Воображаемый

Маленький Даня был полностью предоставлен себе. Родители слишком заняты, друзей нет — поладить со сверстниками он никак не мог. А Дане было грустно и скучно. Совсем один среди игрушек, в которые не с кем играть. Он привыкал к обществу самого себя, много фантазировал, и однажды его фантазия породила Мишу. Это был взрослый парень с добрыми глазами, задорной улыбкой и невероятно густой бородой. Тогда Даня думал, что Миша, как и множество выдуманных им людей, исчезнет, но каждый раз, когда ему становилось одиноко, Миша появлялся рядом. Так у него появился первый друг. Пускай, воображаемый, но все же друг. Даня рос, но две вещи оставались неизменными: его одиночество и Миша. Ему порой становилось смешно, вот он, почти взрослый парень (возможно и не совсем взрослый, но так ему казалось), а перестать общаться с воображаемым другом не может. Он несколько раз порывался забыть Мишу, другие подростки и без того считали его странным, но каждый раз, когда было плохо, Миша возвращался, хлопал его по плечу (разумеется, только в воображении), улыбался и говорил, что все наладится. И Даня верил. Тогда же он всерьез увлекся рисованием. Тогда же впервые нарисовал доброго бородатого парня. Тогда же придумал ему непроизносимую фамилию. Точнее, придумал, что она, как бы подчеркивая всю необычность и особенность Миши, была непроизносимой. А саму фамилию не придумал — она же непроизносимая. Миша смеялся над шутками мальчишки, сидел рядом, когда он рисовал, хвалил, подсказывал, что стоит исправить. Словом, был всем тем, чего одинокому Дане так не хватало. Даниле семнадцать лет, а из друзей все так же только воображаемый Миша. Ему начинало казаться, что он влюбляется. Это смешило и пугало одновременно. Он зарывал эту мысль поглубже, старался не произносить даже в своей голове — Миша был частью его сознания и, пускай теперь и был непредсказуемым и почти самостоятельным, прекрасно знал, о чем Даня думал. Парню казалось, что он сходил с ума, ведь что может быть безумнее, чем влюбиться в своего воображаемого друга? — Я создал тебя слишком идеальным, — горько смеялся он, впервые напиваясь дешевой водкой, купленной в каком-то ларьке. От одноклассников он как-то случайно услышал, что там продают всем и забыл. Ровно до сегодняшнего вечера. Миша смотрел с укором и говорил что-то о том, что завтра будет болеть голова, но разве сейчас Поперечному есть до этого хоть какое-то дело. — А ведь по сути, ты — это я. Ну, знаешь, я тебя придумал, значит, ты часть меня, — ударяется он в философию и тут же заливается истерическим смехом: — Вот же нарциссизм! — восклицает несдержанно, от пришедшей мысли о своей влюбленности. Миша тяжело вздыхает и исчезает. Прячется в глубине сознания Дани до утра, чтобы потом, когда голова будет раскалываться, отчитывать его за столь глупый поступок. Миша был не только другом, но и чем-то вроде совести. Даниле девятнадцать. Он все еще один. Он все еще влюблен в воображаемого друга. Но он достаточно взрослый, чтобы загнать все это, в том числе и самого Мишу, вглубь сознания и не выпускать. Когда становилось одиноко, он рисовал, спал, шатался без дела по улицам, словом, пытался отвлечься, только бы не выпускать своего старого друга, но ни разу так и не возвращался к бутылке — на утро тогда было слишком плохо и стыдно. — Ты взрослый, Даня. Пора бы уже оставить глупые фантазии в прошлом, — бормотал он, пока шагал по улице и ежился от холода. Привычка разговаривать с собой появилась тогда же, когда он твердо решил перестать мешать фантазии с реальностью. Думая об этом, он часто поправлял себя: — Ты и раньше говорил сам с собой, Даня, только прикрывал это своим воображаемым другом. — Он чувствовал, как где-то внутри Миша недовольно фыркал, мол, да, конечно, теперь-то ты вырос и тебе не нужен какой-то там воображаемый друг. Как-то он задумался, споря с собой же, и замер посреди улицы в ступоре. Люди обходили его, недовольно ворчали, а он стоял не в силах продолжить путь. Над ним мигала вывеска кофейни, и он повернул голову, смотря за стекло. За секунду до того, как снова замереть с раскрытым ртом, он подумал, что неплохо было