Мертвые огни

Тьма соседствует с ними. Теперь она всегда рядом. Уже привычна. Тьма повсюду. Окутала их, пробуя на прочность их души — каждую по очереди. Они приносят себя в жертву тьме, меняясь каждые двенадцать часов. И с каждым разом она подтачивает их сильнее. Тьма связывает их по рукам и ногам, прячет их лица, меняет очертания и перетасовывает мысли, зазывая окунуться, утонуть, потеряться в ней… Ее мертвый огонь истончает грань между добром и злом. Принципы исчезают, догмы подвергаются сомнению, чувства обращаются внутрь. Только взгляни на себя. Ты достоин большего. Что ты забыл здесь, в этом лесу? К чему все эти страдания? К чему голодать? Нет плана. Нет средств. Нет надежды. Даже не за что ухватиться, чтобы отогнать тьму. Рано или поздно кто-нибудь из них должен упасть. * * * — Оставь крестраж. Рон через голову срывает с шеи цепочку и швыряет медальон в ближайшее кресло. А потом смотрит на Гермиону: — Что ты будешь делать? — О чем ты? — Ты остаешься или как? Дождь шуршит по крыше палатки. Гермиона всматривается в слегка размытое заклинанием Протего лицо Рона. В нем яростная, гневная решимость. Он уйдет. Им не остановить его. Он все равно уйдет. — Нет, — голос ломается, — нет, я иду с тобой. Во второй раз фраза звучит увереннее. Гермиона взмахивает палочкой, снимая Протего. Кажется, ни Гарри, ни Рон не верят в то, что она это сказала. Рон приходит в себя первым. — Хорошо, пойдем. Он скрещивает руки на груди и победоносно косится на Гарри. Сегодня Рон Уизли — тот рыцарь, которому удалось убить дракона и получить награду. — Да-да, сейчас... Гермиона уже сомневается, правильно ли поступает — когда мрачной решимости в глазах Рона больше нет, ее собственная уверенность тоже начинает таять. Гарри пытается взять ее за руку, но она отдергивает ее, как будто прикоснулась к раскаленной сковороде. Гермиона смотрит на него долгим взглядом, отчаянно надеясь, что он сможет разгадать ее намерения по выражению лица. Но Гарри не до этого. Он занят тем, что растерянно пялится на руку, которую всего секунду назад отвергла Гермиона. Ну и пусть. Он догадается. Непременно догадается. Должен. Сердце бешено колотится. Гермиона подбирает со своей койки расшитую бисером сумочку. — Я готова. Идём? Рон выходит из палатки первым. Прежде чем последовать за ним, Гермиона оборачивается — поймав взгляд Гарри, она яростно мотает головой, давая понять, что идти за ними не нужно. "Будь здесь. Я сама всё улажу", — говорит она ему одними глазами. — Ну что, куда пойдем? Рон ждёт её в паре футов от палатки. На улице не особо холодно, но Гермиона чувствует, что начинает дрожать. — Сейчас… минутку… — ей никак не удается подобрать нужные слова. Она делает глубокий вдох и задерживает дыхание. Он уйдет. Он все равно уйдет, если ты этого не сделаешь. — Рон, давай все спокойно обсудим. — Что тут обсуждать? Или ты... — он моментально хмурится и упрямо сжимает челюсти. — Гермиона, если ты согласилась лишь для того, чтобы уговорить меня остаться, то можешь даже не пытаться. Я уйду один. — Нет, — голос такой слабый. Ну же! — Это тут ни при чём. Просто... мне нужно тебе кое-что сказать. Давай отойдем — не хочу, чтобы Гарри слышал. Гермиона берет Рона за руку — тот не сопротивляется — и ведет его между умирающими на зиму деревьями к дальнему краю поляны. Лицо пылает — даже неожиданному порыву ветра не удается его охладить. Ты должна, Гермиона. Ты должна. Они останавливаются. Гермиона медлит прежде, чем обернуться — взмахивая палочкой, она создаёт заклинание купола для защиты от моросящего дождя. Рон стоит, сунув руки в карманы, и выжидающе смотрит. Ну же, он ждет. — Я... — в горле, будто встал ком, который мешает словам подниматься наверх (он ведь, и вправду, уйдет). — Я люблю тебя. Похоже, они оба не сразу осознали суть того, что только что произошло. — Я люблю тебя, Рон, — в этот раз голос почти не дрожит. Все правильно. Только так. Рон непонимающе прищуривается, но не издаёт ни звука. Тогда Гермиона приподнимается на цыпочках и касается губами его губ. Он так напряжен, что ей кажется, будто она целует камень. Гермиона отклоняется назад. — Мне давно надо было это