читать под композиции исполнителя Emika
***
На усеянном лужами полу валяется испачканный в чём-то темно-алом большой кухонный нож. Чём-то, что заполняет комнату с ужасно работающей вентиляцией стойким до отвращения, железно-соленым запахом, проедающим ноздри насквозь, мешающим чувствовать все остальное. Словно бы этот аромат был токсичен. В этом вся его прелесть. Теплое, даже горячее варево выходит из раскуроченной грудной клетки Еноха жидкой, словно слегка склизкой массой. Влажные, согревающие струи покрывают бледную кожу груди, испещренную короткими, но глубокими шрамами от его собственного ножа. И странно: ему ведь совсем не больно, только головокружительно легко и холодно. Кровь повсюду. Она густая и горячая, как воск или смола, легла прочным налетом на старый, разбитый кафель на стенах. Ее почти черного цвета огромные сгустки плавают в уже едва пенной воде, скрывающей остальное тело. И он его будто не чувствует. Словно ему доступна лишь его измученная грудная клетка и на удивление горячее и большое сердце, зажатое в его правой руке. Оно почему-то продолжает отчаянно биться, с кошмарным неистовством пытаться вырваться, продолжает гонять остатки крови, которые смачными плевками выбрасываются на пол. Немеющими пальцами он гладит обрывки сосудов, ощущая под сморщившейся от влаги кожей их холод. Пожалуй, именно этого он хотел. Это - то, в чем он нуждался больше всего. А все остальное - бессмысленно. Вокруг ничего нет! Все окружающее - пустой мрак без дна. Чем дольше Енох остается живым, тем дальше оказываются эти люди, тем сильнее его сплющивает по бокам одной лишь фигурой, отпечатавшейся в сознании раскаленными контурами, которые продолжают гореть и жечься. Он думал, что если вырезать сердце, то все пройдет. Все действительно пройдет. От влаги, царящей в ванной комнате, погруженной в странный зеленоватый полумрак и освещаемой лишь парой свечей на старинной раковине, кудрявые волосы на голове еще пуще завились, а те, что ближе к лицу - намокли и липли к коже. На глаза наваливалась горячая завеса непонятного тумана: то ли это был густой пар из-за высокой температуры воды, то ли он, наконец, терял сознание... кажется, он чувствует, как изорванная лента жизни выскальзывает из рук, просачиваясь между пальцами. Все это словно в замедленной съемке. Енох вдруг ярко представляет, как шелк этой существующей лишь в мире метафор ленты щекочет тонкую кожу на "перепонках" между указательным и средним пальцами. Все остальное было бы совершенно пустой тратой времени. Никто бы его не понял. Как бы он хотел, о, как бы он хотел вернуться в те времена, когда он еще не знал Джейкоба Портмана так близко. Енох настолько бледен, что случайного зрителя охватил бы ужас при виде такой чистой белизны лица, схожей по цвету с глазным белком. Кровь стремительно покидала его грешную оболочку, вместе с ней уходил и цвет. Даже глаза отказывались видеть. Ну конечно, как бы они могли что-то видеть, когда их будто выдворяют с насиженного места чужие. Эти прозрачные, голубые глаза давят на его собственные изнутри, они съедают их, привносят в него пустоту... Приходится зажмуриться и откинуться назад. Голова кружится и, как кажется, вовсе не держится на таких же изрезанных плечах. Она мотается в разные стороны, как у старой, брошенной куклы, за которой никто не ухаживал уже много лет. А кукле всегда нужен тот, кто будет с ней играть. Закручивать отпавшую голову обратно. Поэтому он резко ударяется затылком об стену, от чего все вокруг совсем плывет, тошнота усиливается, и его, бессильного, уносит под воду, в мерзкую жижу из собственной темной, темной крови и жесткой, мутной воды. Глаза жжет нежеланием размыкать их веки, а все тело ломит. Это был сон. Енох лежит на кровати и смотрит в потолок, размышляя. Какой бы интересной и заманчивой могла бы быть эта затея, если бы могла. В какой раз ему снится то, как он лишает себя сердца, в какой раз он просыпается с отчаянным желанием воплотить это в жизнь. В предыдущих снах он видел сам процесс, он чувствовал, как вибрирует под ладонью холодная рукоятка ножа, как он с жадностью погружается в его грудь, точно в брусок сливочного масла. Только его внутренности не намажут на хлеб, и мало кто захочет есть их за завтраком в присутствии всех остальных в тихое осеннее утро. Енох видит, как расползается светлая кожа вслед за плавно движущимся лезвием, как будто бы он расстегивал свою грудную клетку, словно теплый комбинезон. Он чувствует, как неуютно ворочаются мягкие органы, как они сдавливают и не пускают его руку, пытающуюся нащупать корень всех проблем. Как отказываются терять связь с семьей сосуды, которые он пытается разорвать. Там тепло. И в этих снах ему никогда не больно. Существует только моральное наслаждение, будто в этом заключается основная его миссия. И... возможно, это и правда так. Зачем ему способность оживлять кукол, если в них нет ни капли разума, жизни, а есть лишь сам Енох? Зачем ему странность в мире странных, где это слово теряет свое основное значение как и само обладание ею. Зачем ему сердце, когда оно только мешает спокойно дышать и жить? Зачем. Ему. Жить? И так каждое утро. Остается только глубоко вдохнуть и, сделав над собой усилие, сесть. Новый день начинается. Но разве хоть кто-нибудь все еще верит, что они живут, что