Адамово яблоко

Мы все называли ее «Вики», хотя она, конечно, прикладывала ладонь ко лбу и шептала: «Виктория», заставляя нас слушать неинтересную байку о том, что родители назвали ее в честь королевы. Она была Вики; апатичной, богатой Вики, которой нравились плохие стихи и брюнеты; Вики, завернутой с головой в шелковый шарф; Вики, открывавшей свои мутные глаза только из-за двух вещей на планете: эмигрантов и виски. Вики курит, прижимая фильтр к губам так плотно, что от сигареты остается белое пятно; белое пятнышко на идеально алых губах Вики, которые она то и дело подмазывает своей кровавой помадой, увеличивая рану рта на своем лице, кажется мне необъяснимо мерзким: Вики только прикидывается манекенщицей Tatler. Она такая же нескладная, как и все мы, и по утрам она точно так же ненавидит свое отражение. Более того, пока она еще не проснулась окончательно и не стала божественной Вики, она косолапит и не умеет носить туфли на высоком каблуке. Вики совсем не та, кем хочет казаться. Он сидит рядом с Вики на подлокотнике кресла, как маленькая племянница богатой тетушки, и перебирает ее длинные прямые волосы. Черная струя скользит между пальцев, и он, задумчиво поднося прядь к носу, автоматически смеется чьей-то шутке: чуть приподнимает плечи, показывает зубы и – лучшее творение таксидермии - начинает все заново. Интересно, разрешает ли Вики ему разговаривать, или она взяла его с собой в качестве дополнения к черному платью?.. Я смотрю на него уже час, если не больше, и делаю небольшой глоток каждый раз, когда он хмурится. Поэтому я пьяный, очень пьяный, достаточно пьяный, чтобы шептать Райану, что этому парню непривычно быть среди нас: никто не носит дешевой одежды и не цитирует Ленина. Райан, моя лучезарная Афина, кивает в ответ на мои остроты и, трогая меня за плечо, говорит тоном учителя младших классов: «Мне больно видеть эти потуги. Боже, как будто тебе тринадцать и ты не знаешь, что делать. Ты заставляешь меня страдать вместе с тобой». Мы учимся вместе, но кто дает ему право переживать за меня? – я ерошу его светлые волосы и улыбаюсь в ответ. Мне не нравится эта мертвая плоть, выхоленная соленым ветром; мне нравится Райан, но он не понимает этого, как не понимает большей части того, что я говорю, и, вместо сочувствия к моей горькой привязанности, вечерами он таскает меня с собой в чужие квартиры. Райан не знает пощады: каждую пятницу тянутся поближе к скоплениям бездарностей, в Млечные Пути бесталанностей и сиплых от курения голосов, чтобы иметь возможность демонстрировать меня, как модный аксессуар: «Это Йен, он поэт». Это Йен, он много курит, дерьмово пишет, он злой. Не смотрите на Йена – вы можете превратиться в камень. Райан неплохой, совсем неплохой, я бы мог любить его платонически, если бы у него хватало такта не держать меня за руку и не обнадеживать: «Сегодня пойдем с тобой в замечательное место…» Замечательные места, где мне приходится совершать самоубийства на публике. Потрясающие места. Райан целует меня в висок: «Хочешь познакомимся?». Он хочет свести меня с ручной собачкой Вики, - я допиваю бокал и передаю его кому-то в толпе. Райан хочет свести меня с ним – с парнем в черном свитере и узких джинсах. Райан думает, мне интересен эмигрант Вики: они приезжают в эту страну по учебным визам, видят статую свободу, а сразу за ней – кровать любительницы восточной Европы. Этот парень груб – он разводит плечи и разминает шею вроде бы от усталости, но я-то знаю: он готовится к тому, чтобы бить женщин и ломать ключицы манерным педикам типа меня. У него в голосе слишком много шипения, как у змеи, он и говорит сейчас, наверное, на родном змеином – отсюда не разобрать, но видно, как Вики дотрагивается до щеки, убирая пальцами яд. Мужественный подбородок, щетина, отросшие