сказать. Она всматривается в глаза Рона, пытаясь уловить его реакцию. Один миг в них ещё плещется непонимание, однако уже в следующую секунду оно уходит, оставляя после себя победный огонь торжества. Он наклоняется и возвращает ей поцелуй. Гермиона открывает губы и отвечает: неумело и немного по-детски — она еще никогда не целовалась по-настоящему. Сумочка вылетает из рук и падает на землю, но Гермиона даже не замечает этого — она гладит Рона, обнимает его за шею, прижимается к нему, чувствуя, как дрожит его тело. Он обвивает руками её за талию и инстинктивно притягивает ближе к себе. Не останавливайся. Главное, не останавливайся. Одна её рука зарывается в его волосы, вторая — гладит спину, возмущая волны нервной дрожи. Языки сплетаются, наращивая темп... И что теперь? Что дальше? Она отрывается от него, чтобы вдохнуть немного воздуха. Его губы распухли от поцелуя, а в глазах мертвые огни торжества — он все еще не отошел от власти крестража. Гермиона проводит кончиками пальцев по его щеке, пытаясь, как паутину снять тьму, которая опутала его. — Я люблю тебя, Рон Уизли. — Я так давно мечтал, что ты скажешь об этом... Гермиону накрывает отчаянием. Трясущимися руками она принимается стягивать с себя вязаный свитер. — Что ты делаешь? — Рон явно ошарашен. Может, именно поэтому и не пытается ее остановить. — Возьми меня. — Что? Что в его голосе? Удивление? Страх? Вожделение? Или всё вместе? — Возьми меня, — за свитером следует платье, и Гермиона остается в одном нижнем белье. — Здесь? На улице? — Да. Рон неловко переминается с ноги на ногу, а затем отводит глаза и наклоняется, чтобы поднять с земли ее вещи. Гермиона на ходу перехватывает его руку и кладёт её себе на грудь — слегка стискивая его ладонь, водит ею, намеренно задевая затвердевший сосок. С губ слетает непроизвольный стон. Рон стоит, как зачарованный, ошалело наблюдая за происходящим. — Гермиона... — кажется, он не может подобрать нужных слов. И не надо. Она всё равно не слушает. Ее заполняет лихорадочный жар, и теперь уже совсем не холодно. Гермиона тянется к ремню его брюк, и Рон не останавливает ее. Когда с брюками покончено, она принимается расстегивать пуговицы на его рубашке. Как хорошо, что на тебе нет свитера. Расстегнув рубашку, Гермиона на миг замирает, а затем неловко опускается вниз и ложится на свой же свитер — тот все еще хранит ее тепло. Рон по-прежнему не двигается, позволяя Гермионе делать всё, что ей хочется. Она приподнимается и хватает руками расстегнутые края рубашки, стягивая Рона прямо на себя. Его тело — неожиданно тяжёлое — распластывает её о землю, заставляя рывком выдохнуть весь имеющийся в лёгких воздух. — Гермиона... Похоже, Рон понимает, что слишком тяжёл для неё — он приподнимается и нависает над ней, делая упор на руки. У тебя все равно нет другого выбора. Он уйдет, если ты остановишься. Она тянется к нему губами и притягивает руками за шею, остро ощущая, как его твердый член упирается ей между бёдер. Одно движение — и плотно сомкнутые ноги расходятся в стороны. Рон сдавленно стонет Гермионе в рот. Ее сердце заходится в бешеном ритме от страха. Рон, кажется, окончательно растерял остатки самообладания. Его руки повсюду — неуклюже скользят по талии, гладят бёдра, мнут грудь. Он целует ее шею, а затем спускается ниже и хватает губами сосок, принимаясь теребить его языком. Гермиона вздрагивает и прикрывает глаза, но тут же снова открывает их, рассматривая черные очертания крон деревьев и капли, стекающие по куполу защитного заклинания. Трясущимися руками она принимается стягивать с Рона трусы. Он приподнимается, помогая ей, а затем проделывает то же самое с её бельём. Чем скорее это начнётся, тем скорее закончится. Она сгибает ноги в коленях и максимально широко разводит их в стороны. Рон стонет, прикусывая ее губу, когда Гермиона дрожащими пальцами обхватывает член, чтобы самой направить его куда нужно. Секунда — и он уже пристраивается, предпринимая первую осторожную попытку проникнуть внутрь. Она только сейчас начинает осознавать, насколько не готова к этому. Там слишком узко, а Рон чересчур большой. От того, что он пытается сдерживаться, становится