время течет? Они в петле, в самой настоящей петле на шее. Енох потягивается и ворошит кудрявые темные волосы, перебирая их длинными пальцами. Он встает с кровати, внимательно оглядывая комнату. Новый день начинается? Завтрак минул, и обед тоже. Енох все чаще ловит себя на том, что вынужден прикладывать значительные усилия, чтобы продолжать есть вместе со всеми за одним столом. С каждым разом ему требуется все больше внутренней и моральной энергии на сохранение спокойствия при взгляде на Джейка, сидящего рядом с Эммой. На то, как вилка погружается в его рот, сжимается тонкими, обветренными губами и тут же легко выезжает обратно, звонко ударяясь о передние зубы. Слишком детально. Слишком противно в описании, и слишком притягательно в наблюдении. А если же его отвратительные голубые, словно больные, глаза нечаянно направляли свой неосторожный взгляд в его сторону, Енох сразу же давал понять, что те совершают ошибку. Страннее всего было видеть, как они общаются. Эмма постоянно что-то лепечет, что-то увлеченно пытается рассказать... когда же она уже заткнет свой нежный ротик? Было бы неплохо вшить ей меж губ аккуратный замочек на молнии - ей бы пришлось к лицу. После обеда настроение всегда ухудшалось, и появлялось желание делать больно. Поэтому Енох шел в свое подвальное помещение, его личный потаенный сад из маринованных сердец и одного специализированного стола. На этом столе он возрождал жизни, а точнее пытался их подарить, создать кого-то самостоятельно - это ведь во много раз увлекательнее. И если бы получалось хоть что-то, действительно похожее на обособленное и живое, он бы и позабыл о... Енох замер над своеобразным "операционным" столом, вглядываясь в препарированную мышь. Еще одно крохотное сердце пополнит его нетипичную коллекцию. И он откладывает его в сторонку, а с оставшимся телом по привычке обходится без сожаления холодно, сбрасывая его в темный пакет. Еще совсем недавно в этом маленькой, покрытой темной, серой шерстью тушке теплилась жизнь. Буквально несколько минут назад эта мышка билась в предсмертной конвульсии, когда он вскрывал ее выпуклый живот. Это действительно успокаивает нервы. Наверное, поэтому его коллекция животных сердец настолько велика и необъятна, как это, вероятно, кажется Портману. Он боится его - Енох усмехается. Еще у него есть драгоценная коллекция колюще-режущих. Ножей в частности. Сейчас он зачем-то решил выложить ее всю перед собой, наверное, чтобы вновь заняться проверкой качества - это уже превращалось в рутину. Медленно и неспеша странный юноша проводит пальцами руки по уложенным в ряд лезвиям, не боясь порезаться. Пальцы постоянно замирают, оглаживают острую сторону и толкаются дальше, вперед. На одном особенно любимом экземпляре он надавливает слишком сильно и почти слышит, как лопается толстая кожа на безымянном пальце. Ему этот воображаемый звук почему-то кажется похожим на хруст. "Хорош", - думает он. Енох слизывает выступившую кровь, неосознанно сжимая кожу добела зубами и выдавливая кровь еще сильнее. Он так любит, когда из него выходит красная вода. Тут же О'Коннор вспоминает сон, где ее было в четыре раза больше. Это, вероятно, была бы передозировка. Он берет нож за черную рукоять и подносит под тусклый, зеленоватый свет лампы, заворожено глядит на глянцевые переливы на широком лезвии, очертания которого тают во мраке. "Хорош", - вздыхает восхищенно. - "Как же хорош..." Он закатывает рукав свитера на левой руке, обнажая бледную и пока все еще чистую кожу, со скрытыми глубоко под ней зеленоватыми венами. Словно находясь в непонятном предвосхищении чего-то великого, он осторожно опускает лезвие и, вдавив его в мягкие ткани, ведет в сторону. Рука начинает привычно сжиматься от боли, которая и не боль вовсе. Кожа расходится, и он чувствует, как она изнутри начинает дышать, как сырой подвальный воздух спешит коснуться свежей плоти, стремительно наливающейся кровью, которую он стирает салфеткой. Теперь он едва может отвесть взгляд от торчащей жировой прослойки, открывшейся ему, умытой в крови. Края раны торчат, как два вывернутых бугорка. Благо, никто и никогда не увидит его без рубашки с длинным рукавом или любимого темного свитера. Он не успевает взять в руки свежую салфетку, чтобы очистить разрез от крови, когда слышит характерное уханье по помещению и низкий, короткий и какой-то виноватый скрип двери. Это значит, что кто-то нашёл в себе столько наглости залезть в его обитель, не посовещавшись по этому поводу с самим владельцем. Даже птица не заходит сюда. Кто только посмел?.. - И-извини... - Голос Портмана срывается. Это единственное, что тот вообще смог выговорить, как только увидел взгляд Еноха, обращенный к нему. Он снова нарушил какое-то правило, какой-то страшный, но отчего-то тайный запрет. - Я хотел просто...все идут гулять...