Старые новые сказки

Зелёное сияние дымкой клубилось по небу, освещая Лето и его стае путь по мелово-белому снегу. Голод стекал по клыкам и языку лютоволка, капающие слюни стелились по земле тёплой, влажной дорожкой. Стая Лето вошла в круг деревьев, чьи ветви тянулись к самой земле – почерневшие, как руки мертвецов. Внизу, в глубокой прогалине, монотонно металась волчица с пустыми глазницами; стылое мясо в её мозгу пахло сладко, почти как свежая плоть с тёплой кровью. Её задние лапы примёрзли к земле, отрываясь ото льда вместе с грязно-пегой шкурой. Она норовила выбраться, но голова её, как и изъеденный череп, была пуста, и на Брана повеяло лишь стужей и синевой, когда он попытался найти лазейку внутрь её шкуры. Сколько бы он ни пробовал вглядеться в этот мрак, его ждало только студёное безмолвие. Пустота. Ничто. «Мёртвое не наполнить живым», - говорил ему Кровавый Ворон, и Бран знал это, но любопытство пересиливало страх. Лето припал к земле и утробно зарычал, склонив голову и зарывшись носом в пахнущий заиндевелыми мертвецами снег. Покрытая рытвинами морда заметила его со дна прогалины, повернулась в его сторону и забилась в яростных конвульсиях, тщась выкарабкаться на занесённую снегом поляну. Рык Лето перерос в низкий вой. Волчица чуяла иной голод. Стая кинулась вниз, волки принялись отрывать от волчицы кусок за куском; она беспомощно вертела головой и клацала гнилыми жёлтыми зубами, стремясь схватить охотников, молотила лапами по склону, ударяясь о льдины и комья твёрдой грязи. Когда её клыки щёлкнули в дюйме от хвоста одного из волков, Лето прыгнул и приземлился на спину умертвия, сомкнул челюсти на её загривке, сразу добравшись до костного мозга. Волчица билась, даже лишившись головы; продолжала трепыхаться, когда из шеи торчала только обрубленная кость; когда волки отгрызли ей лапы, одну за другой, смакуя сухожилия, когда обратили её в обрубок со свалявшейся, облезлой шерстью – она всё ещё двигалась. Слабое солнце забрезжило над горизонтом, едва касаясь тонкими лучами алебастровых холмов так, словно по ошибке заглянуло в эти края. Ветер тревоги веял над поредевшим лесом, беспокоил голые ветви, волновал белую пустошь, а Бран, сняв волчью шкуру, вновь оказался в своей пещере, всё так же прикованный к постели, и, как и за день до этого, здесь, кроме него, никого не было. Желудок Лето был полон, но в животе у Брана неприятно тянуло от голода. - Ходор, - шепнул Бран в темноту, но, не получив ответа, закрыл глаза и нырнул во мрак. Ходор стоял у самого выхода из пещеры с факелом в руке. Несмотря на огонь и на раннее утро, света под угловатыми каменными сводами едва хватало. В оранжевых отблесках колышущегося пламени лица мертвецов казались застывшими серыми масками; отчасти, так оно и было. Сапфировые глаза примёрзших ко льду, ждущих своего часа упырей внимательно следили за движениями руки Ходора и за неверным танцем огня. - Ходор-Ходор-Ходор… Бран скользнул в него, попутно нашёптывая великану успокаивающие слова, но этого не потребовалось: ребёнок в голове Ходора устало засеменил прочь в своё тайное убежище, без ропота предоставив Брану в пользование чертоги своего детского разума. Сердце Брана болезненно кольнуло, как если бы на грудь попала капля стылой воды: Ходору было также одиноко, как и ему, и оба ничем не могли помочь друг другу. Бран повернулся к упырям спиной и принялся спускаться ногами Ходора вниз, мимо пещеры спящего Трёхглазого Ворона. Ходор двигался скованно и неуклюже, будто у него затекли ноги. У себя, как и ожидал Бран, Миры и Жойена не оказалось. «Наверное, опять охотятся», - предположил он, но где-то в области груди зародился пугающе-едкий ком страха. Бран потоптался в нерешительности, напрягая слух. Может, они вот-вот появятся? Или придут, как только он уйдёт их искать, и сами отправятся на его поиски? Или, быть может, они прямо сейчас ищут его? Ему даже показалось, что он слышит их голоса, но на деле это оказались напевы двух Детей Леса, доносящиеся из глубин