Всё сбывается

      «Счастливого Нового года»       Я провожу подушечкой указательного пальца по чёрным буквам на внутренней стороне предплечья. Они, эти буквы, портят мне жизнь с того самого момента, как я задула свечи на торте в день своего шестнадцатилетия.       «Счастливого Нового года» — вот, что скажет мне моя родственная душа, когда мы с ней встретимся. И чем больше становится количество пройденных короткой стрелкой часов кругов циферблата, тем сильнее хочется заменить коварное и наполненное надеждой «когда» на злополучное и обречённое «если».       Не спорю, сначала это было забавно. Я с восторгом ждала декабря, чтобы поставить в гостевой комнате ёлку, разукрасить окна акварелью, развесить по квартире гирлянды, надеть любимый уродливый свитер и ждать, умирая; от нетерпения, разумеется, ведь «встреча с судьбой — удивительное по важности событие, ничему не эквивалентное».       (Это написано в глупом учебнике. Сама бы я ни за что так не сказала).       Первые четыре года после появления надписи ожидание казалось приятно-сладким и тягучим, как карамель. Но время шло, а моя родственная душа всё задерживалась, испытывая моё терпение на прочность и выносливость.       В один прекрасный момент случилось ожидаемое: я устала.       С тех пор стараюсь совсем об этом не думать. Нет, разумеется, я всё так же ставлю ёлку, позволяя коту стащить один из пластиковых шариков и прогнать его по периметру крошечной съёмной квартиры, так же раскрашиваю единственное окно, покрывая стекло акварельными снежинками, так же украшаю голые стены зелёными, красными и синими огнями, так же достаю из шкафа протёртый на локтях свитер с оленями… Только вот надпись на руке теперь туго перебинтовываю, чтобы в глаза не бросалась.       Безусловно, от родственников и друзей, активно начинающих разрывать мой телефон, начиная с третьей недели декабря, всё равно ничего не спасает. Отец с матерью, бабушки и дедушки, тёти и дяди, сёстры и братья, настолько далёкие от меня по генеалогическому древу, что мы почти уже не считаемся роднёй — все с нескрываемым любопытством и отсутствием тактичности спрашивают: нашла?       Ответ всегда один: нет, и больше уже, кажется, не ищу.       Надоело. Лучше бы она совсем не появлялась, эта треклятая надпись!       Я последний раз обматываю белую полоску бинта вокруг предплечья, фиксирую повязку скобой и поправляю рукав свитера, натягивая его до самых кончиков пальцев. Сегодня мне выходить из дома уже не предстоит, а потому с утра я перебралась с кровати на кресло, поближе к телевизору, вместе с завтраком и небольшим запасом в виде целой пачки печенья в качестве обеда. Так день проведу до самого вечера. Потом — спать. И никаких тебе речей президента и шумного застолья. Возможно, если бы я всё ещё жила с родителями, канун Нового года встречала бы иначе, а пока у меня едва хватает денег, чтобы сводить концы с концами, вместе со всеми вытекающими последствиями вроде дешёвой квартирки на самой окраине и дешёвой еды, провоцирующей несварение и боли.       О каком торжестве может идти речь?       Ещё и друзья подвели, предпочтя общество своих партнёров моему. Хотя, конечно, винить их в этом было бы крайне глупо с моей стороны, ведь связь между родственными душами, говорят, настолько крепка, что противостоять ей не может даже человек с невероятно сильной волей.       (Как люблю шутить я, — что, разумеется, не понимают окружающие, — даже человек, способный отказаться от бесплатного десерта).       Однако как, — (почти), — отчаявшейся, меня всегда больше интересовало, как быстро сходят с ума те, кто так никогда и не находит свою родственную душу?       Сколько мне ещё осталось? Почему именно об этом молчат глупые учебники?       Я успеваю пойти по третьему кругу, переключая каналы в поисках хоть чего-нибудь без отечественных звёзд и глупых новогодних песен, когда раздаётся короткий звонок в дверь. Я жду, притаившись. Мигом выключаю громкость у телевизора и даже дышать перестаю; вдруг гость, кем бы он ни был, подумает, что меня дома нет, и уйдёт по своим делам? Но звонок повторяется. Раз, другой, третий. В конце концов некто за дверью просто вдавливает кнопку звонка, заставляя меня вжать голову в плечи от разрывающей барабанные перепонки трели.       