Хороший мальчик

Солнце расплылось оранжевым желтком по небу, окрасив всё в коралловые тона. Пейзаж обескураживал своей красотой, и Криденсу хотелось запомнить все оттенки червлёного заката. Он молча, с плотно сжатыми губами наблюдал, стоя на лестнице у входа в дом, и думал. Мысли были всклокоченные, совсем хрупкие, и каждое старание распутать хоть что-то всё портило. Когда-то давным-давно он понял, что отличается от других. Его отличие пугало и заставляло людей плакать и страдать. И это толкало его к мучениям ещё с детства, ведь он понял, что данная ему сила является злым роком, который навлекает лишь несчастье. Впервые он осознал это, когда увидел, как девочка Бетти, вся в слезах, объятая страхом, убегала в сторону поезда, она так хотела спастись, что не заметила, как бежит по рельсам и поезд гудит ей в спину. Однако Криденс запомнил всё до мельчайших подробностей и старался больше не заводить друзей, не обижаться и не злиться. Старался не общаться ни с кем, чтобы контролировать свои эмоции. Необдуманная злость могла стать причиной ещё одной смерти невинного. Только вот годы шли, он рос, сила вместе с ним тоже крепла. Он научился управлять своим гневом, но вот с болью справиться так и не смог. Как бы он ни сдерживал её, она всё равно рвалась наружу и, превращаясь в необузданную злость и обиду, заставляла его терять контроль. Он был затерян, сиротлив и, не в силах найти себе пристанище, скитался без остановки. Он не понимал, что двигало Мэри Лу Бэрбоун, когда она создавала Второй Салем, и не мог понять причину, по которой та люто ненавидела волшебство. Каждый маг — зло, считала она и вынуждала так думать других. И сила, бурлящая в его крови, пугала всё сильнее и сильнее, принуждая верить в то, что он — чистый аспид. И каждый удар ремнём, окрашенный нещадным удовольствием Мэри Лу, заставлял его склонять голову ниже и ниже. Криденс и не помнил, каким был, будучи ребёнком. Он не помнил своей улыбки или смеха. Вся его жизнь — соткана из мучений, которые с каждым разом сильнее нагибали его и ломали что-то ещё. И Криденс с удивлением замечал: нечто всё же остаётся, если он до сих пор стоит на ногах. И ещё есть что-то, заставляющее его раз за разом подниматься. Тогда Криденс понял: это не что-то, а кто-то. Сей человек появился в его жизни неожиданно. Среди толпы людей этот мужчина целенаправленно шёл к нему. Он смотрел на него, не отводил взгляда, не боялся, не ненавидел. Шёл прямо и уверенно. Криденс уловил в глазах незнакомца свой растерянный и напуганный вид. Он съёжился, ощущая, насколько неприятно быть таким жалким. Однако неожиданно незнакомец похлопал Криденса по плечу и сказал, что всё в порядке. Его рука была тёплой и большой, она сжимала плечо Криденса: не сильно, по-дружески мягко. Криденс, не ведавший человеческого тепла, мгновенно проникся доверием. — Персиваль Грейвс, — коротко представился мужчина, улыбаясь уголками губ. Криденс конфузливо, хрипловатым от долгого молчания голосом, ответил с застенчивой полуулыбкой: — Криденс Бэрбоун. Внезапно за очень короткое время Персиваль стал для него человеком, за которого он мог стоять до последнего. Пусть даже с каждым днём удары Мэри Лу становились сильнее и ремень жёг ещё не зажившие раны, а шрамы становились глубже, Криденс представлял лицо Персиваля, и ему становилось немного легче. Их встречи становились частым явлением, и Криденсу казалось, что он уже наизусть знает все узкие улочки Нью-Йорка. Они виделись всегда в разное время и в разных местах, волшебным образом, Персиваль вырывал Криденса из его обыденной, серой жизни и утаскивал за собой, используя свою магию. Криденс не раз видел в его руках волшебную палочку, не раз сам ощущал на коже, как магическое тепло залечивает его раны. И следом всегда шло тепло рук Персиваля: он пальцами проходился по шрамам Криденса, ласкал его ладони, и Криденс замечал, как между бровями Персиваля появлялась глубокая морщинка. Лицо его становилось грустным и хмурым. Персиваль был щедр на касания. Когда бы они ни встречались, он не упускал повода обнять Криденса, поделиться частичкой себя. Вначале Криденс удивлённо моргал, хотел будто бы что-то сказать, но так и не решался, не зная в целом, что же нужно произнести в такой ситуации. И затем он быстро привык и с трепетом ждал объятий Персиваля. Иногда он прикрывал глаза, стараясь запомнить все тончайшие детали. Персиваль стал для него всем. В нём он видел своё начало и свой конец. И иногда, когда сумерки укрывали их от посторонних глаз и улочки казались теснее, Криденс позволял себе касаться его губ, только никогда не углублял поцелуя, всегда боясь, что Персиваль оттолкнёт. Персиваль часто обращался к нему “Хороший мальчик”. И хотя Криденсу это казалось неправильным, он молчаливо принимал данные слова. Персиваль просил Хорошего мальчика быть внимательнее и всегда докладывать ему о любых странностях. Персиваль говорил Хорошему мальчику, как себя вести в непредвиденных ситуациях. И Персиваль вместе с Хорошим мальчиком искал источник неиссякаемого, чистого зла. И только Хороший мальчик знал, насколько Персиваль ошибается и что хороший тут совсем не Криденс. Криденс смотрел, как солнце закатилось за толстые, пушистые облака, и вечер мигом потерял все краски. Серые здания, лужи на тротуарах, чёрные машины и стеклянные лица прохожих заставляли кривиться. Он хотел улыбаться, однако не знал, как это делать. И понимал, что самостоятельно никогда не научится улыбке. Криденс с грустью вспомнил, как вчера днём, когда они снова встретились в тесной улочке, подальше от центра, Персиваль хлопотал над его ранами и внезапно мягко поцеловал его ладони. Криденс оторопел, его щёки запылали и глаза заблестели. Персиваль поделился с ним своей улыбкой, а потом поцеловал по-настоящему, долго. Криденс неловко, неумело отвечал на поцелуй, и Персиваль притягивал его ближе к себе, обнимая крепче. Мысли Криденса опять спутались: воспоминания, желания, страхи и переживания скомканным, истыканным отчаяньем клубком покатились куда-то вглубь сознания, оставляя после себя лишь горечь. Он не был Хорошим мальчиком. Но так хотел им быть.