.       — Простите, — Ренджи протягивает руку и убирает мою ладонь от глаз, смахивая темные спутанные пряди. — Я не хотел сделать вам больно.       — Абарай осторожно целует меня, потянувшись вперед. — Спасибо большое, Кучики-сан.       Я вздрагиваю. Ренджи впервые назвал меня не безликим «тайчо».       — Прохладно, — негромко говорю, уходя от ответа. Плечи тут же накрывает мягкое покрывало, а потом рядом ложится мой лейтенант, пытающийся растормошить меня — целует опущенные ресницы, переплетает наши пальцы, гладит по груди. Но мне не хочется пока реагировать, я сосредоточен на ощущениях.       — Было так плохо? — спрашивает Абарай, отчаявшись, и замолкает, ожидая ответа. Такое чувство, что он очень боится, что я, сочтя его плохим любовником, оборву наши отношения.       — Нет, идиот, — с безысходностью в голосе только и могу сказать. На недоуменно поднятые брови взволнованного Абарая приходится объяснить. — Я просто очень смущен. Меня, знаешь, впервые так…       Я не успеваю закончить — Ренджи обнимает меня, словно хочет сломать мне пару ребер, и что-то шепчет в шею быстро-быстро, будто боясь не успеть. Я обнимаю широкие плечи и прижимаюсь к красным волосам щекой. Какие же неподдельные эмоции у этого мальчишки.       Обрадованный Ренджи предлагает заварить чай, и, попросив меня остаться в постели, через несколько минут ставит передо мной поднос — полная чашка, сладости. Я не спеша потягиваю горячий напиток и смотрю на бесконечно счастливого Абарая. Тот укрывает меня еще одним покрывалом и садится напротив, скрестив ноги:       — Я читал, что после одного-двух раз становится приятно.       — Я догадываюсь, Ренджи, — не успеваю сдержать сарказм. — Иначе бы мужчины не соглашались бы. — Насмешливый тон заставляет Абарая стушеваться и опустить взгляд. — Тебе-то понравилось?       Это было восхитительно, хочет сказать он. Ошеломляюще. Осознание того, что мы с вами делаем это, заставляло мечтать продлить миг навечно, хочется признаться ему. Мысль о том, что вы хотели быть со мной вместе, осталась единственная в пустой голове, тянет прошептать его.       Это все читается у него в глазах.       Но он только, покраснев, кивает.       Эмоциональная и чувственная бомба, думаю я, наблюдая за изменяющимся выражением лица Ренджи. Не способная сдерживать взрывную волну, поражающую все вокруг, в том числе и меня.       Расслабленно лежа на боку, я могу только улыбнуться, когда Абарай невозможно широко улыбается, жмурясь, и, обойдя стол, ложится рядом со мной, накрывая нас одним покрывалом.

***

      Снег присыпал Сейретей, как сахарная пудра — полупрозрачным слоем скрыл крыши, заборы, деревья. С дорог его смели, но белые обочины все равно напоминали, что на дворе зима.       И как-то так получилось, что одновременно со снегом настали спокойные дни — работы было мало, командировок тоже, и огромное количество свободного времени позволило наверстать упущенные планы — я наконец-то добрался до непрочитанных книг.       Но спалось в эти дни плохо — я не уставал на работе, я не уставал дома, — и по ночам мы с Ренджи зачастую просто сидели на энгаве, завернувшись в одно на двоих одеяло, и смотрели на сад, почти не двигаясь и не разговаривая. Только иногда обветренные губы едва ощутимо касались моей щеки или волос. Ренджи после той ночи стал крайне нежным и аккуратным, и, кажется, запретил себе прикасаться ко мне, потому что даже объятия стали большой редкостью.       — Ренджи, мне нужно сегодня раньше уйти, — сказал я, закрывая последнюю папку на своем столе. Солнце почти перевалило за полдень, и яркий холодный свет бил прямо в окно. Сосредоточенно правящий отчет лейтенант поднял голову и недоуменно посмотрел на меня, ничего не спрашивая, но, тем не менее, не понимая причины. — Дела клана.       Абарай кивнул и снова опустил взгляд в бумаги. Я набросил на плечи плащ, запахнулся поглубже.       — Тайчо? — окликнул меня мой лейтенант уже в дверях.       — Да, Ренджи?       — Вы вернетесь к вечеру?       Искренняя надежда в голосе подкупала, я улыбнулся, кивнул и вышел.

