В глубине черепной коробки

Тихо-тихо, почти неслышно, дождь стучит по крыше, изредка попадая в мой сумасшедший ритм сердца. Это биение красиво сочетается со звуком щелканья клавиш компьютера. Мысли лезут кашей из головы и появляются на экране компьютера. Какие-то спутанные строки, обрывки мыслей. Вдохновение. Первый раз после абсолютного забвения и исчезновения с полок магазинов. Когда тебя забывают люди — ты будто теряешь какую-то часть себя. Я пишу книги. Но не такие, что читают миллионы. Я был особо популярен только с одной из них. Самой примитивной и не любимой. Потом меня еще долго читали. Но два года назад я умер. Потерялся среди всех на свете. Пустота и кромешное одиночество, давящее на стенки мозга изнутри. Пара месяцев психушки. Еще чуть-чуть, и я бы точно свихнулся, точно бы покончил с собой. Настоящая мука потерять все важное для тебя. Все. Никогда и никого из семьи не забавляло мое увлечение писательством. Но все это настолько не важно, что даже не достойно упоминания. Продолжаю сумасшедше долбить по клавишам, дыхание сбивается, в глазах все плывет, из груди вырывается стон. У меня самый настоящий оргазм. Мне не нужны ни женщины, ни мужчины, только вдохновение и то место, где можно все записать. Кончаю себе в штаны, но не перестаю работать. Страница в Ворде, вторая, третья. Я не вижу букв из-за того, что от удовольствия мысли прикрываю глаза, печатая по памяти, что совсем не трудно. Когда я, наконец, заканчиваю, то чувствую себя грязной шл*хой, над которой надругался ее собственный мозг. Все мои штаны в конче. Вот оно, истинное удовольствие, побег в свой мир. Нежно пробегаю глазами по строкам, написанным мной во время оглушительного удовольствия. На улице уже светает, и я зашториваю окно, чтобы меня не беспокоил дневной свет, от которого я так отвык. Порой кажется, что я не выхожу на улицу почти целую вечность, а порой, что забыл свое имя. Ко мне приходит только мать. Помогает по дому, поскольку я ограничен в движениях. Поглаживаю руками хромированные колеса своего кресла-каталки и еду в душ, чтобы до прихода матери все успеть. Обычное дело. Правда, последнее время я все реже занимаюсь этим сам. Самому на руках носить свое тело не так уж и легко. Каким бы жизнерадостным инвалид не казался, он по любому чувствует себя ущербным, такие как я, даже не могут найти себе работу. Родители поселили меня в квартире на самой окраине города. Избавились просто. Я не осуждаю их, дело только в том, что меня пугает эхо. По настоящему пугает, до дрожи и трясущихся рук. А ведь моя квартира почти пустая и это неизбежно. Как оказалось у меня аллергия на кошек и собачек. К сожалению, другим животным я не симпатизировал. Не рыбку же мне гладить в аквариуме. Как только я кое-как помылся и оделся, пришла моя мама с полными руками пакетов. Я часто видел, как молодой парень помогал своей бабуле таскать сумки в частный дом напротив. Такая вроде мелочь, а хочется пройтись с мамой по магазинам и помочь с сумками. Мать выглядит вымотанной более чем всегда, наверно что-то в семье. Может что-то с папой? Так вышло, что когда родители узнали о моих ногах после одной аварии еще в раннем детстве, они отдали меня в детдом, за что я, кстати, так же не в обиде. Но в течение двух лет мама так и не забеременела, оказалось, что после того, как она родила меня, произошли какие-то сбои и теперь детей не будет в любом случае. Они забрали меня — частичную замену хорошего ребенка. А теперь отец понял, что от меня внуков они не дождутся. Папа во всем обвинил мать, называет ее теперь пустой. Ставлю мамины сумки себе на колени. Раз, два, три. Игра началась. Улыбка расползается на моих губах, в глазах вроде как радость. Мама смотрит на меня и улыбается, мягко целует в лоб и нежно поглаживает своего «отсталыша» по щеке. Из сумки на свет выбрались запахи, которые снуют теперь по всему коридору и пробуждают аппетит. Кажется, домашняя