и, и я думал спр-росить... На самом деле, О'Коннор едва успел спустить рукава, и теперь с опаской смотрел на маленькие точки, проявляющиеся на ткани - кровь пропитывает ее. - Я никуда не пойду, а теперь выметайся отсюда, - Енох дрожал, но дрожал внутри. От страха за свою руку, конечно, но и не только. - Никому, кроме меня, не положено здесь находиться, - он пытается сымитировать какую-то работу над ошметками внутренностей мыши, которую, к сожалению, уже успел выкинуть, и теперь задумывался о правдоподобности своих действий в неопытных глазах Джейкоба. Чертовы глаза! Нельзя в них смотреть, иначе можешь ослепнуть. Он-то это знает и все равно смотрит и чувствует, как их холодный, голубой туман проникает в него. А кровь не останавливается, он едва удерживается, чтобы не дергать рукой от боли. Насколько темный его свитер? Впервые его вообще волновал такой вопрос оттенков, не касающийся внешности Джейка. Достаточно ли он темный, чтобы скрыть мокрые, горячие пятна на левой руке? - Но я же сказал "извини", - Джейк совсем смешался. Его взгляд метался по сторонам в поисках внезапных решений, наталкиваясь на склянки, банки и ножи, на сердца в формалине. На Еноха, на его надувшееся, бледное лицо, на сжатые губы и презрительный прищур...и на его левую руку. - Енох... - он не знает, что сказать, он не знает, что сказать! Что, если это тоже не его дело? По-хорошему, ему следовало сразу выметаться отсюда, как ему и посоветовали, но нет же - спокойное и мирное умолчание конфликта ему не подходит! Джейкоб просто обязан сыскать себе неприятностей на пятую точку, без этого он чувствует незавершенность. - Чего тебе? - тихо и как бы равнодушно спрашивает О'Коннор своим низким, шелестящим по тишине и полумраку мини-лаборатории голосом. - Что у тебя с рукой? Внутри у него что-то резко сжимается, и его всего бросает в холодный пот. Он выворачивает руку так, чтобы хоть попытаться скрыть эти пятна. - Это кровь? Енох замирает. Джейк думает, что именно сейчас он сделал шаг на запретную территорию. - Я в последний раз скажу: проваливай. - Короткая пауза. - Или ты теперь будешь связан со мной вот этим, - Енох с загадочной улыбкой задирает рукав вверх, открывая всю прелесть шокированному Джейкобу. - Теперь... теперь уходить поздно. Джейк замер на месте в полном изумлении, выпучив глаза и пялясь на огромный, глубокий горизонтальный разрез на предплечье Еноха. Кровь из него размазалась по всей руке и именно она, видимо, и пропитала любимый свитер юноши. Он дернулся, было, вперед, но вовремя одумался и остался на месте, не находя слов, которые сбивчивым потоком так и пытались продырявить ему рот изнутри. - Иди-ка сюда. - Еноху в голову приходит сумасшедшая идея, раз уж все теперь так потеряно, то неплохо бы ее претворить в жизнь. И куда только пропал его страх? Перерос ли он в нечто большее - в безумие? Да, и слишком давно. Теперь он будет делать только то, что захочет, то, что будет взбредать в голову. Почему? Механизм слетел с катушек, а починить нечем - вот почему. - Нитки, игла, перекись... - Енох чувствует, как рука начинает неметь, и от этого опять становится не по себе. - Бери их и шей! - Чего? - Джейк совсем запутался в том, что происходит сейчас. Он видел только синюю руку, замазанную в черной крови. Он, что, должен зашивать такой глубокий порез? - Раз уж ты помешал мне сделать все, как надо, теперь будешь мне помогать, пока еще не поздно. Рану нужно зашить, иначе я получу заражение и умру. - Но я никогда... - Никогда не сшивал один край человеческой кожи с другим? - Давай же! Джейкоб неуверенно берет в одну руку иглу, а в другую нить и соединяет их. - Сначала надо убрать кровь, - вставляет Енох, а Джейк просто смотрит на него, ничего не говоря ответ. Зачем он режет себя? Он берет в руки белоснежную салфетку и аккуратно, почти нежно проводит ей по руке, стирая с нее уже успевшуюсь высохнуть кровь. Протирает свои ладони другой. Он вглядывается в широкий разрез, боясь даже подумать о том, что это не первый. А он не был первым. Разве что первым настолько глубоким, это - возможно. Теперь рану нужно было хорошенько обработать внутри. Спиртом открытые порезы заливать нельзя, это Джейкоб откуда-то да знал, что ж, это уже успех - он хоть что-то знал. Он не боялся крови, но и не бился в восторгах при её виде, что, впрочем, нормально. Но теперь, взирая, на бурлящую кровавую пену и ровные края пореза, он почувствовал нечто необъяснимое - он почувствовал голод. Все внутри сковало и сжалось в спазме. В желудке внезапно обнаружилась пустота. Он медлил, а Енох, должно быть, думал, что тот просто боится. Но разве это было не так? Джейк был уверен, что ему достанется, если он сделает что-то неправильно, а как правильно - он не имел ни малейшего понятия. И что теперь? - И что теперь? - он удивился, когда обнаружил, что произнес это вслух, сам не заметил, как озвучил свои мысли. - Обработай иглу, ну! - Енох не желал терпеть, пока какой-то сопляк мнется на месте, а сделать это сам он не мог. Продизенфицированная игла входит в кожу у одного из концов раны, Джейк тянет ее через порез, чтобы снова проткнуть и вытащить ее с другой стороны наружу. Рука Еноха непроизвольно сжалась - зашивание порезов без анестезии вряд ли приносило ему приятные ощущения, подумал Джейк, не собираясь останавливаться. Нужно просто аккуратно протыкать бледную кожу в одном месте и извлекать иглу в другом, но не слишком глубоко. Он видит, как она двигается под тонким, верхним слоем эпителия, как тихо почавкивает плоть, соединяясь в единое целое. Чем дальше это все заходило, тем сильнее и непреодолимее становился голод. Да он больной! Хотелось хотя бы пальцами, если не языком, но коснуться нежного края пореза - каков он на вкус? И одновременно с этим его почти тошнило. Это