убежища. Бран сошёл туда, где Риды и Ходор в последний раз ловили рыбу; прошёлся вдоль берега, но не услышал ничего, кроме звуков капающей воды и плещущейся слепой рыбы. Он вспомнил, что в последний раз, когда видел Ридов, Жойен рассказывал ему о своих снах – зелёных и ярких. Тогда Мира поглаживала исхудавшего Лето, чесала ему за ухом и легонько трепала за загривок, а Бран следил за каждым движением её бледной, тонкой руки… «Я видел чёрную птицу в небесах, пронзённую стрелой и упавшую за Стену, - говорил Жойен, кутаясь в меха. - Её сердце клевало вороньё и каркало: “Бастард, бастард”, пока красный жар не начал лизать их крылья. Тогда вороньё взлетело тучной стаей в небо и рассыпалось в пепел, а потом опало серыми хлопьями на руки белокожей женщины с жидким огнём в венах». «Мой брат Джон в Ночном Дозоре», - ввернул Бран, и по спине его пробежали мурашки. «Это не обязательно твой брат, - мягко ответила Мира, с беспокойством и укоризной взглянув на Жойена, - на Стене много бастардов: Флауэрсы, Пайки, Риверсы…» «И Сноу», - перебил её Бран. Жойен с грустью смотрел в пустоту. На лбу его проступила болезненная испарина; Мира вытерла её своей бледной ладонью… Бран всё бы отдал за то, чтобы оказаться на его месте. «Ещё я видел девочку с дырой вместо лица. Она стояла над масками, примеряя себе то человеческий лик, то волчью пасть… а потом мне явилась другая, пахнущая слезами и солнцем: она сбросила оперение и устремилась вниз, в пропасть, и я закричал от страха… но она только ступила на землю мягкой звериной поступью и помчалась к лесу, на север». Мира запустила тонкие пальцы в длинную шерсть Лето, почёсывая его бок, и лютоволк негромко рыкнул от удовольствия. Жойен продолжал: «Был ещё один… Самый странный…» «Куда уж страннее», - выдохнула Мира. «В кругу огня, - вдохновенно начал Жойен, словно и не услышал слова сестры, и во взгляде его мелькнул болезненный блеск, - под гул барабанов, вводящих в транс, плясали тени, сотканные из дыма и искр. Вместе с ними танцевали среброголовая дева и нечто, похожее на женщину и на птицу одновременно, с острыми когтями, золотыми перьями в крыльях и оковами на ногах. Дева подошла вплотную к существу и долго смотрела ему в глаза, будто собиралась поцеловать, а жар всё полыхал вокруг них… и вдруг она впилась крылатому существу в губы и начала кусать, рвать зубами, есть его лицо, и не остановилась, пока не добралась до розовых костей. Грудь и рот девушки были в крови, но улыбалась она так блаженно и успокаивающе… И мне показалось, что это самое прекрасное, что может произойти с кем-либо, будто она не обглодала этому созданию лицо, а одарила его, отдала своё благословение, освободила от тяжкой ноши…» Жойен резко замолчал и откинулся на одеяла. Вдалеке потрескивали костры, по тоннелям стлался шёпот на неизведанном языке, вороны хлопали чёрными крыльями, но тишина показалась Брану такой жуткой, что ему тут же захотелось что-нибудь сказать, неважно, попросить ли Жойена не пугать свою сестру или, наоборот, закончить рассказ, лишь бы снова зазвучали рядом человеческие голоса… *** Там, где Риды с Ходором однажды ловили рыбу, никого не было. Бран установил факел в одну из природных ниш и попытался поймать белобрюхую рыбу без глаз, но огромные пальцы Ходора лишь неуклюже пропустили сквозь себя прохладную воду, и Бран оставил это занятие. Будь у него острога Миры… Бран поднял факел и осторожно, шаг за шагом выбрался наверх. Где она? Где Жойен? Ему так хотелось хотя бы взглянуть на них, послушать скачущие от одного к другому размышления Миры, которыми она так просто делилась с ним, рассказать Жойену о том, что ему приснилось этой ночью… Или этим днём? Он не просит большего. Почему они оставили его, куда ушли? «Мира? Жойен?..» - позвал Бран, и тут же голос Ходора огласил чертоги Трёхглазой Вороны: - Ходор? Ходор?.. Это было донельзя глупо. Надо вернуться в себя и звать голосом Брана Старка… Хотя если они не откликнулись на зов Ходора, явятся ли они на призывы Брана? И с каких