лазанья. Сегодня вечером меня ждет горячий вкусный ужин, впервые за две недели. В сумках, как всегда, было только то, что я просил. Мама понимает, что ничего готовить я себе не буду, поэтому привозит готовую пищу и «кирпичики» для строительства бутербродов. Я подкатываю к столу и выгружаю продукты. Лоток с лазаньей — это фасад, упаковка сыра — это крыльцо, пакет молока — это первый этаж, квадратный хлеб для сэндвичей — это еще один этаж и крыша. Вот тебе и дом… Что-то я увлекся. Мама смотрит на меня слегка удивленно, но затем улыбается и забирает продукты, чтобы расставить все по местам. -Милый, скоро благотворительный концерт, ты репетируешь? — собираюсь откусить от помидора, но вовремя остановлен мамой, которая забирает у меня овощ, тщательно моет и возвращает в руки. -Конечно, ма, я даже уже решил, что буду играть, но для всех-всех это останется большим секретом до самого выступления, — откусываю помидор и смотрю на маму. -Ты всегда нас удивляешь, малыш. Ты что-то хотел мне сказать по телефону, когда звонил утром? — присаживается рядом и смотрит в упор. Тяжелый взгляд немолодой женщины ложится на меня. В то же время он укутывает меня покрывало материнской заботы. Глаза у моей мамы не такие, как у меня. Постаревшие и со множеством точек на радужке. Раньше они были голубыми как небо, но небо стало серым и пасмурным. Дождь нынче часто. Во внутреннем уголке глаза лопнул капилляр и раскинул свои сети, пытаясь утянуть куда-то мамино глазное яблоко. Какой плохой красный паук. Какое вкусное яблоко. -Мам, я тут лазил в интернете и нашел кошечку на которую у меня не будет аллергии! Она лысая и совсем не линяет, — сообщаю с радостью и достаю из кармана в коляске распечатку с подробной информацией о голых кошечках сфинксах. Такой маленький и голый комочек счастья, который я буду греть долгими вечерами моего нескончаемого одиночества. Мама разрешила мне взять этот добрый и мягкий комок. Буквально через несколько минут мы спускались в лифте. Я боюсь. На улице я не был около двух лет. Я боюсь, что там все не так, я не хочу умирать, сгорая в белоснежном свете солнца. Как только распахиваются двери, я вцепляюсь с силой кресло, я не хочу упасть на дорогу, не хочу стать поджаренной лепешкой, не хочу быть съеденным злыми песиками, у которых нет дома. Но ведь рядом мама, она будет беречь меня. Я вижу людей, других людей. Это не мама и не папа. Я их совсем не знаю. Кажется, что они окружают меня, они хотят меня убить, хотят растащить меня на органы и изнасиловать. Верчу головой из стороны в сторону, стряхиваю с себя их руки. Они грязные! Я тоже буду грязным! Я не хочу, мне хорошо дома, там безопасно, там чисто. Глаза мне закрывают руки со старой кожей, сморщенные, сухие, но теплые и до боли родные. Мамины руки. Хриплым от курения голосом, словно диктор по телевизору вещает слова о том, что пока я с ней, то я в безопасности. Мама супер-мен, мама ведь спасет. Я уверен в себе, как улитка, которая прокладывает свой путь точно по прямой. Теперь я не боюсь их, не боюсь этих монстров. Путь кажется для меня вечностью. Все такие разные, все такие чужие. Но почему-то никто не обращает на меня внимания, даже не смотрят в сторону подбитой птицы. Мы подошли к дому, тот почти такой же, как мой. Может, это ловушка? Меня заманивают, как только я зайду в помещение, то провалюсь в бездну, и буду падать до скончания веков. Но все оказалось гораздо проще. В магазине оказались только огромные стеллажи клеток и горы из сухого корма. К горлу подступил ком, становится трудно дышать. Аллергия дает о себе знать. В глаза мне сейчас полетит кошачий мех, словно иголки. Уничтожит меня изнутри, сожжет, обезглавит… Мы быстро нашли клетку с лысым котятками. Маленькие «крыски» копошатся около большой кошки, на животе которой куча оттянутой кожи. В стороне клетки лежит совсем слабое существо, сжавшись в плотный комок и дрожит, что