темные волосы, не знавшие ножниц, зеленые глаза. И под подушкой у него – корона повелителя ужей. - Йен, милый! – Вики дает мне отмашку умирающей королевы, и Райан отстраняется. Я распрямляюсь, готовясь к прыжку в ледяную воду, и набираю в легкие воздуха. – Друзья, - Вики едва приподнимается со своего трона, кренясь вбок, - сегодня мы имеем честь… - меня начинает подташнивать, и Райан мимолетно гладит мою ладонь: «Я здесь». Моя муза. Моя любовь. Моя волшебная Лола с темно-карими глазами. Все ради тебя. Я сглатываю и открываю глаза: они ждут, когда я начну читать им свои стихи, когда начну прыгать и раскачиваться на люстре, тряся на публику своими внутренностями. Они хотят моей боли, упакованной в ритм и рифму. И он хочет; чучело Вики, набитое самомнением и бахвальством, обтягивает свитер на запястья и подается вперед. Они все затихают, как обычно это бывает с людьми, пытающимися сделать вид, что они ценят поэзию, и никому из них даже не приходит в голову, что мне не нужна тишина, мне не нужно уважение к собственным стихам. Я хочу, чтобы слова тонули в гуле, хочу, чтобы моя боль, мое одиночество, мое все что угодно было разделено, растерто и перемолото. Он смотрит на меня как-то… заинтересованно. Как будто видит во мне что-то большее, чем дрожащие от выпитого руки и покрасневшие от дыма глаза. Он наклоняет голову набок, убирая волосы за ухо, и приоткрывает рот, говоря мне что-то. Я не хочу его слушать, я не хочу ему отвечать, но внимательно слежу за его немой репликой и читать начинаю почему-то только после того, как он смыкает свои красные губы. - Обратно. В ночь. Домой. Зажечь свет. Потушить. Видеть Ночь. Видеть Приклеенным к стеклу Лицо. (1) Они не хлопают мне, а кто бы хлопал?.. Такое часто бывает с неподготовленными к белой поэзии: они смотрят на меня, как будто только что появились на свет, и первое, что увидели – скальпель акушера. Им страшно, они хотят в теплую темноту, где не нужно думать и напрягаться. Они ждут, что я объясню им, почему меня нужно боготворить, где нужно восхититься, когда нужно захлопать, но я не хочу объяснять себя этим людям. Не хочу объяснять себя вообще никому. К тому же, я ведь пьян. Теория литературы выглядит не так эффектно, когда во время особенно удачного пассажа ты отвлекаешься, чтобы добежать до уборной. Он изучает меня, приподняв бровь, и расплетает свои длинные руки, чтобы сделать один тихий хлопок. Чему только не учат воспитанников змей в наши дни! – Вики припадочно подхватывает аплодисменты, и аудитория поддерживает этот шквал. Только он, с недоумением глядя на свои кисти и укоряя их за содеянное, остается без движения среди этого гвалта. Ему бы море за окном, чтобы сделать вид, что я скучный и стихи мои скучные, а вот отражение солнца на воде – это отличный экшн. Но я вижу не только ночь. Я вижу, как он поднимается с подлокотника, уворачиваясь от цепких пальцев Вики, которая тащится за ним: отходит в угол, хлопает себя по карманам в поисках сигарет – Вики услужливо подкуривает, и он проглатывает дым, дотрагиваясь до ее предплечья. Едва заметно, но все же: морщится, как от рези; я протягиваю руку к стакану Райана и делаю большой глоток, смачивая губы. Он закрывает глаза и позволяет Вики гладить его ладонь; его вторая рука напряжена, под тонким свитером проступают мускулы – он терпит, он терпит Вики. Какой неблагодарный юноша, презирающий свою благодетельницу; лисица, сдавшаяся на милость охотников и привыкшая лакать молоко по вечерам. Он дикое животное, угодившее в капкан. Он не хочет быть здесь, не с ней, только не с ней, - по его лицу скользит тень отвращения, когда Вики по-хозяйски поправляет его воротник. Ему нужно на волю, в травы, в лес, а они тычут в него штыками и палками, проверяя, жив ли он в этой западне. Почему же тогда он не