пор он вынужден их звать? Он направил Ходора к своей пещере, и тот смиренно подчинился. Оказавшись внутри, Бран отвернулся, не желая смотреть на своё распростёртое тело с бельмами вместо глаз, напоминающими глазницы упырей, и выскользнул из Ходора. Вновь являясь самим собой, он сказал: - Отнеси меня в пещеру Миры и Жойена, может, они уже вернулись. - Ходор, - устало пробормотал великан, подставляя Брану спину. Но их там, разумеется, не было. Тогда они повернули в смежный с пещерой Трёхглазой Вороны коридор, где Поющие Песнь Земли постоянно поддерживали огонь и откуда всегда доносился приглушённый шёпот. Как только они вошли, голоса начали стихать, удаляясь в неизвестном направлении. Внутри суетилось всего несколько маленьких фигур, и только одна, с белокурыми волосами, была знакома Брану. Ходор, оглядевшись вокруг, тоже приметил Снежные Локоны и двинулся прямиком к ней. - Здравствуй, - поприветствовал её Бран. - Ходор, - сказал Ходор. Снежные Локоны как будто колдовала над пламенем, и только закончив, как показалось Брану, своё занятие, обернулась и склонила голову набок в ответном приветствии. - Ты не знаешь, где Мира и Жойен? – спросил он, помня, однако, что та не понимает ни слова. – Мира и Жойен, - упорствовал Бран, - мои друзья. Где они? Жёлтые глаза скользнули по Брану, и Снежные Локоны ответила ему, обнажив острые зубы, и подкинула в костёр несколько сухих веток. Бран нахмурился, на его лбу выступил пот. Язык Детей Леса звучал завораживающе и прекрасно, но ему не было знакомо ни единое слово их наречия, что звучало слабо, точно отголосок принесённой ветром дальней песни, точно полувнятное воспоминание или сон. - Ходор, - сказал Ходор, подставляя ладони к огню, хотя в пещере и без того было слишком тепло. - Где Мира и Жойен Рид? – настойчиво, почти обиженно повторил Бран, напомнив себе маленького капризного мальчика и тут же устыдившись. «Я уже не ребёнок, - подумал он, но ему всё равно пришлось закусить нижнюю губу, чтобы прогнать непрошеный солёный комок, подступивший к горлу. - Я почти мужчина, и через несколько лет мог бы стать рыцарем Королевской гвардии, чтобы защищать свою королеву-сестру», - но от этой мысли на душе стало ещё горше. Распорядись Боги по-другому, сказали бы мать и отец… «Они уже ничего не скажут, - напомнил себе Бран, - разве что в зелени моих снов», - и его лицо на мгновение дрогнуло, но – только на мгновение. - Твои друзья с тобой, Брандон, - прошелестел рядом голосок Листочка, словно утренний ветерок коснулся весенней травы и вывел Брана из оцепенения. «Где это – со мной?» - чуть было не спросил он, но отчего-то этот вопрос не сорвался с его губ. Хочется ли ему знать ответ? Да, он должен узнать, что стало с его друзьями. - Пошли, Ходор, - сказал он Ходору. Тот неохотно встал, с грустью посмотрел на Снежные Локоны и убрал руки от костра. - Куда ты, Брандон Старк? – поинтересовалась Листочек. - В пещеру Трёхглазой Вороны, - нехотя бросил Бран в ответ и услышал, как его голос поднимается до непозволительно пронзительных высот. – Я хочу увидеться с друзьями. Вы прячете их от меня, или… - ему пришлось до крови прикусить губу. – Идём, Ходор. Листочек покачала головой. - Трёхглазый Ворон сейчас далеко. Он улетел. - Куда? - В чёрный лес, в дом своих предков. - Предков? – Бран осознавал, как глупо звучат его вопросы, но он совершенно не мог вообразить предков своего наставника, тех, кто ещё дряхлее, чем он… пока не понял, что предки Трёхглазого Ворона – прах, кости и пепел. Листочек мягко улыбнулась. - И у него когда-то была мать. Быть может, он покажет её тебе когда-нибудь. А теперь иди и отдохни, Бран, ты ведь всю ночь не спал. Её улыбка стала лукавой, но в огромных глазах переливалась странная печаль, вечная спутница всех Детей Леса. Бран уж открыл было рот, но она его опередила: - И голоден, я знаю. Как только проснёшься – увидишь Миру и Жойена, и Трёхглазого Ворона, а мы к тому времени приготовим что-нибудь для тебя. Сны ждут, Бран. - Бессонница мне больше