Le bonheur

Его счастье рисуется белым цветом. Разбавляет вычурность красного, синего, зеленого до колкой нежности. Расцветает лилиями в палисаднике, кричит от голода голосочком оставленного на поруки Нила, пахнет пригоревшим завтраком — Эмма на ходу еще спит, поэтому не следится ей за тем, что творится на какой-то там сейчас ужасно далекой сковороде, она ведь в лапах такого приятного сна. Еще счастье пахнет волосами Эммы и имеет за собою тепло ее рук. А в волосах Эммы вечно путается ветер, вплетая в них осенние листики, высохшие травинки или блеск снежинок. Если ради счастья надо было двести лет бороздить моря, пройтись по полю мертвых тел, сменить некое количество миров и спуститься в подземное царство, умерев от дрожащей руки той самой, что могла бы собою заменить весь мир, то Джонс вполне доволен получившимся в итоге результатом. Та самая, в очередной раз не удовлетворившись получившимся завтраком, заправляет пижамные штаны в кеды, накидывает легкую куртку и хлопает дверью, отправляясь за сыром-гриль. Полквартала для утренней прогулки — чем не начало здорового образа жизни. Киллиан отклеивает свое безучастное тело от кресла, в котором слушал, что происходит, и отправляется на кухню. Лениво ковыряет пригоревший бекон вилкой и, решив, что зачем переводить продукты понапрасну, да и бекон если на уголь не похож, его, возможно, еще вполне можно есть. Стоит, оперевшись локтями на вишневую столешницу, разглядывает свое пижамное отражение в зеркале, которое Эмма не разрешает убирать, буквально грудью его защищая, и ржет, давясь беконом. Из оконца открывается вид на дорогу, правда, плоховатый, закрытый раскинувшимися деревьями и кустами, кои Джонс клятвенно обещал собственноручно равнять. Разобраться бы только, как управляться с секатором только одной целой рукой — и сразу же побежит на эти самые деревья, шпорами ковбойских сапог сверкая. Киллиан доедает бекон и отправляется ставить молоко на плиту. С тем, как пользоваться плитой, он вполне разобрался, оставалось только вовремя молоко убрать. А это не всегда получается. Капитан Крюк, гроза морей, ставит молоко греться на плиту и встает напротив, держа в руках сковородку с вилкой. — Киллиан! — удивленно восклицает Эмма, держа в одной руке пакет с сыром-гриль, а в другой пакет с апельсиновым соком. — Я тут мимо проходил, не обращай внимания, — Киллиан продолжает флегматично ковырять уже несуществующий бекон на сковороде. Эмма маскирует смешок под кашель и ретируется снять куртку. Ее счастье черного цвета. Как уголь, как вороново крыло, как кожа, как краска. Броня получше красной. Красный — это кровь и яблоки. Для Эммы красный цвет прошлого, которое нельзя забывать, надо помнить и нести перед собой в руках, сложенных лодочкой, не расплескать. Черный для Эммы будущее. Непроглядное и горячее, как летняя ночь и пиратское дыхание в шею, там же, где Эмма полоснула его Экскалибуром. Счастье Эммы пахнет корицей, духами Снежки и крепкими дорогими сигаретами. А когда это все смешивается, Эмме мутит мысли, и именно в эти моменты она наконец понимает, что она дома, что она с семьей, которой ей не хватало большую часть своей жизни. — Получилось! Киллиан, возрадовавшись, что справился с варкой какао, ставит кружки на стол. Вернувшаяся Эмма хмыкает и быстро целует его в скулу. — Эмма, родная, слушай, — скромно начинает Киллиан, отхлебывая из кружки. Эмма садится на высокий стул, опрокидывает в чашку палочку корицы и кивает Джонсу, мол, можешь продолжать. — Ты же говорила, что эта сковородка с анти… Антипригарным покрытием. — Ну? — Эмма открывает шуршащий пакет с сыром-гриль и, не прерываясь на вдыхание любимого запаха, сразу отправляет его в рот. — Так что ж оно пригорело-то? Эмма зависает, забыв, как жевать. Сглатывает одним могучим движением, поспешно всовывает Джонсу кусок сыра в рот, надавливая на его же кисть своей, дабы она ускорилась, и все. У счастья вкус сыра-гриль.