было совершенно точно отвратительно. Енох сдавленно и часто дышал, сжимая и разжимая руку и закатывая глаза, закусывая пухлые губы. Джейк пытался делать все как можно нежнее, чтобы не причинять слишком много боли. Но с другой стороны: неужели резать себя менее больно, чем зашивать это безобразие? - Просто потому что режешь себя ты сам, а шьет уже другой. Боль, которую приносит кто-то кроме тебя, простить сложнее, - произносит Енох, будто читая его мысли. Наверное, это нормально. В этот момент Джейк ясно осознал, что то, что в данный отрезок времени происходит в личном подвале Еноха, определенно устанавливает между ними некую связь. Если перевести эту ситуацию на язык метафор, получится, что он, Джейкоб Портман, восстанавливает целостность, собственноручно Енохом разбитую. Но зачем? Затем, что тот сам попросил. И есть еще одно "зачем". - Зачем ты резал себя? - наконец Джейк не выдерживает перед своим непомерным любопытством, ломаясь под его натиском и уступая дорогу. - Не твое дело, Портман, - Енох опять скривил лицо и буквально выплюнул его фамилию. Как же ему это не нравилось. - Долго еще? - Он попытался одернуть руку. - Постой! - Оставалось лишь завязать узел. Джейкоб старался выполнить его аккуратно, но в итоге все равно налажал. - У тебя руки из жопы растут, - резюмировал О'Коннор, разглядывая руку. Джейкоб смолчал, потому что ответить "я знаю" значило до конца скосить самые остатки гордости в нем. Он продолжал пялиться на руки Еноха, отмечая, что они красивы и без порезов, сами по себе. И голод уходил. Енох поднял взгляд: - Я все равно тебе не скажу, зачем. - Да почему? - Да потому что не твое это дело, успокойся, - Енох отвернулся и собрался вставать с кресла. - Я должен сказать Мисс... - начал Джейк. - Ты не посмеешь, иначе я тебя убью, - холоднокровно перебил его Енох. - Я серьезно. - Но если ты не перестанешь этим заниматься... - Джейк замялся. А в самом деле, что ему до Еноха? С чего тот должен его послушаться? Енох поднялся со своего места и начал вытирать стол от крови. Он был бледен, а под глазами залегли особенно темные круги. Вообще, он таким вроде как был всегда, но сегодня особенно заметно. Кровопотеря ни на чьем лице не сказывается хорошо... кроме лица Еноха. Ему это шло, так сказать, подчеркивало отшлифованный образ. Черные кудри лезли в глаза, и он отбрасывал их нервными взмахами головы в сторону. - Я тебя убью, Портман, с меня станется. Вот прямо этим ножом и убью, - он усмехнулся краем рта, естественно, чтобы наивный Джейк не заметил. Но никогда не стоит переоценивать чью-либо наивность. - Будь добр, свали - мешаешь, - Он демонстративно оттолкнул Джейкоба, обходя стол. Тот отшатнулся и обреченно направился в сторону выхода. - Учти, это теперь наш секрет, - тихо, словно себе под нос произносит Енох. - Чего? - Джейкоб оборачивается. - Это мой личный секрет. И я надеюсь, что тебя мамочка с папочкой хорошо воспитали в детстве, хотя на то не похоже... Просто надеюсь, ты знаешь, что чужие секреты никому рассказывать нельзя, особенно если их нечаянно доверили тебе. Иначе... - Ты убьешь меня, я понял.***
Очередной ужин вместе со всеми. Снова ему пришлось наблюдать за заискиваниями Эммы, хмуриться шуткам младших. И главное, пытаться не сгибать ту самую руку, рана заживала уж очень медленно и тянула болью, пронизывающей от плеча и до самого запястья, так, что пальцы подрагивали. Единственное, что приносило ему какое-то странное удовлетворение - это видеть, как отвлекается от разговоров Джейкоб, как не может слушать Эмму и сосредоточиться на еде, а пытается поймать его, его взгляд. Но Енох не дается, талантливо изображая полную незаинтересованность и отпуская колкие шуточки в сторону первого, кто попадется ему в поле зрения. И, конечно, он изо всех сил старался не смотреть на костлявые руки Портмана, которыми тот сжимал столовые приборы, о глазах и темных ресницах и речи быть не могло. Время утекало. Прошла уже целая неделя или даже две, Джейкоб не знал, он словно потерялся во времени. Зато Енох - нет. Он совершенно точно помнил, что с последнего их разговора наедине прошло ровно полторы недели. И приснилось ровно четыре сна. В одном из них он видел, что Джейкоб сам топит его в той грязной ванне, а потом вгрызается зубами в сердце. Кровь густо стекает по его худому подбородку к тонкой шее, к ярко выраженному кадыку. В другом - он и вовсе голыми руками раздирает ему грудь, ломая ребра, царапая внутренности, пачкаясь по локоть в крови. Ощущение его тощих пальцев на своих легких напоминало очень болезненную щекотку. Просыпаться становилось все сложнее. От этого наваждения уже было не отцепиться. А рука продолжала болеть, но вроде боль была правильная. Хотелось верить, что она все-таки заживает. Джейкоб не знал, что происходит. Или знал, что, в сущности, слишком ничего не происходит. Зато с ним творилось что-то непонятное. Он все еще помнил, как сейчас, разошедшуюся кожу, загустевшую темную кровь и то, как сжимал от боли свои губы Енох. Очень хорошо помнил, даже чересчур. Он помнил атмосферу подвала, его зеленоватый полумрак, блеск склянок в темноте и стойкий запах формалина, который, если к нему достаточно привыкнуть, можно и не замечать. Он вдруг снова ощутил тот самый голод, но это не был настоящий голод, нет, ему не хотелось