в ноябре всегда холодно.

Холодная осень в этом году. Дожди льют слишком часто, небо серое и нагоняет тоску. Листья на деревьях давно потеряли зелёную окраску, наполняя город жёлтыми и красными оттенками. Ходить по улицам в кроссовках трудно — много луж. В такое время года не особо хочется выбираться куда-то, предпочтение отдаёшь собственному дому. Кисоку откровенно плевать на погоду, ему интересно лишь то, что творится среди людей, всё то, что движется вперёд и подвластно изменениям. Он обновляет свой профиль в инстаграме около двух раз в день, периодически забывая об этом. Чон не любит тяжёлый алкоголь, дешёвые парфюмы и запах сигарет на одежде. Он отдаёт предпочтение не клишированным вкусам, таким, которые хочется узнавать снова и снова. Также он часто-часто повторяет, что все мы имеем вредные привычки, будь то наркотики, табак, спиртное или человек. В ту ноябрьскую ночь Кисок прекрасно знал, что они собираются немаленькой компанией. А когда вас больше, чем семеро — происходит неисправимое. Потому что у всех есть свои секреты, маленькая шкатулочка, в которую лезть никому нельзя. Там лежит множество неприкосновенных тайн, таких, которые обжигают и не подпускают близко. Только в подобные моменты хочется открыть все замки, вывалить содержимое на стол и сказать: разгребайте. Кисок крутится в такой среде давно, нервы уже железные, а замки непробиваемые. Он ходит со всеми, чтобы узнать больше, чтобы расслабиться и не думать о серьёзном. В клубе неоновая подсветка, она слабо освещает лица и будто шепчет о том, что не нужно уделять им много внимания. Запах в нос бьет моментально, он четкий и отдаёт фруктами — всё от кальянов. Музыка не ударяет болезненно по мозгу, как это происходит в общедоступных заведениях, здесь она стабильно держит настроение и позволяет качаться в такт биту. Всё устраивает, всё на высшем уровне, всё проплачено заранее. Проходит час, прежде чем первые языки развязываются. Сладкий дым рассеивается в воздухе, беспрерывно вырываясь из парней и девушек. Этой ночью всё рассчитано на одиннадцать человек. Вообще-то Сонхва не хотел приходить сегодня. Он знал о том, что Кисок припрётся сюда и будет сидеть где-то напротив, смотреть пристально и делать вид, что они заперты здесь вдвоём. Его бесило это до жути, хотелось игнорировать парня и казаться сильным. Хотелось, а не получалось. Сонхва всегда был слабее, ведомее, он тянулся за Кисоком куда угодно, лишь бы руку не отпускал. А сейчас они сидят порознь, смотрят друг на друга тяжелыми взглядам и понятия не имеют, что это значит. Ли выпивает два стакана виски, называя это снятием стресса. Ему от этого не сильно легче становится, ведь Чон по-прежнему задерживает взгляд на нём и улыбается. Зато теперь можно обращать на это меньше внимания, не реагировать и сконцентрироваться на самом себе. Не получается. Совсем. Сердце падает и бьётся словно мраморное, когда на краю дивана двое зажимаются и чуть ли не трахаются прямо у всех на глазах, не стесняясь. Сонхва смотрит на это, мнётся на месте и понимает обиду положения. Когда-то они с Кисоком занимали то место, целовались до нехватки воздуха в легких и верили, что это навсегда. Как выяснилось, у 'навсегда' тоже есть срок годности. Джебом наклоняется к уху Чона, глаза прикрывает и говорит отчётливо: — Прекрати играть в гляделки, чувак. Ему и так хуево. Кисок не слушает совсем. Затягивается двойным яблоком, запрокидывает голову и выдыхает. Он всегда был эгоистом, действовал не по правилам и был на шаг впереди. Он находит отклик в чужом взгляде, хочется в это верить всей душой и сердцем. Прикрывает глаз: всё расплывается, а хотелось бы собирать целую картинку. То, как Сонхва облизывает и кусает губы. Податливо стонет его имя, спину гнёт и просит не останавливаться. Это накрывает волной моментально, захлёстывает воспоминания, вынуждает дать себе расслабиться и… — Чёрт. Чон встаёт с места, понимая, что катится по наклонной. Он обещал себе не заглядываться на бывших, оставлять их в недалёком прошлом и бежать от тех чувств как можно дальше. Ведь жизнь создана для людей: они приходят и уходят, цепляться за них бесполезно до жути. Но Кисок лжет сам себе, думает о том, что один раз можно и даже нужно — для профилактики. Внутренний голос орёт о том, что лучше бы развернуться, сесть на место, слиться с обстановкой и молчать. Он, вообще-то, трезвый и оправдывать себя будет нечем. Рука хватает чужое запястье и тянет за собой — в глубину. Они утонут вместе, будут балластами друг для друга, их трупы найдут через множество дней. Это того стоит — отдаться своим желаниям и инстинктам, хотя бы раз не думать о последствиях, словно принимаешь наркотик. Кисок готов поклясться, что подсел на Сонхва. Их секс, их любовь — всё стало зависимостью ещё тогда, а просто так бросить не получается. Они проскальзывают в коридор с несколькими небольшими комнатами, заваливаются в открытую, защелкивая замок. Большой диван стоит у стены, обтянутый чёрной кожей. На стене различные лампочки в форме сердечек, от которых исходит блеклый красный свет. Между ними напряжение, да такое, что рукой проведёшь — током