по душе, нежели мои сны, - возразил он. - Ходор, - подтвердил Ходор. - Твои сны – твои крылья. Ты знаешь птицу, что не любит летать? - Обычно птицы со мной не говорят, так что я ни одну не спрашивал, - пробормотал Бран. - Они говорят со всеми, но их мало кто слушает. Отдохни, Бран. Твои друзья придут к тебе после. - Ходор-Ходор-Ходор, - затараторил Ходор, оглядываясь на Брана. - Ты обещаешь? – с сомнением спросил Бран. Листочек кивнула, медленно закрыв глаза, почти что поклонилась. - Клянусь. Глаза Листочка впились в его собственные, заражая непоколебимой уверенностью. - Ходор. Ходор-Ходор-Ходор. Ходор. - Идём, Ходор. Да, ему, несомненно, нужно поспать. А когда он проснётся, Мира и Жойен будут сидеть подле него, и на этот раз он не побоится взять в свою руку тёплую ладонь Миры, и сам попросит Жойена рассказать его пугающие, необыкновенные сны. Они придут к Брану… он был в этом уверен. Быть может, позже убийственная глупость этой надежды потрясёт его, но не сейчас, не тогда, когда взгляды Поющих Песнь Земли смотрят ему в спину, пока он выходит из пещеры под неустанное «Ходор-Ходор-Ходор». Позже… потом, завтра или когда жёлтая луна осветит белёсые холмы, но сейчас он искренне верил Листочку, как ребёнок доверяет своему родителю. Он верил, жалел и любил её, это отличное от людей существо, непонятое и отвергнутое ими. Когда они вернулись в его пещеру, Ходор всё еще продолжал бормотать своё имя и, хотя Бран настойчиво просил оставить его, никак не хотел уходить. - Я должен уснуть, Ходор, - устало втолковывал ему Бран. Тот в ответ присел в самом углу пещеры, словно показывая, что никак не помешает ему. - Ты не хочешь оставаться один, да? - Ходор, - тряхнул головой великан, что можно было расценить как «да». «Что ж, может, оно и к лучшему», - подумал Бран, а вслух сказал: - Хорошо, только веди себя тихо. – Он перевернулся на бок и положил руки под голову. – Разбуди меня, когда придут Жойен и Мира. - Ходор, Ходор. Бран чувствовал, что не сможет уснуть в присутствии другого человека, особенно рядом с нашёптывающим своё имя Ходором. Наверное, он подождёт несколько часов, пока кто-нибудь не придёт за ним. «Они придут, - обещал себе Бран, чуть ли не подрагивая от переполнявшего его нетерпения. – Мира и Жойен придут, придут, придут, придут…» Тепло обволакивало его, веки слипались, голоса в голове сливались в мерное «Придут-Ходор-Придут-Ходор-Придут». Бран встряхнул головой, отгоняя сон, откинул со лба мокрые пряди каштановых волос, чтобы почувствовать, как снег мягкими кошачьими лапками касается его лица. Сперва он испугался, что всё-таки уснул и каким-то образом оказался снаружи, с мертвецами, чьи неправдоподобно длинные тени тянулись к нему костяными пальцами, желая сомкнуться на его горле. Но снег оказался всего лишь слезами, катящимися по его носу и щекам из глаза – того, что раскрылся на лбу. - Только не снова, - проговорил Бран, - я ведь не спал, я не… Он не хотел смотреть, но видел, как… … Тысячи кораблей причалили к песчаным берегам под покровом сумерек, а путь им освещала всего лишь одна тёмная звезда. Мужчины ступали на землю с обнажёнными клинками из стали, в которую давным-давно крылатые змеи вдохнули огонь… … Невероятно красивая женщина с золотом и серебром в волосах и сердцевидным лицом гладила чёрного ворона, сидящего на иссохшей ветви чардрева, а когда обернулась – Бран понял, что вместо глаз у неё два стылых разномастных камня, таких же сияющих и холодных, как и её душа… … Мрачная тень в лохмотьях стелилась сухими листьями по земле, сметая на своём пути как мелкую рыбёшку, так и громадных львов, сдирая кожу с мясников их же крючковатыми ножами. Бран заглянул в её лицо, узнал, ужаснулся и понёсся прочь со страхом и тоской в сердце… … в Винтерфелл. - Брандон Старк вернулся домой, - прошептал он, - чтобы вассалы преклонили свои колени пред их сюзереном, - и невесело рассмеялся, глядя вниз. Он миновал рыночную площадь над Зимним городком, стремглав промчался через внешнюю стену из