Нельзя сказать

Нельзя сказать, что Кларенс на самом деле желал ему зла. Нельзя сказать, что он вообще чего-то желал, кроме как сбежать из ловушки чужого разума и оказаться в привычном для себя состоянии, знакомом… Не страшном. Но этот человек, этот выкидыш эволюции, оказывается, и сам не понимал, как именно удерживает его. А значит, не мог и отпустить. И, не обращая внимания на присутствие Кларенса, продолжал отчаянно искать выход. Неудивительно, в такой-то ситуации, желать ему смерти — ведь только так он сможет освободиться. Но человек умирать отчаянно не желал. И, продвигаясь вперед вместе с ним, мешая ему, как придется, Кларенс не переставал поражаться. И ненавидеть. Когда он нашел люк в потолке, Кларенс готов сам открыть ему, широким приглашающим жестом охватывая заснеженный берег и усыпанное звездами небо. Словно затянуть петлю на своей шее — если бы она только была. Забавно. Когда, уже отправляясь на корабле в огромную неизвестность — лишь бы куда подальше от проклятого острова, — он создал галлюцинацию, в точности повторяющую внешность человека, он уже не хотел ему навредить. В человеческом мире следовало сначала как следует осмотреться, прежде чем начинать действовать — если уж начинать. Так что точная копия мужчины, усевшаяся ему на колени с детской непосредственностью, была лишь дурацкой шуткой, способом хоть как-то, хоть немного насолить своему вынужденному мучителю. Но тому орать от страха и неожиданности вовсе не понравилось. И, переговорив, они пришли к первому своему соглашению. Тело Кларенсу понравилось. Он выбирал из его памяти наиболее нейтральный образ, но тот, перекраивая его на свой вкус, сделал едва ли не модель с журнальных обложек — бледный, прекрасно сложенный, изящные руки, густые черные волосы. Ярко-синие глаза, каких у людей и вовсе не бывает. Кларенс успел хорошо изучить предпочтения этого человека, но шутить не спешил. Он и до этого знал, что голос в его голове был довольно приятным. Ничто не заставляло приглядываться к причинам. Одиночество было исключительно человеческим понятием, и Кларенс не принимал его во внимание. Ни то, что из родственников у него остался лишь дядя, которого тот на дух не переносит. Ни то, что ни одного знакомого, у которого можно было занять денег, не оказалось. Ни то, что никто не интересовался им на работе все это время. Ни то, что дом Филиппа был пустым настолько, что почти не походил на жилое помещение. В доме того самого дяди, один вид которого почему-то вызывал бешенство с ужасом пополам, хотя бы водились продукты. Выпивка. Была застеленная кровать, а свет и воду не отключили за неуплату. Конечно, он и в Гренландии не исчезал на долгие месяцы, но что-то подсказывало — если бы даже исчез, за домом нашлось бы, кому присмотреть. Не то чтобы Кларенс успел уже изучить людей, но такие вещи можно было заметить. Конечно, такие мелкие неурядицы Филипп устроил быстро. Оплатил счета, накупил продуктов, снова вышел на работу. Но, по сути, ничего не изменилось. Дом был пуст. Кажется, его тоже посещала такая мысль — и он думал завести кошку или собаку, но те шипели или начинали отчаянно лаять на столь прекрасное, хоть и ненастоящее, тело, подаренное Филиппом, едва оно появлялось в поле их зрения. Так что основным сожителем оставался лишь Кларенс. — И правильно, мартышка, — заметил он однажды. — Рядом с тобой любая собака от скуки свихнется. Что уж говорить о людях, правда? Себя он человеком по-прежнему не признавал, так что и скучно ему не было. Там, где он жил раньше, даже понятия «новая информация» не существовало. Сейчас же она лилась отовсюду, заполняла каждую секунду — и Кларенс впитывал её жадно, так жадно, словно от этого зависела его жизнь. В каком-то смысле так оно и было — он ведь не собирался надолго задерживаться в этом теле на таких правах, он заслуживал большего. Большего, точно? Когда Филипп был в хорошем расположении духа, ему почему-то лучше удавалось взаимодействовать с окружающими предметами. Попытки захватить тело он оставил, рассудив, что это будет проще сделать, если человек не станет ожидать этого, да и не требовалось пока. Но то, что его собственное тело, видимое, как галлюцинация, только Филиппу, становилось всё реальнее… Удивляло. Но он читал книги, легко держа их в собственных руках, а иногда ощущал на себе взгляды прохожих на улице — и отчаянно не желал связывать это с Филиппом. Филипп старался игнорировать его, злился, отрицал все, что до этого произошло. Между ними — тоже. Кларенс, однако, знал, как называют люди то, что Филипп испытывал. Знал — и чувствовал это так же явственно, как и он сам. Ведь они неразрывно связаны. Влюбленность. Нельзя сказать, что Кларенс желал ему зла до самого конца. Нельзя сказать, что он вообще знал, чего он желает.