есть силы. Такой слабый малыш, верно, погибнет, но я пока не дам этому свершиться. Я сказал продавцу, что мне нужен именно этот друг. Но меня попытались переубедить, сказав, что будет очень трудно его спасти. Мне все равно на этого змея с бейджем вместо души. Беру из клетки мягкий комок и заворачиваю себе в балахон. Малыш, пискнув, прижимается к моему горячему телу. Дружище, теперь тебя будут звать Чешир. Ты будешь жить в моей стране чудес, и пить чай с карамельным печеньем. Но в магазин зашло войско, распространяющее такой шум, что чуть не заложило уши. Зверятки попрятались по углам своих жилищ. Никто из них не хотел попасть в лапы жутких чудовищ. Таких я видел в интернете. Их называют фриками, неформалами, треш ребятами. Все они такие цветастые, прямо как попугаи. Но один из них — худенький парень с дредами и проколами на всем лице. Такое необычное и притягательное… Хочется взять и потрогать, попробовать на вкус, как детки песок в песочнице. Кто-то из них тыкает в меня пальцем и издевательски улыбается. -Ей, четырехколесный, дай покататься! — не могу понять что он хочет от меня, но на всякий случай пытаюсь проявить доброжелательность и улыбаюсь этому странному человеку. — Ты че лыбишься, ущербный? Не, вы только посмотрите, его зверюга такая же мерзкая, как и ее хозяин! Вот уже обидно. Я вовсе не мерзкий. Ущербный — это правда, но не мерзкий. Все эти люди окружают меня, все смеются, обзывают так, как только может их скудный разум. А прекрасный незнакомец стоит в стороне и стыдливо отводит глаза в бок. Он что, испугался меня? Ему, наверное, неприятно. Может я и правда мерзкий? Надо над этим подумать. Я опять смотрю на фриков вокруг, они подходят все ближе, сжимаются все более плотным кольцом на моей шее, душат, не дают шевельнуться. Их грязные руки, перепачканные в чем-то черном и вязком, они тянутся ко мне, пачкают. Я стараюсь кричать, я зову маму, но она в другом зале, она ничего не слышит. Эти грифоны пожирают меня, словно падаль. У меня текут слезы, градины самоубийцы, так самозабвенно стремятся разбиться об пол, так целеустремленно спешат погибнуть. Котенок на моих руках вцепился в мой живот с такой силой, что потекла кровь. Алые розы расползаются по моему животу, распускают свои лепестки, тянутся к искусственному солнцу. Лапают меня, хотят разорвать тело, стараюсь отпихнуться от огромных лап… Стараюсь докричаться до матери. -Не надо, прекратите! Он ведь боится! — прекрасный ангел, он светится, раскрывает свои крылья и ослепляет злых демонов из преисподней своим сиянием. Смотрю, заворожено на него. Но я не достоин… Судороги, агония, отдаленные крики. Я в чем-то зыбком, мягком. Проваливаюсь в шелковые простыни, цепляюсь за жгучую паутину. *** Серый потолок. Стены серые, вода льется прямо с потолка. Моя комната — моя крепость. Нет, это не правильно. Моя комната — мой разум. Вода все течет, проходит сквозь предметы, сквозь меня, не замечает нас, течет себе дальше, не зная забот. В дверь заходит мама, над ней парит маленькое облако. А… так это мама плачет, она мой дождь. За ней идет человек в белом, от него неприятно пахнет, я закрываю нос. Он пахнет болезнью, пахнет старостью… Раковая клетка мира собирается меня лечить. Абсурд. Он что-то говорит моей матери. Я не вникаю, но точно знаю, что ничего хорошего. Он раскрывает рот, с языка резво бегут всякие букашки с таракашками. Парень, ты ходячая гниль. Склоняю голову в бок. Его рука обваливается прямо мне на пол. Надо сказать им что-то для успокоения, надо убедить их в том, что я в здравом уме и твердой памяти. Надо собраться. -Мама, со мной все в порядке, просто те люди сильно напугали меня… Я так долго не был на улице, что отвык от общества…- туча над головой мамы тихонько рассеивается, она коротко улыбается. Из приоткрытого рта доктора течет черная, как смоль слюна, да она и такая же вязкая и неприятная. Надо потом помыть пол, а то его