Гость явно не собирается уходить. Делать нечего. Тяжело вздыхая и проклиная гостя на чём свет стоит, я плетусь к двери и прикладываюсь к глазку. На пороге стоит Рома — паренёк из квартиры напротив. Роме одиннадцать, и он не по годам умён, чего не скажешь о его родителях, которых я редко вижу в адекватном состоянии.       Определив своего гостя, я открываю дверь, впуская в квартиру промёрзлый холодный воздух из подъезда. Спасибо умнику, разбившему окно на третьем этаже и не удосужившемуся прикрыть содеянное хотя бы полиэтиленовым пакетом или куском картонной коробки! Из-за него теперь каждый спуск на первый этаж напоминает путешествие по морозильной камере.       — Рома, — я улыбаюсь ему, несмотря на неприятный холод, провоцирующий мурашки. — Ты чего? Какие дела?       — С Наступающим! — декларирует Рома.       Мятый, по краям рваный бумажный пакет перекочёвывает из его рук в мои. Подарок? Я раскрываю пакет, заглядываю внутрь. Мне требуется некоторое время, чтобы разобрать, во что именно я так усердно вглядываюсь.        — Ты сделал мне фигурку из проволоки? — уточняю я.       Нет, тон моего голоса не должен быть снисходительным, но сердце разрывается, когда я представляю, как именно проходит детство, должное быть беззаботным, у самого смышлёного из знакомых мне детей.       — Я же говорил, это называется мюзле, — поправляет Рома с серьёзным видом.       Ну да. Даже не знаю, что удивляет сильнее: то, что Рома проводит свободное время за сгибанием проволочных пробок от вина или то, что он знает, как они называются на самом деле, о чём без понятия, могу поспорить, девяносто процентов населения не то, чтобы страны, но планеты в целом.       — Точно, — киваю я.       То, что я вытаскиваю из бумажного пакета, напоминает силуэты двух людей. Присмотревшись, я различаю на одном из них юбку. Парень и девушка, думается мне. Обращены лицами друг к другу. Держатся за руки. К гадалке не ходи, чтобы разгадать этот символ!       — Спасибо, Ром, — я прижимаю фигурку к груди. — Очень красиво.       — Я верю, что ты встретишь свою родственную душу, — заверяет меня Рома.       Он показался мне слишком серьёзным для своего возраста ещё в день нашего знакомства, произошедшего пять лет назад, когда я только въехала в квартиру. Тогда у меня выбило пробки, и я вышла на лестничную клетку, чтобы глянуть щиток и выяснить причину. Там я и нашла Рому: он сидел, прижавшись к перилам, и читал книгу, как позже выяснилось, сборник сказок. Я спросила у него, есть ли в его квартире свет, и он ответил, что не знает, так как сидит здесь уже почти три часа, потому что к родителям пришли друзья, а он не хочет мешаться у них под ногами, ведь это не всегда заканчивается хорошо.       После этого Рома, будучи семилеткой-первоклашкой, помог мне разобраться с рычагами в щитке, а я, несмотря на то, что обещала матери и отцу не пускать домой незнакомцев, пригласила его в квартиру на чай с печеньем.       С тех пор мы стали друзьями.       — Ты, мне кажется, такой уже последний остался, верующий, — говорю я. — Знала бы, что мы будем обмениваться подарками, тоже сообразила что-нибудь особенное.       — Это необязательно.       — Но я не прощу себе, если оставлю своего, пока что самого любимого, мужчину без подарка.       Рома расплывается в улыбке, и чтобы хоть как-то скрыть своё удовольствие от сказанных мною слов, принимается с излишним усердием заправлять отросшие светлые волосы за уши.       — Ты сейчас свободен? — я перевожу взгляд на оставленную приоткрытой дверь его квартиры. Никакого шума, что удивительно. — Может, прогуляемся немного?       Ромина улыбка тает на глазах. Он украдкой оборачивается через плечо, словно боится увидеть кого-то из своих родителей точно позади себя.       — Можно, — несмело произносит он. — Только я не хочу возвращаться туда за курткой, иначе меня уже никуда не пустят.       Я понимающе киваю.       — Мы что-нибудь придумаем, — уверенно говорю я и делаю шаг в сторону, приглашая Рому пройти внутрь квартиры. — Заходи.       Рома — удивительный. Он не возмущается, когда я надеваю на него свои свитер и старую кожаную куртку. Да, вид неприглядный, зато он не замёрзнет.       