Отражения друг друга

Красный Замок был погружен в почти абсолютную тишину, когда Давос шел по коридорам, едва освещенным ранним утренним солнцем, пробравшимся сквозь окна. Слуги уже встали и были на кухне или конюшне, но большинство лордов и леди были еще в постелях. Было необычно спокойно, и он по достоинству оценивал красоту замка, теряющуюся за дворцовой суетой. Официальное заседание совета начнется через час — слишком рано — но Станнис ясно дал понять, что любой возражающий волен отказаться от своего места в совете. Давос и так не мог спать; его мысли все еще были полны видениями и воспоминаниями войны, которые должны были слабеть с каждым днем; но он не думал, что когда-нибудь забудет ужасы, которые видел за Стеной, или ад залива Черноводной. В конце концов он отказался от попыток уснуть и решил присоединиться к королю в его подготовке к совету немного раньше. Станнис всегда был ранней птицей, не желая тратить драгоценное время на такие пустяки, как отдых, когда нужно было править королевствами. Хотя ночные кошмары Давоса заставляли его интересоваться, испытывает ли Станнис подобные проблемы со сном. Он несколько запыхался к тому времени, как поднялся на самый высокий этаж замка по крутым ступенькам — нежелательное напоминание о том, что он не становится моложе. Скоро пятьдесят, подумал он. Будучи еще молодым, он и не предполагал, что проживет так долго. Если бы не король Станнис, то я, вероятно, и не выжил бы. Стражники без вопросов пропустили его — он был десницей короля, и Станнис отдал приказ, что Давос должен быть допущен к нему в любое время. Двери на балкон в коридоре были широко открыты, и даже на том месте, где он стоял, Давос чувствовал запах свежего морского бриза. Он слегка улыбнулся, совсем не удивленный. Станнис всегда ненавидел вонь Королевской Гавани столько же, сколько духоту замка, и это было главной причиной того, почему он оборудовал свой кабинет высоко еще в бытность мастером над кораблями в правление короля Роберта и не переехал в покои, принадлежавшие когда-то его старшему брату. Воздух здесь был чище, но холодней. Зима на Стене забрала у Станниса ту немногую чувствительность к холоду, которая у него была раньше, и Давос подозревал, что его забавлял вид лордов, настоявших на визите к нему и дрожащих на морозном воздухе. Этим утром даже стражники на лестнице выглядели стесненно. Через пару шагов по коридору, ведущему в кабинет короля, Давос обнаружил источник этого неудобства — посреди прохода лежал большой белый лютоволк и, по-видимому, дремал. Призрак поднял голову, услышав приближающиеся шаги, обнюхал руку Давоса и снова опустил тяжелую белую голову на лапы. Лютоволк знал его, и, видимо, решил, что Давос не стоит того, чтобы из-за него вставать. Обходя Призрака — как ему удается преградить почти весь проход? — он вспомнил, как неуютно было ему когда-то рядом с этим зверем, и как он привык к нему сейчас. Если Призрак здесь, то лорд-командующий, вероятно, тоже. Волки короля, как называли их некоторые, две белые тени, следующие за ним повсюду. Остановившись у последней двери, Давос услышал голоса и заглянул внутрь. Король Станнис стоял над большим письменным столом, опершись правой рукой на бумаги перед ним; обычная нахмуренность отпечаталась на его лице. Сир Джон стоял рядом с ним, его палец постоянно указывал на один из документов, когда он говорил. Они обсуждали детали нового таможенного законодательства, составленного Станнисом и Давосом — бывший контрабандист слегка улыбнулся иронии этого — прежде чем король представит документ на рассмотрение Совету. В действительности это было формальностью; по уставу Станниса Совет обладал только консультативным правом — он редко позволял ему вмешиваться в его решения. Давос знал, что должен обозначить свое присутствие вместо того, чтобы прятаться в тени, словно контрабандист, которым он когда-то был; но в последние дни король, казалось, все время бодрствовал, и его так хорошо охраняли, что даже он едва видел его. И тут кое-что привлекло его взгляд. Не было ничего необычного в том, что сир Джон был здесь, даже столь рано утром. Лорд-командующий Королевской гвардии едва ли покидал короля, за исключением сна. Вместо того, чтобы охранять короля, он стал его вторым ближайшим советником и доверенным лицом — если бы Давос был человеком, заботящимся о власти и влиянии, он бы опасался сира Джона больше, чем любого лорда при дворе. Станнис доверял ему полностью, прислушивался к его советам, уважал его предложения, даже если был не согласен с ними. Это почти забавляло Давоса, как легко этот юноша получил благосклонность Станниса во время войны, даже признание его важности, в то время как десятки придворных напрасно соперничали за это каждый день. Он говорит мне правду, Давос. Я остро нуждался в честности, пока тебя не было. Таковы были слова Станниса, когда Давос первый раз спросил его о мальчишке-бастарде Неда Старка, командующим тогда Ночным Дозором. Он был удивлен такому уважению в глазах Станниса, когда на самом деле он ожидал увидеть обиду и открытую ненависть к тому, кто должен был постоянно напоминать ему о человеке, которого король Роберт всегда предпочитал ему. По правде говоря, Давос подумал, что увидел привидение, когда впервые встретился с Джоном Сноу. То же серьезное, длинное лицо, те же серые глаза, те же неприметные темные волосы. Даже улыбка, осветившая лицо Джона при виде его маленького единокровного брата, тоже была пугающе похожа на улыбку его отца годы назад, когда Давос с лордом Старком обменялись парой слов о своих семьях на пиру в честь победы над Бейлоном Грейджоем. Но сир Джон больше не походил на замкнутого мальчишку, командующим Стеной. Война превратила мальчика в мужчину, изрезала лицо