гнилью провоняет весь дом. Приговор прозвучал весьма четко. У меня будет сиделка, которая потихоньку будет приучать к жуткому окружающему миру. Я не хочу этого, я не хочу в ад к монстрам. Не хочу стать такими, как они. Я ведь даже не знаю свою сиделку, даже не слышал о ней. Но, слава богу, она появится только через две недели, а сейчас я могу плотно порепетировать. Благотворительный концерт уже скоро. Ноты выбранной композиции томятся на листах. Вкусные ноты, надо их распробовать! «Together we will live forether» Клинта Менсела. Подкатываю к черному пианино, одиноко стоящему посреди гостиной. Черный лакированный дом для звуков. Приподнимаю крышку и осматриваю небоскребы клавиш. Они как двигатель для машины, турбина для самолета, винт для корабля. Без клавиш никак. В комнате кроме инструмента больше нет ничего, только пустота. Настоящая студия для репетиций. Как жаль, что на выступлении у меня может случиться припадок. Будет очень не культурно так оборвать композицию и не дать насладиться ею до конца. Мама ушла совсем недавно и снова кругом эхо, маленькие человечки-повторюшки, злобная армия. Бегают за мной и повторяют все с точностью да наоборот. Если говоришь маме по телефону: «Я люблю тебя, мам», то они гулко вторят «Я не люблю тебя… не люблю… не люблю…». Они переворачивают все к верху ногами, показывая изнанку моих слов. Надо впредь быть осторожней с паровозами, а то состав предложений может сойти с рельс. Пытаюсь играть спокойно, точно, как часы. Из-под крышки рояля выскакивают нотки и бегают кругами. Какая славная музыка с добрыми нотками! Но ничего не выходит. Мой маленький лысый друг начинает плакать. Чешир лежит на кровати, с которой не может слезть из-за высоты и слабости организма. Приходится спасать его, глупый утопающий. Стены дома заледенели, мне холодно, я мерзну тут один. Но теплый комок забирается мне под футболку. Он уже любит меня, любит подстреленную птицу. Мое сердце отмерзает. *** Дни до благотворительного концерта оказались невероятно счастливыми. Я все время писал, муза просто ходила за мной по пятам, шептала в ухо нужные слова, даря тем самый неоценимый подарок. Еще очень радует топоток маленьких ножек котенка, который все время бегает за мной. Солнечный кот поздоровел и даже отъел небольшое пузико. Мяукает во всю, рассказывает истории. Все малыши любопытны и болтливы. Мама заехала за мной с утра. С неба сыплются алмазные капельки, отражая свет. По лужам бегают маленькие монстрики. Плавают в своих собственных морях. Хотя все они родились недавно, но уже грязные. Чешир забрался ко мне на плечо и болтает тощим хвостом из стороны в сторону. Сколько вопросов задает мне этот малыш, а ответов на все я даже и не знаю, как жаль… Но обязательно надо заполнить эти пустоты. Концертный зал по-настоящему огромен, но зеркально чист, тут словно и вправду живут ангелы. Мне отчего-то не страшно. На большой сцене стоит рояль, такой же, как и дома. Красивые мягкие стулья из красного бархата, с золотыми жуками-пуговками. Портреты разных интересных людей. Они улыбаются, машут руками. Привет вам, люди! Мама отвозит меня в норку музыканта. Мой костюм уже весит на вешалке. Ноты лежат на небольшом столике, на нем же бокал с водой и листок. На нем написаны чьи-то имена. Ничего не понимаю. Для чего мне все это? Не хочу даже знать их имен, хотя… Я тут есть… Стены коморки давят на меня, пугают, пригибаясь ко мне. Извиваются как змеи, выгоняют. Чешир сидит и шипит на моих коленях, ему многое не нравится, особенно монстры. До выступления стрелка должна протикать еще два раза. Я чувствую что-то новое. Это чувство переворачивает все органы внутри, заставляет гудеть голову. Я волнуюсь… Пальцами вожу по воздуху, словно повторяя мелодию. Даже не помню, как мама отвезла меня на сцену. Зал полон. Почему-то монстры не злы, они улыбаются мне, выжидающе смотрят. Может, хотят наброситься? И тут я вижу в