Уже на улице, бредя по заснеженным кварталам небольшого, но тесного города, и жуя один на двоих свежий рогалик с маком, Рома вновь принимается за своё обычное дело: задавать мне столько вопросов подряд, спрыгивая с темы на тему, что у меня буквально начинает кружиться голова. Но сегодня я решаю быть снисходительнее. На носу Новый год, и, к сожалению, единственное хорошее, что с Ромой сегодня может случиться — это наша прогулка.       Опять же, не мои слова; он сам сказал это, когда в подарок я купила ему снежный шар удивительной красоты.       — Что ты загадала Деду Морозу? — спрашивает Рома, едва я успеваю придумать ответ на предыдущий вопрос о том, почему он, этот самый Дед Мороз, всюду ходит с внучкой и куда вообще подевалась его дочка.       К счастью, мальчишка легко поверил в версию про разлад в семье. К сожалению, он знал это на собственном примере.       — Ничего, — честно отвечаю я, упуская тот факт, что давно перестала верить в сказки. — А ты?       — Машинку на радиоуправлении, — задумчиво произносит Рома. — Но ещё больше я бы хотел, чтобы родители никогда не ругались.       — Знаешь, именно это я сегодня обязательно загадаю, когда пробьют куранты, — произношу я. — Если мы вдвоём сильно захотим чего-то одного, то у Деда Мороза просто не будет другого выбора, кроме как исполнить наше желание.       — Спасибо.       Я быстро приобнимаю Рому за плечи. На большее не способна лишь потому, что чувствую: стоит остановиться, чтобы я смогла крепко-крепко прижать его к себе и сказать, что всё у него будет хорошо, как буду уже не в состоянии сдерживать эмоции и расплачусь.       Работая администратором в небольшой гостинице, куда меня взяли и без разговорного английского, но с обещанием обязательно подтянуть языковые навыки до хотя бы «сносных», я встречала множество людей. Некоторые из них так и оставались безликими тенями в моей памяти, но были и те, которых я запомнила: например, тучный мужчина с залысиной в форме капли, который всё время возмущался по поводу всякой ерунды, а когда уехал, оставил в своём номере неприятный подарок в виде сломанного смесителя в душе и отсутствия подушки, радиоприёмника и плечиков в шкафу; или бизнес леди, которая кривила губы и хамила на любое сказанное в её сторону слово и душилась такими отвратительными духами, что после неё приходилось открывать окна в холле. Таких клиентов было полно. Хороших — в разы меньше. Именно поэтому мне таким невероятно несправедливым кажется то, что солнечный Рома, способный при желании перевернуть весь мир с ног на голову, вынужден расти в семье таких людей, как мои вонючая дама и лысый толстяк.       — Пойдём, посмотрим на ёлку? — просит Рома.       Ему не надо глядеть на меня умоляющими глазами бездомного котёнка, чтобы я согласилась. Поэтому стоит Роме только закончить предложение, как я сама тяну его в сторону центральной площади — среднего размера островка из каменной кладки, где нет ни магазинов, ни фургончиков с едой, ни прочих частников, только пара скамеек и пышная красавица-ёлка, переливающаяся огнями. Правительство города тщательно следит за тем, чтобы никто не портил этот уголок спокойствия. Первое время даже ставили одного-двух дежурных полицейских, но после того, как в городе подскочил уровень преступности, на это попросту не осталось человеческих ресурсов.       Изредка здесь всё же можно увидеть одинокого попрошайку или торговца явно поддельными украшениями из цветного стекла и камней, но они приносят минимум вреда, а потому никто не подаёт на них официальные жалобы. Вот и сейчас единственный «нарушитель» — некто, раздающий листовки с приглашениями на городской салют в новогоднюю ночь. Это человек с надвинутым так низко капюшоном, что я не могу разглядеть его лица и понять, девушка это или парень. Да и по фигуре не скажешь: брезентовое пальто и свободного покроя штаны скрывают её очертания. Правда, последние камуфляжной расцветки, но кто я такая, чтобы судить, когда сама иду в старых спортивных трениках и пуховике, едва прикрывающем заплатку в очень интересном месте?       — Надо взять, — говорит Рома.       