На закате мира

Прохладный вечерний ветер разгонял облака, растворяя их в расплескавшемся огнем и золотом предзакатном зареве. Небо менялось. Сплеталось и распадалось на мириады тонких полосок, сотни мимолетных оттенков, подгоняемых воздухом так быстро, что уловить в этом танце крови и пламени что-то большее, выходящее за грань понимания обыкновенной эстетики, было практически невозможно. Зджаэв наблюдала за этим со стены Крепости-на-Перекрестке и чувствовала, что этот мир, горячий и прекрасный, как звезды, остается для нее абсолютно чужим и непостижимым. Древние пророки из ее Плана говаривали, что на закате мира все становится абсолютно ясным, но все вокруг, казалось, только больше погружалось в хаос. — Знай же, прошедший Баатор, я слышу твои шаги, — сказала она, и тонкая, расшитая серебром вуаль легко подернулась на ветру. — Не прячься. — И не пытался. Невесомая пелена надуманного покоя растаяла. Аммон Джерро подошел ближе, держась за рукоять магического клинка настолько крепко, что сомнений в его намерениях не возникало. Зджаэв не удивилась. Она ждала этого. — Я знаю, кто ты, Зерт, — произнес он после паузы, тянувшейся, словно бы целую вечность, — девчонка не догадывается, но я знаю. Не думай, что одурачила меня, словно безмозглого щенка. Пронзительный взгляд чернокнижника был тяжелым. Глубокая борозда невольно расчертила его переносицу. — И что же, Аммон Джерро, ты хочешь всем этим сказать? — Я пришел, чтобы тебя убить. В ее светлых, практически бесцветных глазах не отразилось ничего. Только вековой, застывший покой. — Я давно не боюсь смерти, чернокнижник, — промолвила она одними губами. — В мире, который не видели твои глаза, есть вещи гораздо более страшные, чем это. — Зджаэв помолчала. — Почему же ты медлишь? Что заставляет тебя сомневаться? — Я хочу понять, в чем подвох. — Его... нет. — Не лги мне. Зджаэв вгляделась в угасающее небо, вдыхая прохладный осенний воздух. Разверзшийся в небесах пожар исчерпал себя. — Посмотри туда, чернокнижник, — промолвила она, указывая пальцем на небо. — Что ты видишь? Последние капли терпения испарились, обнажив гнев. Джерро резко схватил Зджаэв за плечи, развернув лицом к себе. Пальцы впились в тонкую серую кожу, оставляя синяки. — Оставь свои игры, — прошипел он сквозь зубы. Татуировки на лице Джерро разгорелись инфернальным огнем. — Оставь... — Что ты... видишь, Аммон? — прошептала она, смотря ему прямо в глаза. Резким толчком он отпихнул ее к стене. — Небо! Я. Вижу. Чертово. Небо. — Знай же, что многие сотни лет назад там находился мой дом. Дом, который я вывела из огня. И привела к раздору. — И? — И не ты один, Аммон Джерро, расплачиваешься за свои ошибки. Пылающий огнем клинок выскользнул из ножн. — Почему я должен тебе верить? — Загляни в себя, чернокнижник. Что ты видишь? Чувствуешь ли ты, как воля судьбы течет в твоих жилах? Какая нелепая ирония правит на руинах твоей собственной души? Мы убивали одного, чтобы спасти десять, уничтожали тысячи во благо миллионов, а теперь... судьба, отверзнув уста, открыла нам свое решение. Именно мы двое меньше всех достойны жить, Аммон Джерро. Но если мы погибнем, мы — крохи, соизмеримые с пылью и пеплом этого мира, погибнут все. Молчание накрыло их, оставляя наедине с собой. Выдыхая облачка пара, Аммон вглядывался в угасающий солнечный диск. В темнеющие черным бархатом небеса. На закате мира все становится абсолютно ясным. Убрав клинок в ножны, он развернулся, намереваясь уйти, но Зджаэв продолжила. — Знай, Аммон Джерро, что сколько бы ты ни прожил, судьба раз за разом будет низвергать тебя в омут, в отражении которого ты не будешь видеть ничего, кроме собственной пустоты. Это наш бич. Наша вечная боль. Судьба будет учить нас до самого конца, потому что мы рождены, чтобы прозревать и слепнуть вновь. Он не обернулся. Только молча кивнул сам себе. Твердым шагом направляясь к спуску, Аммон бросил одну единственную фразу. — Гит, — сказал он, и это имя, ее имя, обожгло самую ее суть. — Мы обязаны выстоять. Любой ценой. — Обязаны, — сказала она. — И мы выстоим.