есть. Это было нечто большее. Неужели он садист? Джейк все не мог перестать думать об этом инциденте, понимая, что это становится чем-то вроде навязчивой идеи в его голове. Он не мог перестать пялиться на Еноха, если тот появлялся рядом. Не мог не реагировать на его имя, если его кто-то произносил. Не мог не смотреть на больную руку, скрытую свитером или рукавом рубашки, чувствуя эту связь между ними. Он ведь так никому и не рассказал. Неужели момент зашивания пореза стал для них чем-то вроде акта сближения? По мертвому общению этого, конечно, не скажешь, но то, что Джейк помешался, можно было записывать, как исторический факт - настолько все было очевидно и неподдельно. Настолько гложет теперь это чувство изнутри, от которого рассудок становится мутным. И все же... зачем Енох режет себя?***
Недавно Еноху попался альбом Джейка. Небольшая книжка валялась забытой в мокрой траве у кустов. У него в запасе было от силы минуты две, но он успел проглядеть все простенькие эскизы, что заполняли слегка влажные бумажные листы. Джейкоб рисовать определенно не умел, но рвение заставляло проникнуться к нему симпатией. Потому что уметь трудиться - тоже очень важно. Но знал ли Енох, что на последней перед чистой страницей окажется легкий набросок его фигуры, сидящей на траве и склонившейся над одной из бывших кукол, которую Джейкоб почему-то изображать не стал. Когда только успел? И Енох, ни на секунду не задумываясь, вырвал страничку и спрятал комок бумаги в карман. Еноху рисунок не понравился, но больше ему не понравилось сидеть в этом альбоме вместе со всеми остальными. Он почему-то посчитал, что раз на картинке он - значит, он имеет право делать с ней то, что захочется ему, и храниться она должна тоже у него. Помешкав еще немного, он подобрал валяюшийся рядом сточенный простой карандаш и неаккуратно чиркнул на чистом листе: "в полночь, в том же месте". Он подумал, что Портман должен понять, о каком месте идет речь.***
Когда в двенадцать ночи Джейк спускался по крутым каменным ступеням к двери в опасный подвал, куда вход всем, кроме хозяина заказан, он думал, что, наверняка, Енох над ним пошутил или решил разыграть, и сейчас, дергая массивную ручку двери, ведущей в черноту, следовало ожидать чего угодно. Он был почти готов. Портману вообще казался поступок О'Коннора низким - зачем вырывать чужой рисунок, даже если он так плох... тут что-то внутри больно кольнуло его самооценку. Если так, то Джейкоб никому не разрешает вырывать листы из своего альбома, как Енох не разрешает никому входить в его тайное место. Но Джейкоб входит, топая по холодному бетонному полу в совершенной темноте, а Енох так же бесцеремонно забирает частичку его души, заключенную в слабых карандашных контурах, себе. Тусклого огонька свечи катастрофически не хватало, он постоянно дергался, будто что-то предчувствовал, и пытался скрыться, грозясь потухнуть, если его не заберут из этого дурного места. Джейкоб поймал себя на мысли, что стоит уже в середине помещения, но все еще никого не видит, кроме всепоглощающей тьмы. Света в его ладони хватало только на то чтобы осветить ближайшие двадцать сантиметров. Он чувствовал себя обреченно... И вдруг тяжелая дверь со скрипом закрывается, оставляя его наедине с паникующей свечой в руках. Но ему кажется, что он слышит быстрые шаги недалеко от себя...ближе и ближе. Нет, ему вовсе не кажется - это Енох. Джейкоб плохо ориентируется по звуку, особенно когда источник надежно скрыт плотной темнотой, поэтому он едва успевает понять, как тот оказывается возле него вплотную и задувает единственную свечу, на которую была вся надежда. Он растерянно и почти испуганно выдыхает, попросту не понимая, что надо говорить. - Енох? - аккуратно и как можно тише спрашивает он. - А ты как думаешь, - в темноте подвала он даже не стремится скрыть усмешку. - Ты где? - Джейкоб отчаянно шарит руками в темноте, пытаясь, наконец, понять, где источник звука - будто он отпрыгивал после каждого слова. Вместо ответа Енох хватает его руку, от чего Джейк, не удерживаясь, вздрагивает, и притягивает ее к своему лицу, давая понять, что это именно он. Джейк ведет кончиками пальцев по мягкой щеке, пока не натыкается на один из уголков губ. Тот факт, что его запястье все еще крепко сжимает Енох, отчего-то сводит его с ума в прямом смысле это слова, потому что все внутри совершало сальто, разбивая внутренние органы своим непрофессиональным приземлением. Он вообще теперь чувствовал яростное притяжение, ничем не объяснимое. Наверное, дело в тепле, исходящем от тела кукловода, или в обволакивающей их темноте, одновременно отделяющей на разные материки, что, только соединив руки, они могли почувствовать друг друга, и тут же сливающей их в одно целое. Джейкоб часто и скованно дышит, пытаясь изобрести вопрос, иначе это начинает выглядеть странно. - Почему в темноте? - наконец выдыхает он одними губами. - Мне так спокойнее, - Конечно же, Джейк ничего не понял. Как бы Еноху ни хотелось, руку Портмана все же пришлось отпустить. Темнота действительно существенно помогала. - Мне вот интересно, что ты чувствовал, когда... - Голод, - опередил его Джейк, прекрасно поняв, о чем тот, и уже успев удивиться своей проницательности. - Ты что хотел есть, когда сшивал мне кожу? - едва ли не прыснул Енох. - Нет... - Джейкоб