Холодные времена

Градусник на стене отдельной палаты №17 варийского больничного корпуса показывал плюс шестнадцать – Маммон снова экономил на отоплении. Вздохнув, медбрат Данте Вероккьо обернулся, чтобы взглянуть на больного. Сержант третьего отделения отряда Урагана Стивен Палленберг спал. Спал он уже третьи сутки, с тех пор как его сосед по комнате, сержант первого отделения отряда Дождя Фабрицио Кавальканти, на руках принёс его в больницу. С тех пор он просыпался лишь с приходом Фабрицио, который кормил его и заставлял принимать прописанные врачом лекарства, и снова проваливался в сон. Бельфегор терроризировал Луссурию записками с требованиями немедленно выписать сержанта, но хранитель Солнца каждый раз отвечал одно и то же: «Ты знаешь, что от недосыпа люди сходят с ума, сладенький? Я бы и тебе не советовал до утра за онлайн-играми засиживаться». Бельфегор проклинал Луссурию словами, услышанными во время ритуалов Маммона, и садился строчить отчёты, которые обычно сваливал на Палленберга. Своим заместителем сержант оставил рядового Марко Пирелли и тот каждое утро истязал принца подробными отчётами о тренировках и бытовых нуждах отделения. Так Бельфегор узнал, что в третьем отделении его отряда служит девять человек, что близнецов Лингетти зовут Марко и Джанфранко, что новичок Кастеллано вовсе не умственно отсталый, что Агилери всюду таскает с собой свою бесценную виолончель работы какого-то прославленного мастера потому что она не влезает в сейф отряда. От всех этих подробностей у принца болела и кружилась голова, и хотелось выть на люстру под потолком (он предпочёл бы луну, но полнолуние бессовестно запаздывало). А ещё принц с удивлением заметил, что третье отделение под руководством этой чёртовой укуренной феи Палленберга превратилось в единое самостоятельное целое: все девять, как один, не дожидаясь пинков со стороны начальства, нарезали круги по парку, выстраивались у стендов на стрелковом полигоне, всей толпой набивались в курилку, мирно играли в монополию по вечерам и рано утром, пока остальные бойцы только продирали глаза, бежали к больничному корпусу, чтобы спросить у дежурного медбрата: «Как он там?» - И я каждый раз отвечаю им одно и то же..., -прошептал Вероккьо. Бледное лицо Палленберга в ореоле спутанных длинных белокурых волос, его тонкие пальцы, сжатые в прочный замок поверх одеяла, хрупкие запястья и узкие плечи, прикрытые пёстрым кардиганом и чёрной больничной пижамой, напоминали Данте что-то знакомое, давным-давно услышанное в детстве и потом забытое... навсегда? «Спящая красавица, каким веретеном ты уколола свой палец?» Несколько капель вчерашнего дождя рухнули с листьев дуба на металлический подоконник. Сержант приоткрыл веки: ровно настолько, чтобы убедиться, что в комнате есть кто-то ещё. - Доброе утро, Данте. - Доброе утро, Стивен. Как самочувствие? - Я достиг полного душевного равновесия. - В смысле? - Никак. Вероккьо внимательно вгляделся в сержанта, пытаясь поймать его настроение. Бесполезно. Его глаза были открыты, но они молчали. - Может, хочешь чего-нибудь? - Чего-нибудь? Стивен медлил с ответом. «Если скажет, что ничего, я...» - Хочу. - Да? И что же? - Круассан. - Кру-ас-сан, - Вероккьо произнёс это по слогам вслух, потом ещё раз про себя. – Что, наконец-то аппетит проснулся? - Мой аппетит спит мертвецким сном. А я – нет, и я хочу круассан. Знаешь, у нервных больных иногда бывают странные желания. - О`кей, убедил, - Данте нашёл в списке контактов смартфона номер Ланселота Ватанабэ, варийского пекаря, и вышел из палаты в коридор. - Алло? Доброе утро. Наша спящая красавица хочет круассан. Кавальканти на учениях, так что ты – моя последняя надежда. - Круассан? - заволновался пекарь. – А с какой начинкой? От завтрака господ старших офицеров целая гора осталась. С малиной, с клубникой, с абрикосом... - Думаю, его устроит любой. Тебе даже необязательно его разогревать. Ты же знаешь, он у нас неприхотливый. - Он от этого и заболел, Данте-кун. Иногда я думаю, что