серого гранита и через ров, пролетел сквозь ворота и метнулся во внутренний двор – такой пустой без Арьи, Джона, Робба и Теона, наполненный лязгом металла и суетливыми выкриками слуг. Он успел заметить, как одна из кухарок выплеснула из ведра вниз горячую воду, случайно облив кого-то. Он увидел пар над Богорощей и уходящий вдаль Королевский Тракт, увидел зубцы Разрушенной башни и псарню, за которой темнел лес. Влетел в Великий Замок, быстро преодолел круглую лестницу, прошёл сквозь дверь и – увидел себя самого. Этот, другой Бран Старк, моложе и наивнее нынешнего, лежал под тёплым одеялом из шкуры медведя, а рядом с ним покоился Лето, положив голову на лапы. Старая Нэн сидела подле его кровати в кресле-качалке, мерно постукивая спицами, и Бран был как будто снаружи и внутри одновременно. Поленья в камине трещали и чернели под извивающимся огнём. Бран из прошлого стянул с себя тёплое одеяло, подбитое мехом, и метнул на Старую Нэн полный вызова взгляд. - Маленький лорд недоволен, - протянула старуха, продолжая вязать, – хочешь, я расскажу тебе сказку? - и вперила полуслепой взор в стену, слегка покачиваясь в кресле. - Не хочу. Мне надоели твои глупые сказки, - отвечал Бран. - Многих до тебя они спасали от скуки, - мягко возразила Нэн скрипучим старческим голосом. - От скуки, - упрямо передразнил Бран и тихо добавил: - Но не от отчаяния. Старая Нэн расслышала его последние слова и прыснула от смеха, а Лето вторил ей недоумённым рычанием. - Отчаяние? Что ты можешь знать об отчаянии, летний мальчик? – спросила она, улыбаясь беззубым ртом. Лютоволк издал глухой звук, будто тоже спрашивая хозяина об этом, и внимательно посмотрел на мальчика своими умными жёлтыми глазами. У Брана засосало под ложечкой. Он помнил, что последует дальше, знал наперёд почти каждое слово Старой Нэн и слова того, такого далёкого, как ему сейчас казалось, Брана Старка. Он помнил тот вечер, помнил историю, рассказанную няней, и казался самому себя совершенно потерянным и несчастным. Зачем он снова здесь? С грустью он взирал на уютную комнату, ещё не превратившуюся в руины, на живую Нэн и на себя, наивного, не ведающего, что его ждёт впереди. Его старший брат ещё не погиб, играя в престолы, его мать вот-вот должна вернуться с войны, к нему и Рикону, и привезти домой их сестёр и отца, и вскоре они обязательно навестят Джона на Стене, хотя мать будет этому всячески противиться… - Я теперь сломанный, - угрюмо прошептал Бран из прошлого себе под нос. Тогда он действительно казался себе всеми брошенным и покинутым. Он проснулся от ужасного кошмара и осознал, что кошмар был явью, что он никогда больше не сможет ходить. Он был лордом Винтерфелла, как и мечтал в детстве, наследником короля Севера, и никогда ещё ему не было так грустно и одиноко, никогда он ещё не сжимал кулаки от бессильной ярости с такой силой, что ногти до крови впивались в ладони. Если бы тогда Бран знал, что ждёт его в будущем, то посчитал бы себя счастливчиком… Старая Нэн перестала вязать – спицы больше не бились друг о дружку - и вперила взгляд серых водянистых глаз на Брана. - Я расскажу тебе о настоящем отчаянии, мальчик, - еле слышно начала она. - Отчаяние – это то, что приходит с белым бураном, отливает синевой и не знает снисхождения ни к королям, ни к простому люду. Отчаяние – это пронизывающий до костей холод, это беззвёздная ночь, накрывающая весь мир. Отчаяние – это когда мечи мужей, занесённых для удара, рассыпаются в прах в их руках, и они умирают, чтобы воскреснуть и вернуться к ждущим их жёнам, и сомкнуть чёрные руки на их шеях. А те, если ещё не погибли от голода и холода, приносят в жертву Иным своих детей, и вместе с ними отдают им свою душу и своё чрево, и плодят мерзких полукровок не из плоти и не изо льда… - Это и есть твоя сказка? – прервал её маленький Бран, изо всех сил пытаясь сдержать любопытство, рвущееся наружу под личиной недоверия. - Сказка сказке рознь, - проскрипела Нэн, - а эту помнят только на Севере, да и то не все. Люди