Я в порядке

Я давно делаю вид, что в порядке. Я шучу, курю, пью, пою - я делаю все, что обычно делают веселые парни. Панические атаки? Да я даже не помню, когда они были в последний раз! (Вчера вечером, на кухне, я не мог дышать и ослеп на десять минут, а потом тупо рыдал, как девка, от липкого страха потерять зрение навсегда). Люди любят рассказывать мне о своих проблемах. Сомневаюсь, что похож на психолога, но так было всегда. Я обнимаю, успокаиваю и улыбаюсь. Но не помню, чтобы кто-то успокаивал меня. А мне это нужно. Так сильно, что даже страшно. Сам виноват, ведь вид довольного жизнью ублюдка прилип ко мне конкретно за долгие годы. Я не требую жалости. Мне не нужно сострадание. На самом деле, я сам не знаю, чего хочу. После секса с какой-нибудь татуированной девицей, я не могу избавиться от неловкого молчания. Они ждут чего-то... Но я просто одеваюсь и иду на балкон - покурить. Те, что остаются до утра, уходят тихо и незаметно. Как будто в чем-то провинились. Мирон такой же ублюдок, как и я. Нас это роднит. Во время своих психо-припадков он приходит ко мне. И после того, как нажрется, он тоже приходит ко мне. Он читает строчки из своей головы или просто молчит. Даже зная, что он ничего не вспомнит, я не могу поделиться своими очень важными (нет) переживаниями. Мирон - старший брат. А я, как младший, боюсь быть выставленным на посмешище. Я давно уже не хлипкий подросток, которого можно было шпынять от нечего делать. Но каждая едкая шутка из уст Федорова задевает меня. Это происходит не часто, но абсолютно не мешает мне загоняться целыми днями. Когда очередная атака постучалась в мой мозг - Мирон был со мной. Я еле дошел до ванной и закрылся там часа на два. Столько мата и злобы я не слышал никогда. С тех пор Мирон относится ко мне немного по-другому. Дает мне воду, когда она мне вроде не особо нужна. И смотрит так внимательно, что становится неловко. Я говорю ему, что все в порядке. Не верит. Тогда я говорю ему, что в тот день я просто кое-что принял. Нос мне тоже не разбивали очень давно. Федоров прикладывает вату, стирает кровь и называет меня ублюдком. Возможно, так и есть. Мне до безумия приятно, что кто-то носится со мной, как курица с цыпленком. Я нуждаюсь в опеке. Но не знаю в какой. Когда Мирон сжимает мое плечо, внутри становится тепло. Однако, что делать с желанием обнять и не отпускать, я не знаю. Мне хочется большего. Рядом с ним я чувствую себя маленьким ребенком. Будет странно, если я скажу, что хочу, чтобы кто-то следил за моим питанием (я постоянно ем дошираки), за тем, как я одеваюсь (потому что одеваюсь я, как умалишенный) и за тем, как часто я пью (слишком часто). Но это не полагается делать другу. Друзья - это люди, с которыми ты шутишь, бухаешь и проводишь время. Мирон спрашивает "все ок?", Мирон толкает меня плечом и улыбается, Мирон ломает мою сигарету и щелкает по носу. А я все равно хочу большего. Мои девушки требуют много внимания. Они любят ласку. И пожаловаться на что-то. Меня удивляет, насколько им похер, что на душе у их, вроде бы, парня. В этом мире все эгоисты. К этому сложно привыкнуть. С самого детства я старался помочь всем и каждому. Меня предавали, разочаровывали и раздавливали, как букашку. Став старше, я просто превратился в циничного и саркастичного чувака, который посылает всех нахуй. Но я все еще пытаюсь помочь всем, кому могу. Чувство одиночества не отпускает никогда. Даже в шумной компании. Даже с девушками. Даже во сне. Ебаные кошмары заставляют просыпаться среди ночи в холодном поту и задыхаться. Дико хочется обнять кого-то, сказать, что страшно. И похуй, что мне уже двадцать семь. Но никого рядом нет. После очередной попойки я просыпаюсь в мироновской квартире, на мироновской кровати и с Мироном же на ней. Рядом валяются Порчи, Рикка и Мамай. Почти все в сборе. Я, как самый последний ссыкун, тихонько ложусь Федорову под бок и аккуратно закидываю на него ногу. Сердце готово остановиться, когда он неожиданно просыпается. Но Мирон просто привстает, чтобы достать плед и укрывает нас. После этого я сплю крепко, как младенец. Когда Федоров объявляет, что переезжает в мою квартиру, я очень удачно маскирую радость под удивлением. Он говорит, что я похож на зомби и что худющий настолько, что больно смотреть. Обещает откормить, как следует. Я сбегаю под предлогом покупки сигарет, а сам долго стою около подъезда, улыбаясь, как