ударит. Здесь нет сумасшедшего порыва страсти, что хочется одежду разорвать и целоваться без перерыва. Сонхва смотрит на старшего безразличным взглядом. Голову наклоняет, и руки на груди скрещивает. Кисока это всё бесит, он не привык к этому, да и вряд ли сможет. Целуются они долго, стоят у двери, и лапают задницы друг друга. До секса и дивана они дойдут с трудом, потому что сейчас никак не тянет. Чону лишь бы усыпать свою жизнь такими моментами, а дальше протянет кое-как. Однако, осознание того, что, возможно, это последний их раз, ударяет в голову внезапно. Он толкает Сонхва к дивану, руками лезет под одежду и не желает отрываться от губ. Приходится, чтобы снять огромную синюю худи. Он старается осмотреть тело парня на наличие отметин — всё чисто. Кожа без единой ссадины или засоса. Зубы сжимаются на шее младшего, обжигая. Сонхва шипит, но не отстраняется — сегодня можно. Он ерзает под телом Кисока, холодными руками цепляется за шею и целует снова. Непонятно, что сейчас им нужно больше: трахнуться или целоваться до привкуса крови. Старший опирается на одну руку, а второй расстегивает чужую ширинку. Его всегда бесили долгие прелюдии, но сегодня всё затянулось. Он долго пытается стянуть с Сонхвы узкие джинсы вместе с боксерами, не понимая, почему так глупо. Сейчас бы собраться, да сделать всё нормально. Разобравшись с многочисленной тканью, Кисок облизывает собственные пальцы, стараясь оставить на них как можно больше слюны. Первый палец входит почти что легко. Ли жмурится и прогибается в спине — ему некомфортно. Внутри него горячо и узко, хочется быстрее ощутить это полностью. Младший снова лезет целоваться, чтобы отвлечься от тянущего чувства внизу живота. В ладонях сжимает ткань рубашки Кисока и не думает ни о чём. Со вторым пальцем резкий вскрик вырывается из парня. Он не трахался ни разу с момента их разрыва, отвык от этих ощущений окончательно и бесповоротно. Он шипит и прижимается к Кисоку, обнимая за шею и тяжело дыша. Когда же добавляется третий, то он зубами вцепляется в мочку уха старшего, тянет её и старается не обращать внимания на тянущую боль. Не обращать внимания на что-либо, происходящее сейчас. Выходит трудно, у них такое вообще впервые, когда приходится спотыкаться об проблемы раз за разом, круша всё к чёрту. Кисок входит плавно и напрягается, потому что туго. Добавить сюда факт того, что Сонхва тяжело дышит в ухо и через раз скулит его имя — получается пиздец. Это трудно, это больно и спонтанно. Младший прикрывает глаза и шепчет, что можно. И если вдуматься, то можно было всё и всегда, но почему-то не хотелось. Кисок двигается медленно, у него по виску стекает пот и это действительно кажется невыносимым. Комнатка маленькая, душная и мрачная. Романтикой не пахнет вовсе, скорее торопливым трахом. Это давит на легкие, ограничивая доступ кислорода. Кисок ускоряется, закусывает нижнюю губу и сжимает пальцы. Движения резкие и быстрые. Ему трудно терпеть, он не может. Хочется лишь драть чужую задницу так, чтобы ещё несколько дней прихрамывал. Вбиваться в чужое тело, отдаться собственным желанием. Сонхва стонет громко, мечется, не зная, куда деться. Дискомфорт не уходит и не отступает на второй план. Чувства смешанные, из крайности в крайность переходить нелегко. Из него будто намеренно выбивают полувскрики, мол, давай, я знаю, как ты можешь. В один миг Кисока будто ледяной водой обливают. По спине пробегают мурашки, он содрогается всем телом и кончает в Сонхва. Из рук моментально уходит хоть какая-то сила, Чон падает на младшего, тяжело дыша. Перед глазами вырисовывается ровное ничего, сейчас ничто не имеет значения. Весь мир сжался до одного единственного элемента изображения. — Ахуеть, — у Сонхва голос хриплый, низкий. — Давно ты первый не кончал. — Отвали, — Кисок облизывает губы и целует чужое плечо. — Если хочешь, я могу тебе отсосать. — Ага, лучше слезь с меня, мудак. Это было в последний раз. — Да ладно тебе, — усмехнулся старший. — Я видел, как ты смотришь на меня. Тебе же понравилось. Сонхва громко цокает языком и вздрагивает, чувствуя, как из него выходят. Он собирается возмутиться и вскрыть все имеющиеся козыри, но всхлипывает, чувствуя руку на своём члене. — Иди ты нахуй, тварь лицемерная, — Ли дышит через раз, потому что во рту старшего горячо, а ещё он всегда легко брал до глотки. — Тебе ничего кроме перепихонов не надо. Выпуская член изо рта, Кисок поднимает глаза и щурится: — Вообще-то это ты меня бросил. — Потому что ты помешан на трахе, а чувства нахер не нужны. — Идиот, — он говорит это без задних мыслей, не осознавая, хотя всё ещё трезв, — я тебя до сих пор люблю. Они оба молчат. Кисок медленно проводит рукой по члену, а затем вновь заглатывает, чувствуя, как младший кончает. Послушно глотает, после слизывая капельки с губ. У него сердце стучит бешено, а в голове разруха. Хочется исчезнуть из этой комнаты и не говорить того, что вырвалось само. Он знает, что младший его пошлёт. Уверен на сто один процент из ста, ведь с бывшими расходятся навсегда, не так ли? — И я тебя, — Сонхва ломает всю уверенность напополам. — Дай мне штаны, холодно.