путается, не зная, что ответить. В прошлый раз ему казалось, что в подвале холодно, но теперь было ужасно жарко. - Это совсем другое, но я не знаю, что. - Действительно, за все прошедшее время он не смог найти этому совершенно никакого объяснения, кроме как, что он на голову больной придурок. Енох тоже на удивление не знает, что ответить. - Тебе было больно? - этот вопрос действительно волновал Джейка. Он готов был поклясться, что видел все время, как морщится Енох при неосторожных прикосновениях к раненой руке. - Допустим. Но мне это даже нравится, почти... - темнота помогала ему держать себя в руках, не видеть этих гадских голубых глаз, помогала не ослепнуть. И он был ей за это благодарен. Джейкоб хочет снова трогать его лицо, снова ощущать под подушечками пальцев его сухие губы. Осознание этого пронзает мозг не хуже молнии. Еще он хочет спросить... - Рисунок. Зачем ты его вырвал? - Он все еще чувствует обиду. - Ты врываешься ко мне в подвал, а я к тебе в альбом, - что ж, забавно, он так и думал. Джейкоб хочет взглянуть на шов, хотя бы провести по нему рукой. Он даже мысленно представляет этот процесс, от чего ему становится плохо. Теперь у Еноха всегда на предплечье будет шрам с видимыми местами прокола, через которые Джейкоб протягивал тонкую нить. Его охватил интерес, будет ли Енох вспоминать о нем, глядя на это клеймо. Ведь к этому в некоторой мере приложил руку он сам, то есть Джейкоб. И он даже не знал, насколько на самом деле силен был его вклад в каждый из порезов, рассыпанных на вечно молодом теле О'Коннора. Джейк боялся даже представить, сколько их было. Он боялся вообразить, как выглядел процесс их нанесения, что изображало собой лицо кукловода, когда точеное лезвие одного из ножей медленно разъедало его кожу. Боялся допустить в своем сознании картину стекающих по бледным, юношеским плечам кроваво-алых дорожек. Он явно хочет почувствовать бугорки старых шрамов под пальцами, правда, не ведает, для чего. Он хочет почувствовать его кровь, но не хочет, чтобы тот сам ее выпускал на волю. Енох. Он заразил его сумасшествием за те жалкие пятнадцать минут, ну или же возродил то, что пряталось под покрывалом псевдо-адекватности. Джейк сам не понимает, когда именно упустил понимание происходящего, не заметил, как замолчал и погрузился в горячие и безумные мысли слишком надолго. Он каждой клеточкой своего существа ощущает холодящее, легкое прикосновение пальцев Еноха к его шее, как они невесомо прошлись по кадыку, который тут же опускается вниз, потому что Джейк сглатывает от чистой неожиданности. Кончики коротких ногтей все же задевают его ухо, отчего по всему телу пробегают так называемые мурашки. Сейчас впору было бы спросить, какого черта вообще происходит, но Джейкоб молчит. А Енох, положив ему руки на плечи, давит, прося опуститься вниз, сесть. Джейк осторожно подчиняется, усаживаясь на холодный и вряд ли чистый пол. Он до последнего не ожидает того, что кукловод его поцелует, потому что это было бы невозможно. Но Енох первым соприкасает их губы, чувствуя резко сбившееся, испуганное дыхание Портмана. О да, темнота определенно помогала ему. Только в чем? В том чтобы сотворить нечто до крайнего безрассудное, за что он теперь не знает, как отвечать, но в идеале, конечно, не собирается? В голове что-то щелкает, он даже слышит этот яростно громкий звук в самом центре своей головы, это не просто щелчок, это взрыв, ударная волна от которого распространилась по всей чертовой черепной коробке. Огненная пелена застилает глаза, а он, перестав чувствовать себя человеком, валит Джейкоба наземь, заставляя лечь, и резко углубляет поцелуй. Джейк отчаянно стонет, он не знает, что делать, он же никогда... Его язык стопорится и не понимает, куда двигаться, когда О'Коннор подхватывает его своим, унося в безумие тьмы, которая их обоих пожирала. Теперь, когда все последние мосты сломлены и сожжены, а нити как единственные пути к спасению, разорваны, он уже ничего не боится. Глазам горячо, будто они сейчас вытекут. Он хочет увидеть голубые напротив себя, те, что, фактически, довели все до этого невыносимого маразма. Джейкоб и правда таращился на него, он был напуган - да, но нет - он не хотел, чтобы это останавливалось. Если он в чём-то сейчас и был уверен, так это в том, что ему хватит сил этому помешать. Теперь, думал Джейк, Енох не имеет никакого права на свободу, потому что он отнял у него здравый рассудок. Темнота мешала и помогала одновременно. Она сдавливала и расслаивала их на миллион тончайших материй, из чего они состоят одной ей было известно, потому как ни увидеть, ни услышать их они не могли. Они слились в одно целое и потерялись в себе, будучи комком из сплетенных эмоций, затянутым так сильно, насколько было вообще возможно. Джейку не хватает дыхания, он пытается отстраниться. Енох ослепленно шарит губами по его лицу - скулы, усыпанные родинками, переносица...