бы зайти, погреться и выпить кофе. За одним из столиков сидел Миша. Абсолютно такой, каким Даня его выдумал. "Ну вот, уже галлюцинации начались", — подумал он рассеянно, но в этот момент к парню подошла девушка и поставила перед ним чашку кофе, от которой вверх поднимался белесый пар. Он заговорил, вероятно, благодаря ее, она кивнула и ушла. Парень посмотрел вперед, прямо на Даню, но тот понял это только когда густые брови вопросительно взметнулись вверх. Стало стыдно, что он так до неприличия долго и упорно пялился на незнакомого человека, он смущенно опустил голову и собирался пройти уже мимо, но замешкался у входа и все же решил зайти. Миша — Даня не мог не называть его Мишей про себя — уже пил кофе и, очевидно, пытался сдержать смех (Даня понял это по искоркам в глазах, такие он не раз видел у воображаемого Миши, когда делал что-то глупое и нелепое). Он уселся напротив, забыв спросить разрешения или хотя бы поздороваться, положил голову на согнутые в локтях руки и снова продолжил смотреть. Парень невозмутимо пил кофе, и только озорные искорки смеха бились в карих глазах. Наконец, он поставил пустую чашку на стол, скрестил руки на груди и посмотрел на него, вновь вынуждая смутиться и отвести взгляд. До этого у воображаемого Миши не было определенного голоса, Данила просто не мог представить тот, который подошел бы ему идеально, но когда парень перед ним заговорил, он решил, что именно такой голос должен был быть у него. — Ну привет... Брови опять вопросительно изогнулись. Поперечный восхитился его мимикой, но не сразу понял, что от него требуется. Когда дошло, он вздрогнул, неосознанно засуетился, глубоко вдохнул и сказал: — Даня. — Ну привет, Даня, — повторил парень. — Что тебя так заинтересовало в моей скромной персоне? — в голосе слышалась беззлобная усмешка. Поперечный опять занервничал в бессмысленной попытке подобрать слова, но в итоге выпалил первое более-менее осмысленное, что пришло на ум: — Я тебя выдумал, — и тут же испуганно замер, осознавая всю глупость сказанного. Собеседник хохотнул, запрокидывая голову. — Смелое заявление. — Данила вжал голову в плечи и подумал, что стоит просто встать и уйти, пока не наговорил еще больше бреда. Во взгляде напротив появилось сочувствие, Даня предположил, что это от того, что он счел его сумасшедшим. — Может расскажешь, каким ты меня выдумал? Даня молчал, боясь выставить себя еще большим психом. Миша ("Нет, нет, он не Миша", — в который раз повторял себе Поперечный) вздохнул. — Ладно, на трезвую голову такое сложно рассказать. Пошли, — он встал и пошел, не удосужившись даже обернуться. Даня опять тормознул и нагнал его только на улице. — А зовут-то тебя как? — Ты же меня выдумал, значит, и так знаешь. — Миша? Поперечный посмотрел неуверенно, предчувствуя, как разобьются ожидания и подтвердится мысль о том, что он псих, ведь только сумасшедший стал бы приставать к незнакомцу из-за своих глупых фантазий. В карих глазах мелькнуло искреннее удивление. — Угадал. — Правда? — Да. Воодушевившись этим совпадением, он хотел было рассказать обо всех чертах и привычках воображаемого Миши, но все же решил сдержаться и подождать момента, когда все сказанное можно будет списать на пьяный бред. Через двадцать минут они с бутылкой водки сидели на крыше. Даня недоверчиво косился на нее — все еще свежи были воспоминания о том, как он напился пару лет назад. Утро тогда было просто адским. Миша словно прочитал его мысли. — Не бойся, от этой на утро сдохнуть не хочется. И вот Поперечный уже рассказывал, рассказывал все. И про то, как одиноко ему было, и про то, как появился Миша, и про его привычки. Даже показал рисунки, которые никогда никому не показывал, считая слишком уж личным. Умолчал только о том, что влюбился. По инерции, чуть было не сказал, но все же сумел в последнюю секунду прикусить язык. — А еще у него фамилия непроизносимая, только я ее не придумал, — закончил он рассказ, пряча рисунки обратно в рюкзак, с которым ходил везде. — "Кшиштовский" подойдет? — Кшис... Ктыш... Кст... — Миша рассмеялся, глядя на Даню, с серьезным видом пытавшегося выговорить его фамилию. — И