этот свет ему надоел, и он пытается втихаря проскользнуть на тот. Через полчаса на пороге больничного корпуса стояли двое: Ланселот Ватанабэ с корзинкой выпечки и младший лейтенант Фран в полном обмундировании, с шапкой в виде лягушачьей головы под мышкой. - Я пропустил завтрак, - пояснил он своё присутствие, - так что пришёл за своей долей. Мерзкий лейтенант Бельфегор запер меня в ванной за то, что я не хотел надевать шапку. - Тут на всех хватит, - откликнулся Ватанабэ, протягивая корзину медбрату. – Старшие офицеры сладкое не слишком любят. От завтрака постоянно что-то остаётся. - Вам обидно? – Фран бесцеремонно заглянул в лицо пекаря – будто в собственный карман. - Нет. Я отдаю лишние сладости ребятам со склада. Они всегда им рады. - Конечно, с их-то зарплатой, - ответил Вероккьо, принимая корзину. - Каэтано Пирелли и Франко Сальваторе давно прямая дорога в стационар с дистрофией, но твоим милосердием и молитвами Кавальканти они ещё на ногах держатся. - Всегда рад помочь, - Ланселот вежливо поклонился и зашагал в сторону пекарни. Фран остался. Его взгляд был прикован к корзинке. - Как там моя дорогая укуренная фея? Спит ещё? - Кажется, нет, - Данте пропустил мальчика в коридор и прикрыл дверь поплотнее. Бесполезно. В коридоре было убийственно холодно. Сквозняки сновали из одной палаты в другую. Один-единственный на весь корпус обогреватель стоял в палате рядового Клементе Беллини, болевшего воспалением лёгких. Многочисленные докладные заведующего корпусом Бруно Николетти не имели никакого действия: старая система отопления нуждалась в ремонте, выделять средства на который никто не спешил. Когда Данте и Фран зашли в палату, Палленберг лежал всё в той же позе: пальцы собраны в узел поверх одеяла, как у покойников на старинных надгробиях, глаза прикрыты. Фран достал из кармана коробок спичек, зажёг одну из них и поднёс к лицу сержанта. Пламя и не думало отклоняться. - Да вы надо мной издеваетесь, - по голосу мальчика нельзя было понять, торжествует он или злится. - Ага, - тихо ответил Палленберг. – Вы разочарованы? - Я озадачен. Что за хрень творится у вас в голове, сержант? - Экспромт! – Стивен прижал указательный палец к губам, затем продекламировал: - Вот и спичка догорела, Пальцы обожгла. Дань исправно платит тело Золотом тепла Бурь небесных князю – ветру И толпе княжат, А души моей две лепты Про запас лежат. - Позёр, - Фран аккуратно присел на краешек стоявшего у кровати стула и швырнул шапку в угол. - Говорят, в мире больше поз, чем может изобразить хореография, - отозвался Палленберг. - Булочку хотите? Стол дежурного медбрата находился как раз напротив входа в палату №17. Дверь была распахнута настежь, и Данте Вероккьо периодически поднимал голову от бумаг, чтобы увидеть, что творится внутри. Обычно неразлучные Фран и Стивен, прожив три дня порознь, не разговаривали друг с другом. Мальчик сидел на стуле, странно выпрямившись, будто распятый на невидимом кресте, и лихорадочно поглощал круассаны, запивая их заваренным Данте чаем. Палленберг ел медленно, будто сквозь сон, отщипывая по маленькому кусочку. «Молчание... молчание выразительнее слов, - подумал Вероккьо. – Избитая истина. Господи Иисусе, о чём же они говорят?» Пару минут спустя он услышал тихий скрип: Стивен, приподнявшись на локте, внимательно разглядывал иллюзиониста. Тот мрачно смотрел в угол, на валявшуюся на полу шапку. Перевёрнутая шапка таращилась на него выпученными лягушачьими глазами. Фран приложил кружку ко лбу, медленно вдохнул и так же медленно выдохнул, будто что-то внутри мешало ему дышать. «Он созерцает пустоту, а пустота созерцает его», - пронеслось в мыслях у Данте. Палленберг потянулся за кружкой, стоявшей на тумбочке, отхлебнул глоток и, не сводя глаз с иллюзиониста, поставил обратно. Фран упёрся ладонями в колени, выпрямился ещё сильнее и тихо охнул. Глаза сержанта затуманила скорбь. Данте заставил себя отвернуться: ему казалось, что происходящее не предназначено для посторонних глаз. - Перестаньте на