первом ряду Его. Ангела-фрика из зоомагазина. Он прекрасен. Рядом с ним сидит женщина средних лет. На ней темно-синие платье из шелка с оригинальным серебряным узором на подоле. Глаза ее счастливые, она — не как моя мама, над ней прыгает солнышко. Она посматривает на фрика, изредка что-то ему говорит. Наверное, это его мама. Они очень похожи. Я с мамой тоже похож, но только иногда, а иногда я похож на отца, когда маме так хочется. Женщина так же переговаривается с мужчиной рядом. Он так же не стар, но в висках уже посеребрило. Дорогой статный костюм с темным галстуком, запонки на рубашке. Настоящая семья. Они словно сияют в этом зале, который окутала тень, окутала безопасная, сберегающая и мягкая тень. Дыхание сперло. Нужна поддержка… Смотрю на незнакомца. Дреды аккуратно собранны в хвост, на лице нет той боевой раскраски, оно чистое, настоящее. Нет больше на нем цветастой маски, а все его проколы издали, будто, идеально ровные родинки. Маленькие темные жемчужины, рассыпанные по фарфоровому личику. Тихо выуживаю из инструмента первые ноты, тяну словно карамель, ласково, стараясь не разбудить талант раньше времени. Чешир выползает из моего пиджака и устраивается на коленях, давая всем монстрам в зале понять, что я теперь под защитой. Пропускаю музыку через себя, как электрический ток, подзаряжаюсь и отправляю в зал, хочу сделать монстров чуть добрее. Фрик смотрит на меня, едва улыбнувшись и вникает в то, что я играю. Бессмысленно краснеть, глядя на столь дивное создание, иначе у организма закончится пудра. Смотрю на добрые ноты, пропускаю их через себя. Прикрываю глаза и ломано горблюсь над инструментом. Ноты скользят по моим венам, наполняют разум, меняют тело и душу. Музыка волшебным духом расползается по залу, заставляя слушать только ее, думать только о ней. Глажу клавши пианино, как должен гладить любовницу, доставляю инструменту удовольствие, лаская его где только можно. Хочу, чтобы роялю тоже понравилось. Музыка и писательство заменят мне секс. Такие, как я, всегда девственники, это почти аксиома, хотя бывают странные случаи. Все смотрят на меня и рояль, нам хорошо и все эти видят. Все это слышат. У нас уже есть ребенок — наша музыка, наша прекрасная музыка. Растет в наших руках, потом начинает ходить, говорить, взрослеть. Мы уже можем им гордиться, поскольку он закончил университет и нашел девушку. Счастье кругом, мечты каждого исполняются, каждый, сидящий в зале гордится и любуется. Свадьба, внуки, все летит со страшной скоростью, не то, что моя жизнь улитки со сломанным панцирем. Но всему приходит конец. Наша мелодия умирает, наш ребенок постарел и умер своей смертью, оставив наследие из хороших впечатлений и воспоминаний. Зал дарит нам подарки, цветы летят прямо из хлопающих ладоней, рождаются из воздуха, становится совсем светло, будто они все не страшные монстры, а настоящие люди. Чешир на моих руках радостно мурлычет и мяукает залу. А мой малыш еще тот проходимец, любит всеобщую любовь. Хотя все ее любят, даже жучки и паучки. На сцену поднимается мама, улыбаясь, что-то говорит, кажется про гордость. Слышал я о таком, говорят важное чувство, но я многое не знаю. Все же мне приятно. Мама так рада, что над ее облачком появилось солнышко и стало плести свои сверкающие нити. В глазах плывет от странного ощущения, и я исчезаю, испаряюсь. *** Дома плохо. Дома сыро и пахнет гнилью. Никогда тут не бывает тепло, вечно стены влажные, или же вовсе покрываются противной слизью. В углах комнат накопился мох неприятностей, которые я не хочу разбирать. На люстре висит моя судьба с веревкой на шее. Где-то в ванной со вскрытыми венами — моя жизнь. Ну, вот как-то так все у меня дома. Но я привык тут, ведь это безопасно — совершенно никуда не выходить. Это говорит о том, что тебя никогда не обидят, тебя не сожрут монстры, не дадут на расчленение своим маленьким деткам, которым надо учиться