предают её забвению… - Как называется эта сказка? - Сказкой о ледяной вдове зовётся она, мальчик. Хочешь, чтобы я рассказала её тебе? - Хочу, - горячо выпалил Бран полушёпотом и даже приподнялся на локтях. Он всегда любил страшные сказки. Старая Нэн взяла в руки спицы, но вязать не стала. - Однажды, сказывают, жила на свете молодая дева, имя которой люди отказались помнить или оставлять на бумаге. Она родилась в начале страшной зимы, но была свежа, как весна, и румяна, как лето. Один из предводителей Первых Людей взял её в жены, и она стала жить в его крепости на севере. Она вынашивала его дитя под своим сердцем и не желала отпускать возлюбленного, когда на землю опустилась Долгая Ночь. Она боялась, что тот падёт в битве с неведомым ужасом, но он уверил свою жену, что непременно вернется. Миновал год, другой с тех пор, как её муж ушёл с войском на север и всё не возвращался, но дева не верила в смерть любимого и оставалась верна ему, помня его обещание. Каждое утро, оставляя сына на попечение кормилицы, она смотрела вдаль с самой высокой башни крепости, и ни холод, ни тьма, пришедшие с Ночью, не пугали её. И однажды, во время страшной метели, её муж вернулся, но не таким, каким был прежде: возглавляя армию мертвецов – созданий самой Смерти, черноруких и синеглазых, он напал на свой замок. Защитники крепости отразили нападение лишь благодаря алому рассвету, а прекрасная дева сама предала огню плоть своего мужа. После этого упыри являлись с каждым сильным снегом, и строй людских армий редел день ото дня. Все бежали на юг, где собирались оставшиеся воины, дабы дать отпор полчищам нежити с Севера, и молились о спасении и победе. Крепость вдовы покинул люд, но она и преданные ей рыцари остались защищать замок своего покойного вождя до тех пор, пока смерть не настигнет и их самих. Вдова перестала молиться богам, утратив веру. С каждым погибшим человеком сердце её холодело, а от души откалывались осколки, обращаясь льдинками. Она ослепла в своей скорби, не помнила ни себя, ни сына, и ночами смотрела, как за её крепостью из снежных вихрей приходят уже не упыри, а Иные, и кружат вокруг, выжидая своего часа пред стенами твердыни. Лишь когда служанка принесла вдове завёрнутое в меха мёртвое дитя, та опомнилась и вышла из добровольного заточения. Она долго оплакивала своего сына, коря себя за то, что оставила его. Она рыдала, и слёзы стыли на её щеках, и влажный, морозный воздух пронизывал её до самых костей. Когда погасла последняя свеча, вдова велела служанке принести мёда, но та ответила, что все запасы кончились. Тогда она распорядилась растопить камин, но девушка сказала, что в замке больше не осталось того, что может сойти за дрова. Тогда вдова сняла с себя меха, вручила их преданной девушке и приказала той взять самого крепкого из оставшихся жеребцов и скакать на юг, дабы разнести весть о падении её твердыни. Служанка не стала говорить своей полубезумной госпоже, что на юг можно попасть только минуя Белых Ходоков и упырей, но молча поклонилась и ушла в свои покои, чтобы там наконец проститься с жизнью. Вдова же, как была, в одном старом платье, вышла из замка, сотрясаясь от стужи, и прошла по занесённой снегом дороге через заброшенную деревню, окружавшую её владения. Одни говорят, что хладных трупов там не было – только пепел, припорошенный снегом. Другие – что упыри расходились в стороны, завидев ту, что не устрашилась Ночи. Выйдя за врата некогда неприступной крепости, дева опустилась на снег и закрыла глаза, отдавшись на милость стихии. Она ждала смерти, но та смеялась над ней и никак не приходила, а кровь её всё также бурлила в жилах, словно раскалённая лава… - Нет… - вырвалось у Брана, и Старая Нэн замерла на полуслове. Все трое обернулись на Брана, научившегося летать: и Нэн, и Лето, и Бран-калека. «Они знают, - вспышкой мелькнуло в голове у Брана, - они слышат меня! Я должен обо всем предупредить их!..» И в ту же секунду его неумолимо потянуло прочь, в другое время и в другое место, сколь