Он подскакивает к раздающему раньше, чем я вообще соображаю, что он имеет в виду. Берёт у него листовку и что-то ещё говорит, отчего раздающий улыбается. Обратно ко мне Рома, теперь переключивший всё внимание на красоту новогоднего дерева, не возвращается. Я следую за ним, когда меня останавливает вытянутая в сторону рука, сжимающая листовку в пальцах. Я обхожу её, не планируя ничего брать, и уже собираюсь позвать Рому по имени, когда вдруг теряю равновесие. Между шагом и падением на спину следуют бесполезная попытка выровняться, перебирание ногами на скользком льду и кто-то, умудряющийся схватить меня за капюшон так крепко, что воротник больно впивается в горло.       Слёзы застилают глаза, но, по крайней мере, я остаюсь на ногах.       — Счастливого Нового года, — произносит с усмешкой низкий мурлыкающий голос.       Его хозяин помогает мне окончательно выровняться. Сначала я гляжу на причину своего падения — ледяную лужу, скрытую под тонким слоем свежего снега. Затем — на своего спасителя, явно ожидающего получить заслуженную благодарность. У него вопрошающие карие глаза, по цвету напоминающие крепкий кофе с каплей молока. Лёгкая тёмная щетина покрывает его щёки и подбородок, а скулы, лоб и нос украшают редкие россыпи веснушек. Он не красавец по общепринятым меркам, но есть в нём что-то такое, что заставляет меня признать его привлекательность.       — Вот уж спасибо, — фыркаю я, показательно поправляя задравшийся пуховик.       Рома окликает меня. Я машу ему рукой в ответ, мол, сейчас подойду. Так и поступаю: делаю несколько шагов в его сторону, пока зачем-то не оборачиваюсь на своего спасителя. Он, в свою очередь, не сводит с меня пристального взгляда. Остатки листовок, кажется, больше не представляют для юноши никакого интереса: он швыряет их в мусорное ведро рядом со скамейкой, и я точно знаю — за это его уволят.       Парень одним быстрым движением сдёргивает с головы капюшон. Посреди белоснежной площади и людей в чёрных одеждах ярким фейерверком вспыхивают растрепавшиеся во все стороны розовые волосы.       Одновременно с тем, как наши взгляды снова пересекаются, парень хватается за своё запястье. Секундой спустя мне приходится повторить за ним; боль, пронзающая руку, оказывается невыносимой — словно миллионы иголок входят под кожу и прокручиваются в диком танце по и против часовой стрелки. С трудом справляясь с эмоциями, я снимаю с ладоней перчатки, закатываю рукав пуховика, затем кофты. На то, чтобы разбинтовать злополучную надпись уходит ещё полминуты. Когда я наконец смотрю на неё, только и могу рот от удивления открыть. То, к чему успела привыкнуть, и то, что успела возненавидеть, исчезло. Вместо этого на коже алели цифры:       «31.12.2016»       День, когда я встретила свою родственную душу.       Я поднимаю глаза на розоволосого юношу. Между нами всё ещё те самые несколько шагов, которые я проделала, уходя прочь. Я не уверена, кто из нас должен первым снова сократить их, а потому решаю взять эту задачу на себя.       А выходит одновременно.       — Маша, — представляюсь я, едва мы оказывается в достаточной близости друг от друга.       — Илья, — отвечает он.       Я не знаю, как себя стоит вести, когда находишь свою родственную душу. Когда родители рассказывали мне о своей судьбоносной встрече, они упоминали, что в тот момент любых слов было бы недостаточно для описания всего того, что они чувствовали внутри. Мама с папой просто смотрели друг на друга и осознавали, что именно ради этой секунды все предыдущие года вставали по утрам и находили в себе силы жить.       «Появлялся недостающий всему происходящему смысл, и заключался он в глазах напротив, смотрящих с необъяснимо сильной любовью», — так они объясняли.       — Что ж, теперь, полагаю, мне придётся поверить в Деда Мороза, — первым паузу нарушает Илья. — Говорят, под Новый год что ни пожелается — всё всегда произойдёт, всё…       — Я восемь лет тебя ждала, — перебиваю я Илью. — Так что не говори мне тут про «всё сбывается».       — Десять, — довольно констатирует он, подчёркивая своей скромной улыбкой на бок тот факт, что в этой метафорической гонке он умудрился одержать победу. — И ты знаешь, как пишут в учебниках…       — Некоторые люди стоят того, чтобы ждать.       