он еще раз сходит с ума, когда осознает, что под разгоряченной, изорванной кожицей губ морщится и дергается в эпилептическом припадке страха и непонимания тонкое веко, пытающееся прикрыть, спасти свое сокровище. Он наткнулся на глаз. Наверное, то не было приятно. Енох успокаивается и более осторожно целует Джейкоба в расстояние между внешним краем глазной впадины и виском. Дышать было непросто, слишком горячо, чересчур. Джейк поднимает дрожащие руки, чтобы найти конец Еноху, чтобы понять, где обрывается его оболочка, и начинается темнота. Его костлявые, мальчишеские пальцы зарываются в темные кудри и безвозвратно тонут в них, касаясь до самого дна, до теплой, здоровой кожи головы. Еноха встряхивает, как ковер перед тем, как из него выбьют пыль. Он хочет отдернуть от себя Портмана, но тот надежно цепляется за его волосы, будто это канат, ведущий наверх, в жизнь, а он сам висит над пропастью. Что ж, они и правда были на волоске от жизни. - Джейк, мне больно, - шепчет Енох ему на ухо, пытаясь выравнять дыхание. Он делает так специально, чтобы подействовало, чтобы Портман был нейтрализован. И это, естественно, работает - Джейкоб ослабляет хватку. Он делает глубокие вдохи, хватая легкими воздух, как рыба, а потом кое-как выдавливает из себя резонный вопрос: - Что... пр-роисходит?.. ты знаешь?.. Енох навис над ним и жадно вглядывался в светлую, голубую радужку его глаз, обрамленную черными, густыми ресницами. Она горела во тьме, словно луна, и только поэтому он мог видеть его глаза. Он проводит по ресницами мизинцем, ощущая как они сминаются под ним. - Понятия не имею, но я именно этого и хочу, - выдыхает он и падает на Джейка, утыкаясь носом в шею, неожиданно холодную. - Тоже, - едва ли находит в себе силы произнести Джейк, пытаясь разглядеть хотя бы какие-то силуэты в кромешной тьме. Странное чувство овладевало им - ему дико доставляло осознание факта, что сейчас он лежит с Енохом на полу в подвале, на дворе, скорей всего, уже глубокая ночь, все в доме спят мирным сном, а он, словно избранный, может позволить себе вдыхать запах его волос, перемешанный с запахом формалина и сырости, которые в своем отравляющем соединении представляли нечто, что он готов был пустить по легким вместо кислорода. Он хотел запомнить этот аромат, ассоциируя его с чем-то настолько прекрасным, как, например...Енох?***
- Тихо, - шипит на Джейка Енох, когда тот чуть не падает, перешагивая через порог его комнаты. Он лишь виновато вздыхает и, стараясь быть как можно тише, закрывает за ними дверь с едва слышным скрипом. На столе стоит зажженная лампа, изредка позвякивая. - Может, ты наконец ответишь мне? - осторожно спрашивает Джейк, глядя на ту часть лица Еноха, что позволяла увидеть ему темнота вокруг слабого ореола света. Тот устало вздыхает и закатывает глаза. - Может, я могу помочь? - отчаяние накапливается в голосе Джейка и готовится вылиться посредством предательски дрожащего голоса. Картинки все мелькали в голове, готовые материализоваться в вполне понятную, хоть и безумную фразу: "дай мне потрогать свои шрамы, дай мне пощупать твой шов..." Ну, возможно, не совсем. - Ты не можешь, - выдавливает Енох, делая сильный акцент на слове "ты", чтобы не заметить который, нужно, наверное, быть совсем уж недотепой. Но Джейк не заметил или только сделал вид... - Я не понимаю, - он сдвигает брови и отводит взгляд к окну. Как много времени они провели внизу и как долго мнутся на одном месте в дурацком разговоре сейчас? Как скоро рассвет, и есть ли ему, Джейку, смысл искать во тьме коридора путь в свою комнату? - Это странно, - Енох вдруг неслышно усмехается, возвращая в памяти инцидент в подвале, даже почти прощая себе свою несдержанность и мягкотелость. - Я думал, теперь-то тебе должно быть все понятно. - Насколько сильно его поступки вообще были завязаны на Джейке. Он смотрит на его худые руки, лежащие на столе у самой лампы. Кости на них выпирают так ярко, что если провести по ним пальцами - почувствуешь даже каждое сухожилие и венку. По Джейку можно было изучать анатомию. У Еноха в голове что-то вспыхивает, почти, как тогда, но менее ярко, менее безумно что ли... он наклоняется к его рукам и целует внешнюю сторону ладони, действительно чувствуя под тонкой, бледной кожей упругие вены. Он поднимается по запястью вверх, оставляя прохладные, будто бы влажные следы, которые хотелось стереть и ни за что в мире не хотелось одновременно. Джейк смотрел на это, округлив и без того большие глаза. Наверное, в его взгляде непроизвольно промелькнуло какое-то подобие жалости, столь ненавистное Еноху, поэтому он резко прикусывает кожу возле локтя и оттягивает ее зубами, пачкая слюной. Прямо в этот момент он думает, что готов так же целовать все, что было у Джейка, даже, к примеру, селезенку. И он сейчас вовсе не представляет, как зарывается руками в его внутренности... В них ему тепло, он перебирает сосуды и вены, как провода, удивляясь их прочности. Сливаясь с их воодушевленным единством организма, он впервые чувствует себя по-настоящему дома. Чувствовал бы! Он-то ведь этого не представляет - вы ошиблись. Ну а Джейку вовсе не больно, первые секунды. А потом он терпит, специально, чтобы остался багровый след в виде отпечатков зубов Еноха - лучшая в мире улика, свидельствующая, что Джейк это не просто Джейк. Он носит на себе особую метку, на его коже выжжено особое клеймо, пускай и временно. На коже Еноха тоже есть что-то такое, но гораздо четче и жестче, которое говорит о том, что негласно, настолько громко и безапелляционно, что и все сомнения в миг отпадают. Это, правда, лишь в том случае, если его кто-то увидит, а в остальном же эти вещь-доки служат лишь для