он не цеплялся пальцами за края своей призрачной комнаты в Винтерфелле. Сны управляли им, а не наоборот. Последнее, что он увидел, прежде чем всё исчезло – это разгоравшийся за окном кроваво-красный закат. Он оказался под безразличным белым небом. Бушевала вьюга, прилетевшая из другого мира, вокруг вспыхивали синие огни. Бран огляделся, но ничего не было видно дальше десяти шагов, и… Бран увидел сначала её красную кровь, а потом уже – её саму. Поверженная воительница ползла наперекор снежной буре, зажав одной рукой рваную рану на боку, а другой держа чёрный наконечник копья; кровь сочилась даже сквозь толстый слой меха. Её золотистые волосы облепили красное от холода лицо; женщина останавливалась каждые несколько секунд, выдыхая в воздух тёплый пар, исчезающий в то же мгновение. Бран знал, о чём она думает: она должна ползти, двигаться, иначе белая тьма проглотит её, закутает в снежный кокон и сделает своей рабыней. Но сил у неё почти не осталось, и только упрямое желание идти наперекор неминуемой смерти подстёгивало её и придавало сил. Синие огни приближались, но не торопились. Брану хотелось вмешаться, помочь женщине, но он мог только наблюдать за тем, что свершилось несколько веков назад. Это была она – та, о ком рассказывала ему Нэн, та, чью жертву каким-то образом переложили в сказку потомки. Её гнев, как тлеющий маяк, манил Иных. «Ушедшее навсегда уходит, - как-то раз сказала ему Трёхглазая Ворона, - и так же вечно остаётся рядом. Немногие могут это понять, Брандон Старк». Женщина попыталась встать, но поскользнулась и с хрипом упала на колени. Чёрная сталь выпала из её рук, она подползла к ней, зажав в руках крепче прежнего. Ещё чуть-чуть, и свет для неё ослабнет, но бунтующее против смерти сердце билось наперекор всему, наполняя усталое тело яростью. Она не могла больше встать, как ни тщилась, и снежное покрывало с радостью накрыло её спину. Женщина приподнялась и принялась раскапывать снег, почувствовать под коленями твёрдую ледяную гладь. Это оказалось замерзшим озером, и женщина даже сумела разглядеть в нём своё кривое отражение, с трудом приподняв припорошенные снегом и отяжелевшие ресницы. Её кожу покрыл иней, а снежные хлопья опутали золотистые волосы, обесцветив их. Она рассмеялась, но её голос поглотил шум бурана. Вокруг росли чёрные, окаменевшие деревья, и изредка мимо неё проносились бурые листья чардрев – обломки жизни, напоминавшие о том, что смерть близко. И вдруг Бран заметил, что метель закружилась по-особенному, словно танцуя. Женщина протёрла рукой лёд, вглядываясь в него, и увидела в отражении за своей спиной чужую фигуру. - Нет, - выдохнул Бран, а женщина, будто услышав его, отпрянула назад, повернувшись лицом к деревьям позади себя, откуда выступали Белые Ходоки. Они двигались к ней, а их жуткие скакуны не оставляли следов. Они сверкали своими ледяными доспехами и мерцающими клинками, а их ярко-синие глаза светились в темноте мертвенным огнём. Воплощения ужаса, Смерти и страха - и она одна против них всех. Ветер утих, всё заполонила разрывающая время тишина. Вокруг был слышен только треск и скрежет – это Белые Ходоки переговаривались друг с другом. Женщина крепче сжала свой клинок и выставила его перед собой, выкрикнув хриплым голосом проклятие на неизвестном Брану языке, когда один из Иных спешился со своего призрачного коня и подошёл к ней. Их разделяли какие-нибудь жалкие три фута. Его кожа была будто выкована изо льда, а точёное узкое лицо не знало никаких эмоций. Чёрные волосы спадали ему на плечи – тонкие и твёрдые, как валирийская сталь. Он двигался бесшумно, точно тень, и быстро, точно ветер. Он обошёл сидящую женщину, чьи слёзы застывали на щеках, а руки тряслись от холода и ужаса, а затем стал пред ней. Она не сводила с него горящего взора, и он отвечал ей пристальным взглядом не глаз, а синих звёзд. Иной протянул ей твёрдую как камень ладонь и стал ждать. Остальные Белые Ходоки окружили их. Женщина снова сказала что-то, разорвав безмолвие, огляделась, и