Илья кивает. Я мысленно считаю до трёх, выдерживая паузу между «тем самым судьбоносным моментом, когда жизнь делится на до и после» и продолжением будничного диалога и говорю:       — У тебя на голове сладкая вата.       Илья фыркает.       — Комплименты не так делают!       — А я и не пыталась сделать тебе комплимент, — я смаргиваю снежинку, осевшую на реснице. — Констатация факта.       Илья снова улыбается, но в этот раз легко качнув головой и прищурившись. Я вижу его впервые, но чем дольше он стоит напротив, тем отчётливее мне начинает казаться, что я знала его и раньше; не напрямую, но в мелочах: в том, как звенит музыка ветра у входной двери цветочного магазина на углу, в том, как солнечные лучи пробираются сквозь зазоры в шторах и падают на лицо, в том, как держать в руках крошечного котёнка, в том, как принимать горячий душ после дня на морозе, в том, как с наслаждением есть любимую сладость, в том, как впервые оказаться в городе мечты...       Даже его волосы, его глупые розовые волосы кажутся мне такими родными, что непреодолимо сильно хочется запустить в них пальцы.       — Маша? — зовёт Рома. Мальчишка оказывается совсем рядом. Он хватает меня за руку. — Ты что, его знаешь?        Как оказалось, да. Всю мою жизнь.       — Он, Ром, — я делаю паузу, чтобы улыбнуться и облегчённо выдохнуть, — второй человечек с твоей проволочной фигурки.       — А вы брат с сестрой? — тут же интересуется Илья.       Не давая ответить на вопрос ни себе, ни мне, Рома вдруг делает то, чего я никак от него не ожидаю — он бьёт Илью в колено носком своего увесистого на вид ботинка. Округлив глаза, Илья, сгибаясь, хватается за ушибленное место. Я дёргаю Рому за руку, немея от возмущения, а сам виновник лишь краснеет от переполняющих его эмоций.       — И где ты был всё это время? — кричит он на Илью.       — Что? — с трудом выдавливает ошарашенный Илья.       — Где ты был, спрашиваю? Почему так долго не появлялся? Знаешь, как Маше было тяжело?       Теперь моя очередь багроветь. Я опускаю голову, максимально пряча лицо в широкий ворот пуховика, и могу только надеяться, что волосы хоть немного скроют вспыхнувшие уши.       — По крайней мере, пока меня не было, у Маши, как я понимаю, был хороший защитник, — горько смеясь, говорит Илья.       Я гляжу на Рому. Тот гордо кивает в ответ.       — Пропадёшь ещё раз… — начинает он, но Илья перебивает его:       — Не пропаду, — Илья смотрит на меня пристально. — Обещаю.       Он протягивает мне руку. Больше всего на свете мне хочется взяться за неё, но я не знаю, как отреагирует Рома, а потому произношу:       — Боюсь, с нами ты сможешь погулять, только если мой юный рыцарь разрешит.       Илья, вопросительно выгибая одну бровь, опускает глаза на Рому. Тот всерьёз задумывается. Могу поспорить, шестерёнки в голове мальчишки начинают работать на полную мощность.       — Ладно, — немного нехотя, что отчётливо слышно в тоне голоса, всё-таки соглашается Рома. — Но больше никаких глупостей.       Тогда я принимаю протянутую Ильёй ладонь. Она у него холодная, и я сую наши сцепленные руки в карман своего пуховика, чтобы хоть немного их согреть.       — Насчёт волос, — начинаю я издалека.       — Не нравится цвет? — уточняет Илья.       — Мне — очень. Но вот на случай, если придётся знакомиться с моими родителями, нужно рассмотреть другие варианты.       — Налысо бриться не согласен, — сразу предупреждает Илья.       — Вообще, я думала о парике, — смеюсь я.       — Или можно просто перекраситься.       — Нет.       Я поджимаю губы в попытке скрыть заговорщицкую улыбку. На удачу, Рома решает взобраться на ледяную горку и для этого выпускает мою руку. Я, пользуясь свободой, привстаю на носочки и запускаю пальцы в розовую копну волос.       В ответ на прикосновение, Илья довольно прикрывает глаза.       — И на ощупь как вата, — констатирую я.       — Это всё ещё не комплимент, — улыбается Илья.       Снегопад, который не предвещал прогноз погоды, усиливается, но я не жалею, что не захватила с собой шапку. Теперь возможность простыть и провести ближайшую неделю в обнимку с кружкой горячей шипучки кажется такой мелочью по сравнению с тем, о чём я когда-то давно читала в учебниках...       И больше они не кажутся мне глупыми.