убивать. Только что я покорил вершину Эвереста, решил нерешаемое, изобрел нереальное — меня посетило вдохновение. Вершина удовольствия, я на волне. Стук в дверь. Маленький звонок разума сообщает, что сейчас я окажусь не один. За дверью стоит мама. Она в одной ночнушке и босиком, ее кожа совсем дряхлая, как у шестидесятилетней. Седые волосы, как дезертиры выбрались из туго затянутого пучка и создают впечатление, что мама одуванчик. Рот приоткрыт и из черной дыры смердит ужасом. Глаза неестественно открыты. Зато в них можно увидеть мир. -Томас, посмотри, как я танцую, — женщина привстает на цыпочки, берет меня нежно за руку и ходит вокруг меня кругами, глупо улыбаясь и иногда припрыгивая. Над ней исчезло и облачко, и солнышко, она пустая, как стеклотара. По ее ногам ползут змеи, поднимаются наверх и обвивают ее шею, душат так, что лицо ее сначала краснеет, а потом, становится синим, как детская жвачка. Приглашаю маму пройти и прилечь. Порхает. Оказывается моя мама еще малышка, а я так ее чувствовал, как обидно, что я себя порой обманываю. Только когда я отправил ее в царство Морфея, то смог спокойно выяснить, что случилось на самом деле. Такой маму я еще никогда не видел, надеюсь, что больше и не увижу. Сколько лет она спасала меня от монстров. Мой черед настал. Звонок второму из родителей и все становится ясным, как мир у наркомана. Мой родитель бросил маму и ушел к молодой девчонке-сикритутке, которая выглядит как кукла Барби, которая всегда пахнет клубникой и не потеет, потому что кожа у нее в основной массе из ботекса. Денежку он мне будет давать, иначе ведь на него ляжет двойное убийство. Вокруг моей коляски ходит чеширский кот, мне гораздо интересней наблюдать за ним, чем слушать отца, который находит себе оправдание за оправданием. Он такой скучный, что трубка завоняла старческой плесенью. Короткое прощание и гудки. Маленькие детки нажимают на кнопочки нервов взрослых, рождая раздражительные гудки. Беру Чешира на руки. Тот коварно мне улыбается, мяукает, что голодный и видел сегодня такого большого жука, что тот был чуть не больше самого Чешира. Нверное этот таракан сбежал от соседа. -Простите, это эмм, Томас Трюмпер? — голос напоминает пение ангелов. -Да… Имя… Мое… — прикрываю глаза от столь яркого сияния, исходящего из трубки. -Я Вильгельм Каулитц, я слышал, как вы играли на концерте. И… у нас небольшой прием, я хотел бы попросить вас сыграть, — в трубке повисло слегка неловкое молчание. — Я сам вас привезу сюда и отвезу обратно. -Вы уж извините, но я людей боюсь, — тот самый радужный фрик-ангел. Я ничего не понимаю, зачем он меня нашел? -Очень жаль. Мне бы очень хотелось услышать вашу замечательную игру еще раз, — голос в трубке сник. -Простите, если я вас расстраиваю, просто я ограничен, — нет, только не надо обижать ангелов! Ангелы не монстры! Ангелы принесут в жизнь только добро. -Я так не думаю, — дерзко ответил голос. — Простите. -Нет, если вы поможете мне, то я сыграю, — улыбаюсь, как дурак. С ангелами надо дружить, мой ангел меня нашел, не надо его терять. -Я с удовольствием вам помогу. Только расскажите, что делать, — ангел сразу повеселел. -Вы приедете… за мной, и тогда я расскажу… А какой сегодня день? — я понял, что не знаю ни времени, ни дня, ни недели, ни даже месяца. Я потерял нить времени, она мне не нужна. -Сегодня четверг, прием в субботу, я приеду в три часа, если вы не против, — ангел улыбался. -Я не против, ведь не работаю и с монстрами не общаюсь. А как вы сообщите мне, что наступило три? Я не знаю времени, — и правда, я ведь не пойму ко скольким надо быть готовым. А день это или ночь? -Давайте я перезвоню вам в час дня, так лучше? — встревожился ангел. -Если вам так будет удобно, ангел, — нажимаю на красную кнопку. Пию… Разрыв связи с ангелом, потеря добра и тепла. Все снова такое же серое и мокрое. Снова и снова по стенам протекает жизнь, не замечая меня вовсе.