меня пялиться, мне от этого лучше не станет, - пробубнил Фран. Раздражения в его голосе не было, только усталость. - Хорошо, не буду. - Кто вам сказал? - Клевски. Тот, кто стирает ваши окровавленные простыни. - Я бы сказал, что это не его дело, но... - Копаться в грязном белье? Это его дело. Он за это зарплату получает. Сколько? - Семь ножевых и вот... это он меня башкой об дверь ударил. - За что? - За то, что вы на больничном. Злой, как чёрт, которому на хвост наступили. Простите, я забыл, что вы страдаете, когда из-за вас страдает кто-то другой. Валяйте, живите теперь с этим. - Я всю жизнь живу с этим. Ощущение остаётся, меняются только причины. - И как это? - Привык. Знаете, даже как-то не по себе, когда отпускает. - Ах, вот почему вы так не любите праздники. Данте робко выглянул из-за стойки. Никакого торжества ни в голосе, ни в позе иллюзиониста. Словно они говорили о чем-то будничном, пустячном, не стоящем внимания. Вероккьо почувствовал, что его бьет озноб и машинально сжал в ладонях чашку с горячим кофе. Доктор Николетти прошёл мимо, на миг остановился возле палаты и решительно зашагал дальше. Откуда-то издалека доносился лёгкий шорох: Каэтано Пирелли сгребал опавшие листья в больничном дворе, тихо разговаривая сам с собой. Из прохудившегося крана в дальней уборной медленно капала вода. Капли гулко падали в раковину, отсчитывая время молчания. - Ещё один круассан, младший лейтенант? - Давайте обойдёмся без самопожертвований. Он же с малиной. Вы малину любите больше родной матери. - Нет, маму я люблю больше. Руки Вероккьо застыли над клавиатурой. Он никогда не слышал, чтобы Стивен говорил о своей семье. - Кто она? Модель? Актриса? - Преподаватель английской литературы в университете Канберры. - Я не об этом. На кого она похожа? - На меня. - Трындец, - Фран замолк на минуту, потом спросил: - А зовут её как? - Мэри Лу. - Это как в песне? «Привет, Мэри Лу, прощай душа, ах, Мэри Лу, как ты хороша?» - Именно. - Зашибись. В палате снова стало тихо. Вероккьо услышал, как отсчитывает секунды стрелка на его наручных часах. - Послушайте, сержант... - Да? - Вы когда-нибудь были влюблены? - Был. Данте едва не выронил кружку. Ему всегда казалось, что хрупкий, воздушный, потусторонний Палленберг для любви не создан. - И как её звали? - Стелла. Она подошла ко мне на школьном дворе и поцеловала в губы, хотя до этого мы не сказали друг другу ни слова. - Вы до сих пор помните этот поцелуй на вкус? - Помню. - А потом? Она призналась, что сделала это на спор? Её перевели в другую школу и вы больше никогда не виделись? Она оказалась шлюхой? Вышла замуж за богатого одноклассника? - Её сбил школьный автобус. Через три дня. - Какая трагедия. - Вы знаете, что такое трагедия? - Пожалуй, нет. Разумеется, я мог бы наплести тут что-нибудь о своём несчастном детстве... - О том, что вы родились на свет, потому что у вашей матери не было денег на аборт, знает вся Вария. Тут и плести ничего не надо. - Верно. Я сам – трагедия. Данте поднял глаза, пытаясь увидеть хоть тень улыбки на лице иллюзиониста. Напрасно. - Ладно, довольно мелодрам на сегодня, - сморщившись от боли, мальчик встал со стула, присев на корточки, подобрал свою шапку и направился к выходу. - Выздоравливайте, иначе мой хладный труп вынесут из замка вперёд ногами. Входная дверь захлопнулась, впустив облако холодного воздуха. Температура в коридоре упала так низко, что Вероккьо увидел собственное дыхание. - Пекарь, пекарь, Печёт пирог, Творит мой день, Собирает меня по кусочкам... Это пел Палленберг. Данте спросил: - Не слишком ли вы жестоки друг с другом? - Я разговариваю с ним на языке, к которому он привык. Хотите, чтобы я его обнял? У него вся спина исполосована ножами, ему будет больно. «А если бы не...», - вопрос крутился у медбрата в голове, но он никак не мог его сформулировать. И всё, что он смог из себя выдавить, было: - Холодно нынче, правда? - Да, - ответил Стивен. – Холодные времена. Взяв одеяло за края, он накинул его на плечи, как мантию.