только хуже. Он тычется всё настойчивее, и ей с каждым разом больнее. Неизвестно, сколько ещё они так промучаются. Гермионе становится страшно, но она понимает, что так лучше. — Рон, — шепчет она ему на ухо, — пожалуйста, сделай это быстро... Рывком. Мне так будет легче. Он останавливается и замирает, нависая над ней. Гермиона слышит его тяжёлое дыхание — считает каждый вдох — и... ждёт. Ждёт, когда же он, наконец, решится. Когда он входит, ее пронзает резкая волна боли: она взрывается между ног, катится к пояснице и затем — дальше вверх, оседая в районе затылка. Гермиона сжимает зубы и пытается сдержать рвущийся наружу стон. Рон, похоже, уже не отдаёт отчёт собственным действиям — он набирает темп, толкаясь всё резче и резче. Каждый толчок сопровождается болью — Рон двигается, вколачивая эту боль куда-то вглубь её живота. Скорей же. Гермиона чувствует, как меняется, рвется его ритм; чувствует, как тяжело он дышит, как захлёбывается движением его дрожащее тело. И вдруг он замирает — на одну долгую секунду остается лишь ощущение пульсирующего члена внутри. В тот же миг Рон обессилено накрывает Гермиону собой и вскоре выскальзывает из неё, ослабляя тем самым острую боль. Он перекатывается на спину и ложится прямо на мокрую листву, уставившись в небо, затянутое тучами. Внизу живота ноет, но Гермиона старается не обращать на это внимания — она поднимается на ноги и, подсвечивая Люмосом, разыскивает своё нижнее бельё, стараясь не смотреть при этом на Рона. Подобрав вещи с земли, она принимается одеваться. Её трясет. От холода. От переживаний. От усталости. Кажется, будто она только что пробежала несколько миль. — Теперь ты мне веришь? — Гермиона, наконец, оборачивается и позволяет себе взглянуть на Рона, который уже успел подняться и натянуть штаны. Секунду тот неловко мнётся, а затем согласно кивает. — Да. Конечно. Гермиона, я всегда тебе верил. Его голос теперь другой — прежний. Без тени крестража внутри. Гермиона кивком головы указывает на палатку. — Вернемся назад? Рон хмурится. Затем оборачивается и бросает взгляд на их пристанище. — Да. Да, конечно. Это ссора... это просто... глупость какая-то. Сам не знаю, что на меня нашло... Прости. Глупость, да. Гермиона поворачивается, чтобы идти назад, но Рон хватает ее за руку, притягивает к себе и крепко обнимает. — Гермиона, — кажется, он смущен, — я тоже тебя очень люблю. Прости, что не сказал раньше. Просто растерялся. Да, это снова он — прежний Рон Уизли. Милый, безалаберный, но такой родной Рон. Она легонько целует его в уголок рта, берёт за руку и ведет к палатке, рассекая темноту светом волшебной палочки. На сей раз ей удалось отогнать тьму, оттащив Рона от края пропасти. Тьма отступает, чтобы затаиться в самых укромных уголках их душ. Она опять попробует взять свое. И так снова и снова, пока они, наконец, не сдадутся. Гермиона больше всего боится, что это случится. И тогда ей вновь придётся увидеть мертвые огни в родных глазах. Гарри сидит у входа в палатку, поджав под себя ноги. Когда Рон и Гермиона возвращаются, он не произносит ни слова, но Гермиона уверена: он всё понял. Рон краснеет, как свекла, и принимается оправдываться. Гарри обрывает его сбивчивую речь одним словом: "Проехали". * * * Вечер комкается в глубокую ночь. Когда Рон засыпает, улыбаясь во весь рот, Гермиона выходит из палатки и опускается вниз, садясь рядом с Гарри. Некоторое время они молча слушают ночные перешептывания осеннего леса. — Ты в порядке? Она буквально кожей чувствует, как сильно он боится услышать ответ на свой вопрос. Боится, что она скажет "нет". Гермиона и сама пока не поняла, в порядке ли она, но Гарри сейчас ни к чему думать ещё и об этом. — Да, — она берет его за руку, чтобы он почувствовал ее уверенность — его рука горячая, ее — холодная. — Ты же знаешь, Гарри, нам нельзя разделяться. Поодиночке мы не сможем с этим справиться. Перед тем, как вернуться в палатку, Гермиона ободряюще улыбается Гарри и легонько касается его макушки, растрёпывая и без того непокорные тёмные вихри. Она надеется, что у Гарри хватит сил противостоять тьме. Потому что сейчас его черед носить медальон.