***

      Ренджи угрожает мне, что больше никогда не придет ко мне ночевать. Клянется, что не будет так выкладываться на тренировках. Сквозь зубы цедит, что я не имею права делать подобное. Потом предупреждает, что покончит с собой, если я продолжу еще хотя бы минуту — потому что он не сможет сдержаться.       И, наконец, замолкает, когда я обхватываю его член еще и рукой, крепче сжимая губы.       Когда Ренджи пришел ближе к ночи в поместье, он был таким уставшим, что хотел только лечь и не двигаться, и на скользящую по фундоши ладонь реагировал вяло. Я почти обиделся — и перешел к более активным действиям, не выясняя причин.       — Господи, — шепчет Ренджи, распахнутыми глазами глядя в потолок, — почему такой идеальный рот может делать такие вещи? Почему вам было просто не поцеловать меня перед сном, тайчо? — Он обреченно закрывает лицо согнутой рукой. — Тайчо, я умру от перевозбуждения, если буду еще хоть секунду терпеть, — прерывисто бормочет Абарай. Кажется, у него кружится голова.       — Не умрешь, — вытерев ладонью губы, я подтягиваюсь выше, ложась на грудь Ренджи. Между ягодиц скользит чужой член, вызывая легкую дрожь. Я напрягаю мышцы, сжимая его, заставляя Абарая сладко выдохнуть, и двигаюсь вверх-вниз, размазывая по бедрам собственную слюну. Ренджи делает вид, что не понимает намека, и обхватывает меня внизу ладонью, медленно скользит рукой, пытаясь отвлечься от собственных ощущений.       — Ренджи. — Я касаюсь носом сильной шеи. — Не веди себя как девственник. — Мой шепот вызывает у него волну мурашек, по которым так и тянет провести самыми кончиками пальцев. Но я сдерживаюсь, вместо этого запуская руку в распущенные алые волосы.       Абарай уже несколько часов как пришел ко мне — мы успели выпить чаю и обсудить наконец-то выпавший снег, в том числе и его последствия. Я даже изменил своему правилу не говорить дома о работе: вспомнил, что нужно выдать молодым рядовым зимнюю форму и утеплить недавно перестроенную казарму.       Кроме того, мы сыграли в го — с разгромным счетом — и пытались сыграть в сёги. Но где-то после третьего хода я отодвинул столик в сторону и повалил Ренджи на пол. Совершенное тело в смятых складках жесткой черной ткани смотрелось прекрасно, и я дернул шнурок на его волосах, рассыпая их поверх, чтобы сделать картину законченной. А потом требовательно прошептал, запуская ладонь в складки хакама:       — Пару дней назад ты был намного напористее. Куда это делось, Ренджи?       Но меня проигнорировали.       Я прижимаюсь к теплому животу, едва ощутимо касаюсь зубами выступающих от напряжения ключиц.       — Но ведь подготовка?.. — кусает губы Ренджи, садясь на футоне. — Я оставил все в казарме, тайчо. — Нельзя же так сходу…       — Можно, — почти рычу я. Зажатый между нами член требует прикосновений жестких пальцев — или же мягкого языка. — В конце концов, не обязательно заходить настолько же далеко, как тогда.       Я на ощупь нахожу широкую ладонь — и облизываю длинные пальцы, касаясь твердых подушечек языком. Когда я тяну запястье от себя, на подбородке остается неприятно-мокрая ниточка слюны — Ренджи завороженно смотрит на мои влажные губы и свои пальцы.       — Что? — спрашиваю, опираясь локтями на напряженные плечи.       — Вы невозможны, — бормочет Абарай, сползая вниз. Я чувствую чужое тепло между ягодиц — и вздрагиваю, когда мой лейтенант толкает пальцы внутрь, не предупреждая, не спрашивая, как и хотелось. Я пытаюсь устоять на подгибающихся коленях, а Ренджи только усугубляет ситуацию, скользя по моему животу губами и провокационно задевая подбородком стоящий член. — Я бы вас убил, если бы так не любил и не хотел, потому что нельзя быть таким потрясающим. — Он касается кончиком языка нежной кожи, складывает губы кольцом и опускает голову. Колени все же подламываются — и я резко насаживаюсь глубже на пальцы Ренджи, ахнув от неожиданной боли и слишком резкого удовольствия. — Тайчо?       Я на слабеющих ногах чуть приподнимаюсь и сажусь еще ниже, чем в прошлый раз, в этот раз медленно, пытаясь прочувствовать все оттенки ощущений.       — О да, — шепчу я, — вот почему на это соглашаются после первой попытки. — Когда я вздрагиваю в третий или четвертый раз, Ренджи понимает, что я делаю, и сам двигает пальцами, заставляя меня зажмуриться и окончательно потеряться в ощущениях, особенно когда он плавно укладывает меня на спину и опускает голову к паху, не вынимая пальцы.       Мне хватает, судя по ощущениям, секунды, чтобы скатиться в оглушающий оргазм.       — Боги… — из горла вырывается только сиплый шепот с полминуты спустя. — Это было так хорошо. — Я поворачиваю голову набок, смотрю на легшего возле меня Ренджи, удовлетворенно осматривающего мое чересчур расслабленное выражение лица. — Подожди минутку, я снова научусь дышать и помогу тебе.       — Не нужно, — ласково говорит Ренджи, убирая мои волосы со вспотевшего плеча за спину. Касается скулы губами, помня о том, где были его губы и потому стесняясь меня целовать. — Спите, тайчо.       Он встает, задувает свечи на столе, прикрывает плотнее фусума, снимает кеккай, неизвестно в какой момент им поставленный и мной незамеченный, потом ложится рядом, устраивая мою голову у себя на плече и набрасывая на нас одеяло.       — Я вас люблю, Кучики-сан.       Я чувствую, как тепло в его объятьях, как ласково он гладит кончиками пальцев мое предплечье, как распирает меня изнутри щемящей нежностью, и сдаюсь:        — И я тебя, Ренджи. the fin? ;)