Дотла

Подавлять что-то годами опасно, особенно если это имеет отношение к человеку, который обладает невероятной силой. Искусанные до крови тонкие губы, дрожащие руки и поза вечно зачмыренного всеми неудачника. Он не злой, но вот точно озлобленный, всюду израненный, совсем покоробленный. И в таком состоянии только один вопрос играет роль — когда? Когда озлобленность превратиться в ненависть, а ненависть выплеснется смертельным ядом прямо в лицо обидчикам? Когда Криденс перестанет терпеть, закусывая по ночам уголок накрахмаленной подушки, а гордо выпрямит спину, вздернет подбородок и скажет: — А не пойти ли вам всем в задницу, господа? А еще в тот день он непременно скажет мистеру Грейвзу о своих чувствах, о своем стремлении служить ему чуть более чем вечность, о своей неуемной жажде быть рядом с кем-то, кто понимает. — Криденс, ко мне! — кричит Мэри Лу, и уже по ее тону понятно, что пора доставать ремень из штанов и подставлять руки. Больно? Безусловно, но быстро привыкаешь. Боль становится даже чем-то приятным — если, конечно, сделать правильные установки. Например, воспринимать почти ежедневные наказания приемной матери как что-то, что не дает забыть истинное положение вещей. Криденс идет, точнее волочит ноги, упирая взгляд в пол — не боится, нет, просто не хочет показывать настоящие чувства, скрывающиеся на самом дне зрачков. А еще спокойно терпит побои, нашептывая: «Помни. Помни. Помни» А потом вслух говорит: — Спасибо, матушка, — потому что и правда благодарен за побои, которые не дают забыть. На следующее утро наволочка снова мокрая от слез, и Криденс презирает себя за то, что в который раз полночи упивался жалостью. Презирает, но ничего не может поделать. Жалость и озлобленность, подавление гнева и трепетная детская любовь к единственному существу, которое его ценит — вот и все, чем является Криденс Бербон. Пока все спят, выходит на улицу — подышать воздухом, которого так отчаянно не хватает в их маленькой церквушке. Вдыхает рывками, сжимает кулаки и даже выпрямляет спину — он сын магов, а еще внутри теплится такая сила, что ни один в мире волшебник не сможет ничего ей противопоставить. Он — могущество, а еще слабость, потому что постоянно нуждается в поддержке. — Криденс, — слышит шепот в ушах, и в следующее мгновение уже почти бежит. Он здесь. Улочки-переулочки-закоулочки — точно знает, куда надо идти. А голос манит и соблазняет, притягивает с такой силой, что даже при самом огромном в мире желании, Криденс не смог бы его игнорировать. Но, по правде, он и не хотел. — Криденс, — шепот уже ближе, и сильнее бросает в дрожь. Предвкушение такое сокрушительное, что сердце начинает колотиться так, будто хочет спалить внутри все дотла. Дотла. Он видит мистера Грейвза издали, тот смотрит на сгорбленную фигуру приближающего Криденса и ждет. И как только парень оказывается на расстоянии вытянутой руки, мощно хватает его за предплечье. А потом Криденс летит. Не так, как когда был обскуром, а как-то иначе. Выворачивает и рвет на части всего лишь несколько секунд, и он почему-то эти секунды не дышит, не смотрит, не думает. Он просто летит. А потом осматривается по сторонам — они совсем в другом закоулке, возможно даже, в другом городе или даже другом мире (хотя Криденс и не уверен на счет существования других миров). Одним словом, тут все иначе, совсем не так, как несколько минут назад. Новый переулок не воняет отбросами и на стенах не нарисованы матерные слова, кирпичи не потрескались от времени, а сам мистер Грейвз улыбается. Криденс горит. Сгорает дотла. И так тяжело дышит, что весь город, должно быть, слышит это. — Где мы? — голос, конечно, дрожит. Мистер Грейвз улыбается и, не говоря ни слова, выходит на шумную улицу, приказывая жестом следовать за ним. Криденс идет, оглядывается по сторонам и все еще не может поверить, что это не чертов сон. Потому в реальности мистер Грейвз не улыбается. Никогда. — Я покажу тебе место, где продают самое вкусное в мире мороженное. Креденс определенно спит, потому что не может поверить в то, что Персиваль Грейвз на досуге может лакомиться «самым вкусным в мире мороженным». Это что-то за пределами его понимания, это тот самый случай, когда невозможно не сгореть, глядя на кумира. — Мистер Грейвз, я ничего не понимаю, — честно признается, оглядываясь по сторонам. Город вокруг самый обычный: магазины, люди, торговцы. Все настолько обычное, что Криденс начинает подозревать — это не сон, просто какая-то странная реальность, в которую он бы ни за что не поверил, если бы не видел собственными глазами. — Криденс, мой мальчик, мне нужно тебе что-то сказать, — тихо говорит. И это «тихо» настолько нетипично, что Криденсу уже заранее больно — дальше будет что-то неприятное. Нет, он хочет вернуться обратно и сделать вид, что этого утра никогда не случалось, пусть даже Мэри Лу еще раз поколотит, только бы не это «тихо», которое не может значить ничего хорошего. Персиваль, он даже осмелел его мысленно хотя бы раз так назвать, обернулся и застыл прямо посреди шумной улицы. Он посмотрел на израненные руки Криденса, которые тот неловко прятал в рукавах пиджака, и цокнул языком. — Покажи, — не просит, приказывает. И Криденс показывает, несмотря на то, что руки дрожат. — Дурак, почему раньше не сказал? — задает риторический вопрос. Потому, что он никогда не говорил и не показывал самостоятельно — не хотел казаться еще более жалким. Хотя казалось бы. И вот они снова идут, уже рука об руку, словно равные. И это ощущение настолько сильно греет Криденса, что он начинает верить в какое-то чудо, которому никогда не быть. — Скоро случиться что-то плохое, мой мальчик. Но ты должен верить мне, — говорит мистер Грейвз, отрывая дверь какого-то заведения. «Должно быть, это и есть место с самым вкусным в мире мороженным», — думает Криденс и осматривается по сторонам. Вокруг одни только дети и их родители. Он привык видеть детей, но все они были одеты не так вычурно, улыбались не так широко и уж точно не объедались мороженным. А редкие сладости, которые позволяла им Мэри Лу, пахли дешевым маргарином и казались пресными, несмотря на то, что все им невероятно радовались. — Я верю, — дрожащими губами произносит, сгорая от зависти к детям, которых видит в первый и последний раз. У них — детство, у него — ошметки, обноски, осколки. Они садятся за столик у окна, и тут же подходит официантка, улыбаясь во все тридцать два зуба. У нее красивая улыбка, а еще россыпь веснушек на лице и удивительные, глубокие как океан глаза. Криденс почему-то знает, что она добрая, хотя и видит впервые. Наверное, потому, что привык к злости, боли и тьме, где такие вот солнышки во плоти просто не могут выжить. — Два фирменных мороженных, — заказывает мистер Грейвз. И как только официантка уходит, повторяет последнюю фразу: — Ты должен мне верить, чтобы не узнал. Криденс кивает, а обскур внутри послушно мурчит, посматривая на две вазочки, наполненные шариками мороженного, которое несет официантка. Завтра он взорвется, сгорит дотла, ведомый собственной ненавистью. Но это — завтра.