Безумие

Криденс тяжело дышит. Смотрит сплюснутыми поросячьими глазками, неосознанно подергивает кривыми ногами, распластавшись на пыльном, грязном от недавно прошедшего дождя камне. Грейвс, хотя он в полный рост и несколько ниже его, кажется одинаково огромным на фоне обрамляющих его небоскребов, уверенно выпирающих из-за слоящихся трущобных построек. Воняет гниющей сыростью. Криденсу, несмотря на то, что его нос забит позорными девчачьими соплями, что они омерзительным нескончаемым потоком стекают по его изгрызенным губам, кажется, что запах невероятно силен. А еще — что Грейвс морщится от отвращения именно поэтому. Гриндевальд — совершенно неожиданный поворот, господа — это именно он, чего уж тут кривить душой, действительно не держит каменную маску, на мгновение даже возникает ощущение, что умело наложенная вуаль типичного американца вот-вот слетит, обнажая потрепанные многочисленными битвами черты уже давно не смазливого полубезумного мага. По его лицу все еще стекают редкие дождевые капли, но дело вовсе не в запахе: в его жизни бывало и хуже. Дело в мальчишке, этом глупом омерзительно жалком сквибе, который вечно не понимает, вечно не может, вечно жалуется, вечно плачет. — Помогите, — хрипит, давится, ревет — ну вот, опять. — Пожалуйста, помогите мне! Заходится в вое, что режет уши не хуже ножа мясника, беспомощно трет окровавленными руками и без того грязное лицо. Тянется к нему пальцами, под ногтями которых уже давно скопилась запекшаяся кровь. Гриндевальд позорно отступает назад, но мгновенно берет себя в руки. Грубо и стремительно взмахивает рукой, и порезы затягиваются. Непростительная и совершенно бездарная трата магических способностей, но он знает, что это необходимо. Что иначе никак. Еще чуть-чуть, и мальчишка справится, наконец, с заданием. Надави посильнее, вывали на него больше лжи, в которую поверит разве что только такой безнадежный глупец, которому больше не к кому обратиться. Геллерт сжимает в кармане руку, ощущая, как в ладонь впивается металлический треугольник, теплый от пульсирующей в нем магии. Губы двигаются сами, пафосные слова вылетают друг за другом. Сейчас. Надеть на мальчишку символ того единственного в целом мире, что имеет значение, отдать крохотную частичку себя тому, кто никогда не заслужит. Он даже не поймет, насколько это важно. Просто — пожалуйста — постарайся не облажаться. Ты — ничтожество. Досадная ошибка природы, невовремя отвлекшейся и забывшей наделить тебя силой. Грязный сквиб, недостойный даже смотреть на его ботинки, не то, что касаться их. Зачем он вообще с тобой возится? Видел бы его Альбус, Мерлин. Гриндевальд часто вспоминает Дамблдора. Это постепенно входит в привычку подобно чистке зубов дважды в день, подобно мерзкому пятичасовому чаю, который Альбус так обожает. Порой забывается и разговаривает с пустотой так, будто бы старый друг все еще здесь. Будто бы смотрит, как этот мальчишка, восхищенным, полным доверия — какая ирония — взглядом. Они смотрят одинаково, но Геллерту почему-то кажется, что какая-то совершенно тонкая и незаметная деталь отличает их. Спустя время Гриндевальд понимает: Дамблдор никогда не смотрел на него с раболепным обожанием, он всегда был слишком горд для этого и никогда бы не признал собственной зависимости от кого бы то ни было. Ньют Скамандер… раздражает. Нестерпимо, зудяще, так, что рука сама тянется прихлопнуть его. Что в тебе такого, Мерлин подери, что сам Альбус Дамблдор до последнего пытался защитить тебя? Геллерт думает. Проходится отрешенным взглядом вверх-вниз и вдруг застывает, впервые чувствуя себя несколько странно… не в своей тарелке. У Ньюта Скамандера чертовы альбусовы глаза. Точка. Этот небрежно-беззаботный широкий взгляд, небесная синь, уходящая куда-то в зеленый. Гриндевальду кажется, что сам Дамблдор взирает на него изнутри маленького и жалкого тельца Скамандера. В его груди на какое-то постыдное мгновение начинает что-то клокотать, поднимается какая-то непонятная волна, которая, впрочем, тут же утихает, оставляя после себя разрушающую пустоту. Наверное, он переборщил с силой, когда отбирал чемодан. Этого. Не. Может. Быть. Он. Не. Мог. Так. Просчитаться. Мерлин. Слова всплывают в голове хаотичным роем букв, подобно тому, как эти же буквы проявляются на бумаге после печатной машинки. Он почти слышит эти убийственные механические щелчки, что будто отсчитывают оставшиеся у него мгновения жизни. Мысли отчаянно отказываются сформировываться во что-то более-менее связное. Он, конечно, говорит что-то — и говорит вполне успешно -, но это явно не те слова. Или мальчишка неожиданно и весьма некстати поумнел. Гриндевальд задыхается. Слова, будто заученные наизусть, вырываются безумным прерывистым потоком. Чертов. Скамандер. Подобно Дамблдору, вечно мешается под ногами, путает все карты, пялится своими пронзающими насквозь глазищами. Геллерт застывает буквально на мгновение, захлестываемый непрошенными воспоминаниями, и дилетант этим нагло пользуется. Вуаль Грейвса слетает от небрежно и будто бы неуверенно брошенного заклинания, обнажая иссушенные и неухоженные черты пока еще не старца. Куда делась столь лелеемая тобой смазливая красота? Откуда эта борода, подходящая разве что свободному пирату, но никак не великому темному магу? Ты отомстишь, разумеется, да. Беспочвенные угрозы потерявшего все безумца. Эти альбусовы глаза будто бы с жалостью провожают его. Топят в морской пучине, заставляют захлебнуться от концентрации этого омерзительного чувства на квадратный сантиметр, а потом выдергивают, приводят в сознание и заставляют столкнуться с реальностью. Нурменгард такой же сырой, серый и безжизненный, как и глаза Волдеморта — жалкий подражатель, шевелится на языке, но срывается совсем иное. Костлявое жилистое тельце, отскакивающий от стен оглушительный смех. Нет, Волдеморт, тебя он точно не боится. Тебе он точно не скажет. Глаза Альбуса в последний раз всплывают перед ним. Прищурено смотрят, изучают, словно даже с укором проходятся. Нет, он не скажет. Да и зачем? Зеленая вспышка с ненасытной жадностью впитывает в себя отголоски продолжающего звучать смеха.