Посеять ветер

      Измена, говорит себе Мина. Стало быть, это и есть измена. Не зря наставляли её, что негоже женщине получать удовольствие от исполнения супружеского долга. Но разве можно было равнодушно относиться к близости с Джонатаном, с юности её наречённым, разве можно было делить с ним ложе не с радостью? Вот только тот же огонь, оказывается, способны распалить в ней объятия другого мужчины, лучшего их с Джонатаном друга, когда однажды взаимную нежную привязанность не удаётся удержать в границах собственной кожи.       В лучах послеобеденного солнца нагота Мины — как на ладони. С Джонатаном они почти не предавались любви при свете или не снимали до конца тонкого льняного белья, познавая отличия иного пола лишь на ощупь, под покровом ночи. Но Абрахам намерен довести всё до крайности, раз уж они переступили роковую черту. Он не оставляет ни единого предмета одежды на них обоих, и Мина даже рук не в силах поднять, чтобы прикрыться, от жгучего стыда: за наготу, безжалостно выставленную под чужой взгляд, яркий и всепроникающий, как дневной свет; вдвойне стыдно за деликатные подробности, которые не пристало замечать постороннему: раздавшиеся бёдра, отяжелевшие груди и, главное, округлый, выпирающий вперёд живот с вывернувшимся наружу пупком. И ещё Мину душит стыд за вожделение, растёкшееся под кожей лихорадочным зудом, за то, как она млеет под натиском жарких поцелуев, покрывающих её лицо и грудь, за невольную гордость, с которой она ощущает, как всё смелей становятся ласки Абрахама, смирившегося с тем, что бремя двадцатилетнего вдовства при живой супруге оказалось слишком тяжкой ношей. С благоговейным выражением он прижимается губами к полному чреву Мины, и тело её отзывается такой томительной тягой, будто частичку этого мужчины она носит под сердцем; тело бесстыдное, истосковавшееся по плотской любви: с Джонатаном они не были близки с тех пор, как она понесла, опасаясь навредить ребёнку — да и, строго говоря, незачем уже было. Мине и сейчас боязно, но Абрахам — врач, ему известно, не опасно ли это, не опасна ли звенящая струна наслаждения, натягивающаяся через всё нутро, когда прохладные пальцы проникают между бёдер Мины, вверх и вглубь, утоляя и распаляя одновременно изнуряющий жар похоти.       Зачарованное выражение на лице Абрахама сменяется страстным, почти жёстким, когда Мина, добропорядочная мадам Мина подаётся навстречу ласкающей её лоно руке. Почти с тем же выражением, с которым он призывал преследовать врага рода человеческого, Абрахам опускается на колени между разведёнными женскими бёдрами и заполняет изнывающую пустоту внутри тела Мины, заставляя её ахнуть, выходит из неё почти полностью и вновь вталкивается до основания, всей длиной своей плоти, гладя так остро отзывающийся на малейшие прикосновения нежный женский испод. Близость с Джонатаном утоляла — эта лишь будоражит, подталкивает на новые непристойные действия. Хочется прижаться к Абрахаму всем телом, но он лишь нависает над ней, остерегаясь придавить упирающийся в его немолодое тело живот. Он позаботится, чтобы не навредить, напоминает себе Мина, содрогаясь от глубокого проникновения. Он знает, что творит, как хорошо, Господи, что прелюбодеяние — это грех, который можно разделить на двоих. Прикрыв глаза, Мина отдаётся мужчине, который спас её жизнь и душу, который не посягнул на её честь в снегах на перевале Борго, когда рот переполнялся слюной от жажды крови, а между ног донимал тот же опаляющий жар похоти, и изнывающее тело корчилось от сводящей с ума близости мужчины, и, да, именно того, чему они сейчас с пылом предаются, хотелось тогда Мине, именно этих растягивающих её лоно проникновений; хотелось, чтобы руки эти сжимали до сладкой боли её грудь, чтобы губы бездумно бродили по её лицу, а не бормотали в макушку монотонные слова молитвы на чужом языке, усмиряющие — но не утоляющие.       «Остановись, я не хочу пробуждать в себе этого!» — хочет закричать Мина. Но тут в точке их соития будто раскручивается водоворот, стягивающий нутро мучительной судорогой, и взамен Мина вскрикивает: «Абрахам!» — пронзённая куда более животрепещущим ужасом: что охваченное безумием страсти тело её пытается исторгнуть из себя ставший чужеродным или слишком потревоженный плод её чрева. Но знакомые надёжные руки подхватывают её под лопатки, срывающийся шёпот щекочет висок, а затем одна рука, скользнув вниз по её телу, уверенно ласкает Мину там, внизу, будто распутывая неведомую зацепившуюся жилу, которая мешала ей до сих пор отдаться на волю захватившего всё тело сладостного водоворота, опустошающего её от не нашедших выхода, не дававших покоя страстей, скопившихся с ночей на перевале Борго...       Абрахам вбивается в неё последними мелкими резкими толчками — Мина почти не чувствует, ошеломлённая собственными небывалыми переживаниями. Только потом она понимает, что инстинктивно боится сомкнуть раскрытый в тяжёлом дыхании рот, ощутить под верхней губой чужеродные выпирающие клыки. Она смыкает губы, но успевает уловить скользнувший по ней взгляд Абрахама. Когда он склоняется, целуя её в лоб, где алел когда-то ожог от облатки, серебряный нательный крест будто нарочно ложится в нежную ямку под горлом Мины.       Но не обжигает, а ласкает теплом чужого тела.       — Порой меня посещают те же ощущения, что и... под проклятием Графа, — выдавливает из себя признание Мина. Взгляд Абрахама мгновенно суровеет.       — Быть может, просто не все человеческие ощущения прежде были тебе знакомы?       «Нет», — хочется ответить Мине на его меткую догадку. Нет, не может быть, чтобы захватившая её существо бездумная похоть исходила от её собственной природы. «Да», — хочется смириться ей, пускай на неё ляжет грех, но не обрушится заново несчастье.       — Не знаю, — она зажмуривается, приникает щекой к вспотевшему плечу Абрахама. — Граф ведь окончательно мёртв, да? Я свободна от его проклятия?       — Ты свободна от его проклятия, — эхом отзывается Абрахам.       Мина переводит дыхание, успокаиваясь. С Джонатаном она готова делить все невзгоды — но только не взваливать на него снова эту беду.       —Если со мной после смерти произойдёт то же, что и с Люси, ты ведь поступишь со мной... как надо?       Рука Абрахама гладит её по волосам.       — Я стар и вряд ли переживу вас, милая моя мадам Мина. Но уверяю, вам не грозит...       — Просто пообещай! — перебивает его Мина со звенящей тревогой в голосе.       — Обещаю. Я позабочусь обо всех последствиях. Я — или те, кто придут после меня.       Большой, округлый живот Мины мешает им прильнуть друг к другу теснее. Чувствуя вязкую липкость семени в паху, Мина кладёт на живот руку, благодарная растущему внутри ребёнку, что хранит их с Абрахамом от самого непоправимого последствия их греха.       Предательство, говорит себе Абрахам. Всё, что он последнее время творит, иначе как предательством не назовёшь.