правда, непроизносимая. Самое то. — Не такая уж непроизносимая. Привыкнешь еще. — То есть, — Поперечный замолчал, не впервые за разговор задумываясь над тем, как именно лучше высказать свои мысли, — ты не пошлешь меня после всего этого бреда, который я тут нес? Миша засмеялся и потрепал Даню по волосам. Тот вжал голову в плечи, чувствуя, как по телу бегут стайки мурашек. — Ты забавный, — ответил он, думая, что это самое подходящее, чтобы сказать, что нет, не пошлет. Ночью в своей комнате Даня лежал на кровати в темноте, глядел в потолок и раз из раза пытался выговорить эту непроизносимую фамилию своего теперь уже настоящего друга. И только когда отчетливое и чистое "Кшиштовский" сорвалось с языка смог спокойно заснуть с улыбкой на губах. Миша и правда не послал его. Они виделись практически каждый день, и только рядом с ним Даня понимал, что нужен кому-то. Миша мог бесконечно болтать обо всем, что только приходило в голову, а мог часами молчать, пока Поперечный сосредоточенно что-то рисовал в своем скетчбуке. Они снова сидели на крыше. Даня за время общения понял, что Мише до безумия нравилось сидеть на крышах и смотреть на город. Миша за время общения понял, что особенно ему это нравилось, когда рядом Даня. А еще Мише нравилось как он рисует. Вот и сейчас он черкал что-то на бумаге, а Кшиштовский тихонечко сидел позади и разглядывал напряженную спину. Когда Поперечный прервался, рассматривая набросок, он осторожно подошел, приобнял его за плечи и сказал об этом. — Нравится наблюдать за процессом или то, что выходит в итоге? — Парень задрал голову вверх и посмотрел на него. — И то, и другое, — Кшиштовский улыбался, а глаза излучали тепло. Даня не удержался и коснулся пальцами его лица, показалось, что он сейчас рассеется как туман и окажется, что он, Даня, просто перестал различать реальность и вымысел, и теперь его выдуманный друг сыграл с ним злую шутку. Под пальцами — колючая борода и гладкая кожа. Улыбка не исчезла, но изменилась, стала какой-то рассеянной и более... нежной? Поперечный убрал руку и снова уткнулся носом в рисунок, стремясь скрыть смущение. — Прости, я просто... Не просто. Любить реального человека оказалось даже сложнее, каждый раз Дане все труднее было сдержать чувства, которые упорно рвались наружу чуть ли не в каждом жесте, в каждом слове. Наверное, нужно было быть слепым, чтобы не замечать этого. Миша слепым не был. Но Миша боялся. Каждый раз, когда дело доходило до проявления собственных чувств, внутренности словно скручивались в тугой комок, не позволяя хоть что-то сделать. Даже это простое действие — высказать симпатию к тому, что Даня делает — стоило ему огромных усилий. Поперечный, увлеченный работой, не мог видеть, как он несколько раз вставал и садился обратно, до белеющих костяшек стискивал кулаки и не мог ничего с собой поделать. Только когда Даня поднял голову, но решил: сейчас или никогда. И вот теперь ситуация снова требовала от него действий. Слишком удачный шанс изменить что-то, такой предоставляется редко, а он стоял, сжимал кулаки и боялся пошевелиться, пока время утекало. Кшиштовский рвано вдохнул, подошел к Дане, присел и торопливо подался вперед, неуклюже сталкиваясь с ним лбами. От несильного удара Поперечный пришел в себя и поднял голову от карандашного наброска, и Миша попытался снова, теперь уже натыкаясь губами на чуть приоткрытые губы Дани. Глаза последнего расширились от удивления, карандаш упал на бетонную крышу и этот звук казался сейчас до безумия громким. Поцелуй вышел быстрым и смазанным. Едва почувствовав тепло губ, Миша отстранился и испуганно посмотрел на Даню. Он улыбнулся, снова не смог совладать с нахлынувшими чувствами и обнял Мишу, сбив с ног. — Осторожней ты, — засмеялся Миша, приземлившись на холодный бетон. Поперечный сидел на нем сверху, счастливо улыбался и сбивчиво дышал. Слишком непривычные ощущения от того, что он наконец-то мог не сдерживать свои порывы, охватили его, и теперь уже он наклонился, целуя Мишу. Неумение с лихвой компенсировалось энтузиазмом, волнение и страх таяли под мягкими прикосновениями. И оба наконец-то не боялись, а просто были счастливы.