морщинами, слишком глубокими для столь молодого человека. Это напомнило Давосу Станниса сразу после осады: мальчик слишком рано и слишком скоро стал мужчиной. Одетый в девственно-белые, сияющие доспехи, с темными волосами, аккуратно связанными вместе, сир Джон выглядел великолепнее, чем король в его почти скромных черных одеждах с несколькими маленькими золотыми вышивками на рукавах и воротнике как единственной уступкой своему статусу. Длинный белый плащ был скреплен серебряной брошью в виде лютоволка — подарок королевы, насколько знал Давос — и, покуда сир Джон отказался от второго предложения Станниса узаконить его и войти в Королевскую гвардию, как Джон Старк, маленькая брошь с эмблемой его отца была, казалось, его самым ценным владением. Несмотря на некое чувство вины, Давос из любопытства оставался там, где стоял, благо эти двое были слишком поглощены разговором, чтобы его заметить. Они стояли близко друг к другу, соприкасаясь плечами, но Станнис выглядел почти расслабленным по его меркам, и это, конечно, не то чувство, которое он обычно испытывал, когда кто-то прикасался к нему. Это было необычно, что они не спорили, хотя Давос знал, что у них было достаточно разногласий по поводу нового закона в последние дни. Сир Джон в своих возражениях всегда был резче Давоса, доходя почти до дерзости, но, казалось, это только заставляло Станниса ценить его еще больше. В данный момент между ними было редкое спокойствие, и на полсекунды Давос увидел улыбку, мелькнувшую на губах короля. Почти незаметная улыбка — все, что видел Давос теми редкими вечерами, когда Станнис позволял себе несколько часов отдыха, беседуя с ним или, чаще, просто сидя в тишине. Если бы Давос был склонен к ревности, он наверняка бы чувствовал боль, но он только улыбнулся той же улыбкой, что была у короля. Он знал Станниса в течение почти двадцати лет, и во все это время единственным человеком, испытывавшим какую-то любовь к нему, какое-то понимание его упорства, верности, неослабевающего чувства долга, был мейстер Крессен. Большинство людей даже не пыталось заглянуть дальше этой угрюмой внешности, и, если быть честным, для большинства из них это ничего бы не изменило, если бы даже они попытались. Но Джон Сноу был другим. Давос задавался вопросом, знает ли король Станнис о том, как они похожи. Ибо, если бы Джон Сноу не имел внешность Неда Старка, он мог бы быть сыном Станниса Баратеона из-за его упрямства и преданности своим обязанностям. То, что они постоянно спорили, не так уж и удивило Давоса, как и то, что они, несмотря на это, уважали друг друга. И, когда Станнис посвятил Джона Сноу в рыцари после войны и надел ему на плечи белый плащ, тот несколько сменил Давоса как человека, которому король мог доверять. Он думал, что же здесь было. Уважение, доверие, грубоватая привязанность, которую они прятали за серьезными выражениями лиц — больше Станнис ни с кем не делился этим, кроме него. Но теперь, когда он увидел их в более незаметный момент, не под взглядами придворных, то заметил странную непринужденность того, как они двигались рядом друг с другом, рожденную из чего-то большего, чем совместное времяпровождение в течение нескольких часов. В прикосновении их рук, когда Станнис взял бумагу из пальцев Джона, была интимность, как будто они уже знакомы с касанием друг друга; и тем не менее это сопровождалось тенью вины на лице короля. Давос пришел от этого в ужас: он видел это слишком часто, когда Станнис позволял себе слишком долго задержаться рукой на плече Давоса и на его искалеченной кисти. Взгляд человека, чувствовавшего вину за то, что желает в одиночку, как будто тоска по прикосновениям друга уже была непростительной слабостью. То, что он все же держал сира Джона так близко, говорило столь же многое, как и теплая улыбка на лице командующего гвардии каждый раз, когда Станнис не видел. Обычно Давос чувствовал беспокойство, когда покидал короля и тот оставался в обществе других людей, зная, как некомфортно ему будет и как он презирает большинство людей. Впервые за многие годы, с тех пор как не стало мейстера Крессена, Давос ощущал, что король не останется в полном одиночестве и без него. Его утешение сменилось резким угрызением совести. Он не имел права шпионить за ними, вторгаясь в то, что явно не предназначено для чужих глаз. И, хотя он знал, что Станнис с удовольствием поприветствует его, Давос не мог заставить себя прервать этот момент. Не в его положении было мешать им. И если это было больше, нежели привязанность между королем и его доверенным советником, даже больше, нежели любовь между двумя друзьями, это было между ними одними. Давос мог только надеяться, что, что бы это ни было, это принесет Станнису меньше боли, чем те слишком похожие моменты, которыми он делился с ним самим; может, даже кусочек счастья или, по крайней мере, чувство умиротворенности. Это было единственное, чего Давос действительно хотел для своего короля. Стараясь не шуметь, он повернулся и пошел обратно к лестнице. До заседания совета все еще было около часа, предостаточно времени, чтобы найти Девана — сира Девана, подумал он с гордостью — и позавтракать с ним. Призрак даже не поднял головы, когда он прошел мимо него во второй раз, только немного повел ушами. Это заставило его улыбнуться — хорошо знать, что его короля так или иначе будут хорошо охранять, даже если сир Джон немного отвлечется мыслями. Уже давно Станнис как-то сказал ему, что у королей нет друзей, только подданные и враги. Он, вероятно, до сих пор так говорит, отвергая саму мысль о том, что ему может быть нужна такая глупость, как дружба, но Давос знал лучше. И если Станнис не хотел ничего слышать об этом, то он был уверен, что сир Джон знал это так же хорошо, как сам Давос.