Демоны внутри нас

Курогане слушает, как шумит за стенами ветер: играется с ветками деревьев, листвой, перебирает траву, подхватывает опавшие листья, скребется об обломки стены, проникает в щели и разломы, будто бы что-то вынюхивая, гремит закрытыми ставнями, замками, упавшими тканями и осколками. Курогане слушает этот грохот и вой, прикрывает глаза, устав от темноты, чтобы увидеть калейдоскоп из цветных кругов и цепей перед глазами. Словно ему снова четыре, а отец вот-вот начал его тренировать, от усталости под веками пляшут цветные круги, мечи и ломаются линии, сплетаясь в какой-то клубок, где ничего не разобрать. Курогане даже слышит в этой оглушающей тишине, как скребутся мыши под полом, как перебегают от дома к дому голодные кошки и собаки, грызутся между собой за кусок мертвечины. Курогане не хочет открывать глаза — те, что видят невидимое, помогая ориентироваться в кромешной тьме и отделять живое от неживого. Он знает только, что не хочет видеть тело мамы — под неправильным углом изломанное, искалеченное. Не хочет видеть весь тот ужас, что поселился в их доме с уходом отца на границу, потому что ему кажется, что даже демоны обходят их дом стороной. Курогане сильнее сжимает свою катану — наследие их семьи, то, что осталось от отца с последней молитвой матери, одной рукой, а другой привлекает к себе тело мамы, сползшее с его колен, холодное, нагретое от него, словно бы действительно мертвое. Ему кажется, что мама еще дышит иногда, трогает его за запястье и просит успокоиться. Курогане только поэтому заставляет сидеть себя на месте, держа маму в своих руках и не отпуская. Потому что ему кажется, что и она исчезнет в этом мраке, стоит ему ее отпустить хоть на мгновение. Он слышит еще иногда, как сюда заглядывают самые мерзкие из мерзких демонов — те, кто питается даже мертвыми, не брезгует ничем и никем: в поисках добычи, в поисках хоть чего-то, чем можно поживиться. Курогане в такие минуты делает так, как учил отец: представляет себя большим, страшным, желающим смерти и крови так сильно, так страстно, чтобы и другие знали — здесь сидит опасный демон, темный, большой, сильный, жадный, ненасытный, желающий пожирать все и вся на своем пути. И страшное даже не в том, что он верит, страшное в том — что он становится. Мама в такие моменты кажется ему самой восхитительной добычей: она не будет сопротивляться, а еще в ней так много вкусной силы, светлой, мягкой, такой, которую можно сожрать, превратить в темную — в себя. В такие моменты, чтобы не начинать пожирать мать, он кусает себя за пальцы — до крови, прокусывая зарастающие корочки, всасывает в себя выступающую кровь, смакуя вкус на языке и осознание того, что в нем есть кровь матери — сладкая, вкусная, уже своя. На какое-то время это укрощает его голод, его жажду, в какой-то мере вновь делает его человеком. Его собственная кровь возвращает в него человека. Он вдыхает запах волос матери, целует ее куда-то то ли в висок, то ли в затылок, губами собирая суховатое крошево свернувшейся крови. Будто сладкое с кухни стащил — лепестки роз в сахаре. И вот-вот плотная повариха выйдет за ним и схватит за ухо, будет отчитывать сначала, а потом вздохнет и принесет пирожков со сладкой пастой адзуки и чай, пока он будет сидеть дуться и растирать ухо. Кровь тает во рту и на губах, он сглатывает сладкую металлическую слюну и прикрывает глаза, внутри него все поет: "Чужая сладкая сила, чужая сладкая сила! Голос в его голове начинает шептать: сейчас уже можноможноможно, мама не будет ругаться и не будет звать папу, и папа не придет, потому что мы его сожрали, и ты ешь: жрица — это вкусно, это полезно, это питательно и столь же живительно, как вода. Ешьешьешь, мертвым все равно, им уже без разницы, иначе и ты станешь мертвым, и мы сожрем тебя, перекрутим, размолотим косточки, раздробим на зубах и будем запивать кровью, разлитой по полу. Ешьешьешь!" И тогда Курогане вновь прокусывает пальцы, с силой сжимая зубы и пробуя свою кровь снова. Курогане не знает, как долго он просидел так — почти неподвижно, привлекая только к себе маму и сжимая катану раз за разом, медленно пожирая себя заживо, когда чувствует присутствие живого человека. Человек не один, их много, все они — темные, но не такие, как он сам, потому что они — все еще люди. А людей можно запросто убить. Людей потом можно сожрать. Можно защитить маму ото всех, кто придет к ним сюда, на границу, на руины их жизни и смерти. Маму, которая говорит голосом из его головы: — Нельзя, чтобы меня видели такой. Прогони их, Куро-о. Среди людей есть и почти такая же, как и сама мама — светлая, вкусная. Живая. Опасная. Курогане боится ее и хочет ее. Среди людей есть и менее светлая, но такая же сильная, как и отец — светится ярко, переливается в темноте и привлекает к себе внимание. Сильная. Тоже живая и тоже не менее вкусная, чем первая. Курогане открывает глаза, когда слышит "Ваше величество", смотрит на мягко сияющую повозку, на сверкающую, как солнце, женщину, на темных людей — людей, которых можно убить. Голос в его голове продолжает шептать ему, что он сожрет его, так что Курогане должен есть, есть так много, как только сможет. Он слышит: "Мико покинула этот мир", — и понимает, что больше не властен над собой. Его мама действительно умерла. Ему не привиделась та рука с мечом. Мамы больше нет. Курогане отдает власть своему горю, когда сверкающая подходит ближе — предупреждает, что убьет. И ранит тех, кто нападает через минуту после. Он готов на все, чтобы только защитить маму. Защитить от самого себя и своих желаний ее тело, ее силу. Бесполезные куски мяса отлетают от него, словно камешки, что он кидал в реку, пытаясь сделать лягушку. Раз, два, три — падает. Раз, два, три — падает. Раз, два, три… Ему становится действительно по-настоящему страшно, когда подходит первая, так напоминающая маму. Она просто пригвождает его руку к остову несущего столба — одним слитным движением, ярким, легким. Курогане чувствует себя так, словно он пойманный в клетку зверь, он привлекает маму к себе и рычит на подходящую светлую девчонку — опасную, опаснее, чем он сам есть сейчас. Она идет медленно, уверенно, она совершенно не боится его — и это заставляет бояться Курогане. Он отползает подальше, на сколько позволяет пришпиленная рука, и пригибается к земле, защищая маму. Ему кажется, что сейчас она отберет ее. Но светлая девчонка — мико посильнее мамы, поэтому она просто закрывает ей глаза. И Курогане впадает в ступор от ее слов и действий: — Позволь, мы поможем похоронить твою маму. Он приходит в себя, вновь становится человеком, к нему возвращается рассудок. Он, наконец, осознает происходящее вокруг и горе разрывает ему сердце, ему не стыдно плакать перед этой девчонкой. Она протягивает руку и успокаивает его, позволяет быть слабым. Курогане склоняет голову, подавляет в себе желание впиться в ее мягкую ладошку зубами и начать пить кровь, становиться сильнее и сильнее, пока девчонка не умрет. Когда-нибудь потом, шепчет голос, с которым он полностью согласен, когда-нибудь потом, попозже, когда девчонка войдет в полную силу и будет намного вкуснее.