того, чтобы Джейк упивался ими, холодея внутри. Одержимость сожгла его предусмотрительность и стерла с жесткого диска все нормы и те немногие стратегии, которые он с таким трудом строил. Это, пожалуй, касалось обоих. - Это из-за меня, - Джейк сам до конца не понимает, какую интонацию применяет: вопросительную или утвердительную, поэтому получается что-то между. Енох отпускает его и поднимает свой тяжелый взгляд. - Скорее из-за твоего воздействия на мою психику, скажем так, - он отодвигается и откидывается на спинку кресла. - И что теперь? - Джейк знает одно, он не должен позволять этому продолжаться. - Что? - Енох снова усмехается. Его сердце слаженно отбивает удар за ударом, отталкивая от себя кровь и с жадностью забирая новую порцию. Оно без всяких слов напоминает ему о том, что с ним надо сделать. Снова вечная дилемма у в голове Джейка: он не знает, что сказать, он не знает, что ему сказать! Что? - Продолжишь? - А ты что-то хочешь предложить на замену? Я, знаешь ли, привык...привык резать, - добавляет Енох почти шепотом. Он же все равно никогда не вырежет свое сердце, правда? - Ну... - Мозг одновременно лопается от чрезмерной активности и абсолютного нежелания работать вообще. Думай же хоть что-нибудь! - Я-я, могу, - голос Джейка крепнет на последнем слове. - Можешь делать все, что хочешь, - он вытягивает вперед обе руки, как бы отдавая свое тело под личное пользование, краем сознания понимая, что не готов к этому. Енох отворачивается и прикрывает рот кулаком, пряча в нем усмешку, которая, однако же, вырывается в виде вполне слышимого смешка. Джейк хмурится. Последний раз он видел подобное поведение Еноха, когда тот спешил продемонстрировать ему кровавую бойню гомункулов. - Тогда ты просто обязан познакомиться с моей коллекциией ножей, я люблю каждый из них особенной любовью. - Похоже, предложение пришлось Еноху по вкусу. Даже если сердце так уж хочет покинуть его грудную клетку, то оно отправится прямиком к Джейку на хранение, желательно куда-нибудь внутрь, через фантомный разрез между узкими, резко выступающими наружу ребрами. В этот момент по коридору раздаются чьи-то усталые шаги. Енох спешно тушит лампу, и комната вновь погружается во мрак - виднеется лишь светлое пятно окна, в котором на фоне красноватого ночного неба загадочно извиваются ветки. Возможно, кто-то из странных просто ходит во сне, а, может быть, это Мисс Перегрин проверяет, все ли спят в своих комнатах, или кто-то все же шастает по чужим?.. Нежная темнота вливается в их нутро, заполняя своим густым бальзамом тонкие промежутки меж внутренностей. Так это ощущалось. Зная, что дверь может в любую секунду открыться, а может и нет, Енох перегибается через стол и прижимается к теплым губам Джейка своими. Встречаясь с его языком, он умирает от гордости за себя и представляет, насколько перекосится милейшее личико Эммы, когда та, наконец, заметит, что Джейкобу на нее плевать. Может, она даже закроет свой рот и перестанет ластиться к его Портману. О'Коннор касается длинными пальцами левой руки прохладной скулы напротив, и те сползают на тонкую шею, чувствуя под собой, как поднялся и опустился кадык. И в этот момент Джейк внезапно хватает его за запястье и ведет по нему вверх, к предплечью, попутно задирая рукав свитера. Он должен был... Портман дотрагивается кончиками пальцев до бугристого шва, горизонтально пересекающего руку, и переполняется неясным благоговением. Он запускает руку еще выше, проникая под одежду, бесстыдно соприкасаясь с теплой кожей плеча. Десятки мелких, выпуклых рубцов, находящих один на другой, под его ладонью. Некоторые из них были сделаны то ли в спешке, то ли в истерике. Джейк цепляется за них тонкими ногтями, будучи почти полностью уверенным, что это не приносит Еноху приятных ощущений, но его самого это занятие забавляло. Он готов отдать все на свете за то, чтобы иметь возможность постоянно касаться шрамов Еноха и за то, чтобы они больше никогда не появлялись на его теле. Джейкоб болен прикосновениями, в нем необратимо рождалась нездоровая жажда тактильного взаимодействия. Его пальцы остановились на выступающей косточке от ключицы. Он хотел бы ухватиться за обе, задрав свитер на Енохе, но он пытается, честно, пытается ограничить себя в желаниях. Его кинестетическая сторона мироощущения начинала сумасшедший рост в геометрической прогрессии, когда он оказывался рядом с Енохом, это было подмечено им еще с первого раза. Ему хочется узнать, каков он на вкус. Джейкоб болен... он ведет мокрым языком под челюстью О'Коннора, и тот едва не заходится в припадке щекотки. Джейк отстраняется и закатывает левый рукав на свитере Еноха, его глаза мутные и словно незрячие в этот момент. Склонив голову, он соприкасается с огрубевшей кожей на месте шва своими, напротив, опухшими от поцелуя губами. Джейкоб, блять, сумасшедший... получается, Енох в этом не одинок.***
Енох в последний раз убеждается в том, что вырезать сердце - не лучшая затея, к тому же, повышенной сложности. Его вечно ледяные, как кажется, руки согревает чужая, теплая кровь, а лед голубых глаз подчиняется ему всецело. Он может позволить катать их взгляд во рту подобно леденцам, растапливая прикосновениями горячего языка, и расчесывать густые, черные ресницы, намеренно задевая беззащитное, трепещущее веко.