дебил. Мне не кажется это странным, в отличие от мимопроходящих людей. Мирон готовит ужин. А я сижу рядом с равнодушным ебалом и задрочу в телефон. Хотя мне хочется скакать по кухне от радости. Когда я в последний раз ел спагетти? Мы смотрим какую-то комедию, смеемся, и на душе так светло, что даже немного стыдно. Я кладу голову на мироновское плечо, ворчу, что неудобно, и получаю легкий подзатыльник. Закрываю глаза. Почему так хорошо? Федоров матерится. Ходит туда-сюда, как цепной пес. Я все еще не могу отойти, поэтому просто молчу. Мирон спрашивает, как давно у меня эти атаки, почему я ничего не пью и почему не сказал о них. А я не знаю. Может потому что никому и никогда не были интересны мои загоны и проблемы? Никому не был интересен сам я. Наверное, поэтому. От его ходьбы у меня начинает кружиться голова, и я просто хватаю его за руку и тяну к себе. Утыкаюсь лбом в живот. Обнимаю. Это все, что мне сейчас нужно. Мирон гладит мои волосы и целует в макушку. Когда Мамай бросает в шутку, что мы с Мироном педики, я удивляюсь. Смотрю на Федорова вопросительно. Он только сконфуженно улыбается и отпускает мою руку, на которой только что изучал татуировки. А потом и вовсе сливается из студии неизвестно куда. Я спрашиваю Илью, почему он так сказал, и он просто смеется. У меня в голове появляется осознание. Я пытаюсь представить нас с Мироном со стороны и... Да, это очень похоже на педиков. Вечером я предлагаю Мирону переехать во Францию из гомофобной России. Я жду смеха, но получаю только молчание и напряженный взгляд. Теряюсь. Мирон выглядит так, как будто сейчас он разнесет всю квартиру, а заодно и мой ебальник. Он сквозь сжатые губы цедит, что не гомик и уходит на кухню. А я остаюсь в комнате, чтобы немножко ахуеть. Чувствую себя почему-то обиженным, хотя я тоже не гомик. Мирон мог бы и посмеяться, это же просто шутка. Странно. Я хочу треснуть Федорову по башке поварешкой, когда он хвалит мой суп и называет женушкой. Почему когда я шучу в подобном стиле - он психует? Нихрена не понимаю. На прошлой неделе я был слегка навеселе, пришел домой и спросил почему Мирон не встречает меня с распростертыми объятиями. Он вышел из комнаты недовольный и мне, наверное, стоило это заметить. Но я потребовал поцелуя в щеку и горячей ванны. В итоге получил легкую пощечину и холодный душ. Я резко просыпаюсь, хватаясь за простынь и часто моргая. Какого-то хрена из глаз текут слезы. Когда послевкусие сна проходит, я слышу, как за спиной открывается дверь. Мирон садится на мою кровать и спрашивает в порядке ли я. Это странно. Обычно в такие моменты никого рядом нет. Я прошу Мирона лечь со мной, на что он очень тяжело вздыхает. Но все-таки ложится. Он зачитывает мне строчки, которые никогда не увидят свет, и я очень быстро успокаиваюсь. В голову приходит мысль "а выглядим ли мы сейчас, как педики?", которую я тут же озвучиваю. Мирон говорит, что нет. Я киваю. А потом он слепо целует меня куда-то в уголок губ и говорит, что вот теперь - да. Я очень долго силюсь понять, что это было. Шутка, прикол... или что? Я тогда очень неожиданно уснул. Мирон же молчит, как рыба. Ведет себя по-обычному. После недели загонов я решаю, что пора прекращать. Ничего не случилось. Да и возможно, что это был сон. Я уже ничему не удивляюсь. Мне всегда снится всякая поебень. Только стоит мне принять это решение, как пьяный Мирон заваливается в квартиру и говорит, что он сейчас умрет, если не поцелует меня. В чем я, конечно, сомневаюсь. От такого еще никто не умирал. Вроде. Я ворчу, поливаю его холодной водой, называю придурком, и почему-то улыбаюсь. Мне приятно. С ума сойти. На следующее утро Мирон извиняется. Потом спрашивает ужинал ли я. А я отвечаю, что нет. Тогда скорбная морда превращается в злую и начинает отчитывать меня за несамостоятельность. Мол, стоит ему ненадолго уйти, чтобы отдохнуть, а я уже умираю тут от голода. Моя лыбящаяся рожа ему непонятна. Он машет на меня рукой и идет на кухню. Почему это так смешно? После завтрака я говорю "спасибо", обнимаю моющего посуду Мирона со спины и целую в шею. Он застывает, наверное, на минуту. Я целую еще раз. И он с облегченным "бляяять" откидывает голову мне на плечо. Я смотрю на строчащего что-то в блокноте Мирона. Смотрю на свои тапочки у него на ногах. Да и кофта на нем тоже моя. И как-то резко понимаю, что я в порядке. Теперь я в полном порядке.