её взгляд остановился на Бране, как на последней своей надежде. Неужели она видела его? Бран покачал головой. - Не надо… Иной, стоявший перед женщиной, резко повернул голову в его сторону. Взгляды всех Белых Ходоков устремились на него, прожигая Брана замогильным холодом. Он съёжился от боли и вцепился в свою грудь, чтобы удостовериться в том, что всё ещё жив. Женщина подала Иному свою руку, и Белые Ходоки вновь обратили внимание на неё. Бран облегчённо выдохнул, но всё его нутро продолжало пульсировать от страха, идущего из глубин веков. «Зима близко», - пронёсся в голове Брана голос его отца и голоса всех Старков до него, и он открыл глаза, проснувшись в ужасе с криком на губах. - Лето, Лето… - выдохнул он, ища рукой вокруг себя такого родного, привычного, тёплого и живого лютоволка, и, сам не до конца осознавая, что творит, метнулся в его шкуру. Глухой раскатистый рык ужалил в самое сердце, как поцелуй змеи. Он снова был снаружи, его лапы скользили по свежему снегу вдоль прогалины, где всё ещё бились и дёргались останки мёртвой волчицы. Вдруг снежные хлопья и ветер закружились над белёсыми холмами-курганами, соединяясь, оформляясь, принимая очертания фигур… Стая Лето попятилась, скребя когтями каменную землю. Волки заскулили, некоторые бросились прочь. Все запахи исчезли, в воздухе витала лишь зима - вязкая, тягучая, но в то же время стремительная и беспощадная. Фигуры с высоты обозревали долину в тридцати футах впереди от того места, где застыли Бран и Лето, и морозный дым всё ещё окутывал, лепил, создавал контуры тех, кто пришёл из края Вечной Зимы. За мерцающими полупрозрачными доспехами, как в калейдоскопе, мелькала молочно-белая кожа, но либо их тела пахли только холодом, либо само их естество было столь чуждым им, Брану и Лето, существам с горячей красной кровью, что они не могли уловить ничего, кроме леденящего камертона ночи и севера… И, когда Брану показалось, что отгадка тонкой нитью вьётся вокруг его пальцев и манит, играет с ним – такая простая и ясная, что люди могли бы умереть от ужаса, горя и непонимания, мелькни та хотя бы осколочным видением в их слепых глазах и тёмном сознании, когда Бран уж было протянул руку, чтобы коснуться чуждого, прекрасного образа, как синее сияние встретилось с зелёными глазами Лютоволка и серыми – Брана, и – обожгло льдом. Он вспомнил, как однажды заглянул за завесу зимы и ужаснулся, и ему захотелось уйти, улететь с невообразимой скоростью на юг, за Дымное Море, за Летние Острова, и никогда не оборачиваться назад. Но Бран не мог этого сделать. Ему придётся остаться. Он не хотел знать истину, но рано или поздно он всё узнает. *** - Пора просыпаться, Брандон Старк, - шепнул ветер, а когда Бран открыл глаза, то увидел Листочек у входа в пещеру. Она поднесла к его губам чашу, наполненную вязкой красной кашицей, и в голове Брана полыхнула белая вспышка боли, точно кто-то резанул по не зарубцевавшемуся шраму. Бран посмотрел в глаза Листочка, слова чуть было не слетели с его уст, но он заставил себя замолчать. Он был в безумном ужасе, он знал. Но одно дело – знать правду, а совсем другое – услышать её собственными ушами. На вкус содержимое чаши оказалась солёным, и его едва не стошнило, но по мере того, как он ел, кашица становилась всё слаще и приятнее на вкус. Что-то лопалось под его зубами, наполняя рот тёплой жидкостью, а голову – знакомыми до боли голосами: «… Она впилась крылатому существу в губы и начала кусать, рвать зубами, есть его лицо, и не остановилась, пока не добралась до розовых костей...» «… На Стене много бастардов: Флауэрсы, Пайки, Риверсы…» «… И улыбалась она блаженно и успокаивающе…» «… Куда уж страннее…» «… И мне показалось, что это самое прекрасное, что может произойти с кем-либо…» Бран откинулся на свою постель из листьев в упоении. По его подбородку стекала тонкая горячая струйка, сердце учащённо билось в груди как птица в клетке - он увидел Миру и Жойена. Листочек сдержала свою клятву: теперь они были с ним.