Черно-белый снимок

Черно-серое небо Нью-Йорка могло бы успешно сравниться с цветом ее лица. Уставшая, бледная, с мутной тревогой и отчетливой печалью в глазах, Тина училась жить заново, училась существовать не только с сестрой. Ещё бы месяц назад Порпентина Голдштейн могла бы абсолютно серьезно, без капли стеснения заявить, что для этой жизни ей больше никто и не нужен, что ей хватает своей необычной и очаровательной Куинни и нескольких смутных воспоминаний из прошлого. Только у жизни, по-видимому, были другие планы на этот счет, так что жизнь без зазрения совести подкинула ей одно обстоятельство, у которого имя Ньют и черно-желтый в полоску шарф. О чём тут можно было говорить? Слишком разные снаружи и до безумия схожие где-то внутри, загнанные, с огромным грузом ответственности на спине, два человека, мечтавшие каждый о своем. Только сердце нещадно билось от странной тупой боли, когда пальцы касались старой фотографии необычайно красивой девушки с яркой улыбкой на лице. Порпентина клялась, что ей всё равно. Черно-белый снимок менял ракурс, давя на нервы, разрывая сердце, а девушка над чем-то смеялась, затуманено глядя в объектив. Голдштейн поспешно покидала чемодан Скамандера, положив снимок на место, и вернулась в комнату, долго ещё проглядывая в туман за своим окном. И действительно, чего размечталась? Тина до боли сжимала руки и думала, что осталось совсем немного, что совсем скоро Ньют навсегда покинет её, как до этого покидали её все близкие люди, и забудет уже приблизительно где-то через полгода. И она тоже сможет — навсегда сотрёт его имя из памяти и начнет жить по-старому, не ожидая от жизни ничего. — Тина, — девушка выпрямляется, услышав звонкий голос своей дорогой сестры, и, смахнув такие ненужные слезинки, уверенно повернулась. Куинни смотрела с лёгкой жалостью, с едва заметной тревогой, но всё равно немного улыбалась своей такой нежной улыбкой. — Я же просила не читать мои мысли. — Но ты так громко об этом думаешь, — печально ответила Куинни. Порпентина немного качнула головой, будто отчитывала ее, а потом села на кровать, усиленно делая вид, что что-то ищет на столе, пытаясь ни о чём не думать и прогнать ненужные чувства, которые вспыхнули в самый неподходящий момент. У Голдштеин из рук валились бумажки, которые она самым нелепым образом решила переложить, а по телу чёртовый ритм отбивал стадо мурашек. — Кто та девушка? — наконец не выдержав, спросила Тина, силясь не смотреть на сестру. Куинни грустно вздохнула, приземляясь рядом, и тихонько, почти неслышно проговорила: — Лита Лестрейндж. Вот и всё, картина полностью собрана, только внутри засияла гнетущая пустота. Порпентина нервно сжимала простынь, рассуждая о том, что осталось подождать ещё совсем немного и всё вернется на круги своя. В конце концов, они друг другу совсем никто, даже если учесть последние события. А Ньют всё же потрясающий человек с необыкновенно добрым сердцем, было бы глупо надеяться, что у него никого нет. Куинни тяжело вздохнула, сжав холодную ладонь сестры.

***

Корабль гудел, оповещая о том, что скоро он отчалит, и от одного этого звука Голдштейн хотела умереть прямо сейчас. Ньют нервно улыбался, суетясь, сжимая покрепче в руках чемодан, и явно что-то хотел сказать. Порпентина сдерживала слезы и понимала, что если он останется здесь ещё хоть на пять минут, то она просто не выдержит и сломается окончательно прямо перед ним. Ньют вдохновенно заговорил что-то про книгу, на что получил лишь отчаянный кивок головы, ведь мыслями она была слишком далека. Тина до боли вонзала ноготки в ладонь, вновь и вновь вспоминая улыбчивую тёмную красавицу и не выдержав, с болью выдавила: — А Лита любит читать? Ньют удивленно приподнял брови, и в его чертах лица она заметила отчаянье и примесь чего-то ещё. Порпентина мысленно уже закопала себя и свой болтливый язык. — Кто? — Лита Лестрейндж. Девушка, чей портрет ты хранишь. Ньют поднял свои глубокие синие глаза и уверенно проговорил ей что-то про то, что изменился. И Тина не заметила, как теплая, радостная улыбка расплылась на ее уставшем, мрачном лице. Слезы уже давно катились по щекам, а то мимолетное касание мозолистой руки по ее лицу она определенно унесет вместе с собой в могилу. Время капало, нещадно выскальзывая сквозь пальцы, но только для Тины это уже не имело никакого значения. На губах так и застыли слова прощания, а в глазах целое море соленой боли вперемешку с чем-то, непонятным ей самой. Раздался гудок, судно отчаливало, а вместе с ним уходило и её сердце. Уже навсегда. И кто знает, может однажды, они встретятся вновь, скинут маски и выскажут эти, такие простые и важные, слова?