скалится? Почему не позовет своих змей, чтобы они искусали Вики? Потому что он омертвел – отсюда его черная одежда, отсюда его траур. «О, красивый мертвый мальчик, поздно вызывать медиков…» (2) - Йен, дорогой… - она ведет его под руку, как ополоумевшую престарелую бабку, с которой нельзя угадать, что она выкинет в следующий момент. - …мы не отвлекаем тебя? – у него маленькие черные зрачки – две дырки в зеленом полотне. Кого он спрятал внутри себя? Кто это выглядывает с таким интересом? Что будет, если я всажу ему в глаз вилку и раздеру глазницы?.. С кем я встречусь в его внутренней стране чудес?.. - Конечно нет, - отдаю щеку на растерзание. Духи Вики тяжелее обычного, будто она хочет быть погребенной заживо под ароматом. - Хочу представить тебе… Адам, - я протягиваю руку этому первому из мужчин: сухая, жесткая ладонь. – Адам художник, - он поджимает губы, как будто она сказала грубость. - Что же ты рисуешь без Евы, Адам? – я хочу ранить его, хочу заставить сказать, что Вики, вульгарная Вики – его Ева. Но он смотрит в сторону, почесывая горло: - Ничего. Я ничего не рисую. «Только ночь. Прижимаюсь лицом к окну и на ощупь рисую ночь», - он плюется парафразом моего стиха, и я застываю, слушая, как его раздвоенный язык покрывает шорохом слово «ночь». - Отлично говоришь на английском, - отрезаю я, передергивая плечами. Не цитируй мои стихи, даже если это получается у тебя так потрясающе: у тебя грязный рот, испорченный поцелуями женщины. - Ты – нет. Ты хочешь причинять языком боль. Боль можно причинить, ударив со всего размаха по лицу. Вот так, - на моей щеке остается пощечина. Я не успеваю удивиться, не успеваю отойти от него – я глотаю ртом воздух, как рыба, и смотрю на его зубы, обнаженные смехом. - Что ты себе позволяешь?! – беспомощно взмахиваю руками, пытаясь оттолкнуть его от себя. - Адам… - Уходи, - он обрывает ее и кивком указывает на кресло. – Уходи, - Вики не знает, что делать, зато знаю я: всадим ему успокоительного и отдадим в террариум – он может быть опасен для общества. - А что себе позволяешь ты? – он хищно улыбается, поворачиваясь ко мне. – Ты приходишь на вечер, где все ждали только тебя и твои стихи, и ведешь себя, как девочка во время первой менструации: чуть ли не плачешь, читаешь вслух плохие стишки и ждешь одобрения мальчика, в которого влюблен, - фыркает, глядя на Райана. - Из какой ты страны? – он поправляет ворот свитера и перекладывает тлеющую сигарету в другую руку. - Из Польши. - В твоей Польше все такие мудаки? - В моей Польше все знают, как отличить любовь от желания потрахаться. И знаешь, что я тебе скажу? – Адам берет меня за руку и притягивает к себе, толкая по направлению к дивану. Я не сопротивляюсь – я послушно сажусь и слушаю его низкий голос, ползущий по моей шее: – Я скажу тебе, что ты ревнуешь меня к Вики последние два часа. Даже не знаю, как ты это пережил, не закатив скандала. На твоем месте… - О боже, ты сумасшедший? Ты принимаешь наркотики? – он легко хлопает меня по плечу и наклоняется ниже, склабясь: - Тш-тш-тш, любимый, - Адам крепко сжимает мою ладонь и выпрямляется, насмешливо кривя губы, - я знаю, как это трудно… Рассказать всем о нашей любви прямо здесь, но мы должны… Мы должны…. - Ты психопат, ты психопат, - отвечаю я, еле шевеля тяжелым языком, и сплетаю наши пальцы. Он становится рядом, упираясь коленом в мое колено, и изучает противоположную стену; мы сидим на вокзале и ждем, когда придет наш поезд. Все вещи давно упакованы, дети отосланы к родителям, а он курит свои мерзкие Dunhill, и мы как никогда близки к разрыву – я нервно смеюсь. – Это не может больше продолжаться! Мы должны расстаться! – я поддерживаю его? Я подыгрываю ему? Я прижимаюсь к его бедру и страдальчески закатываю глаза, принимая роль скорбящей любовницы? - А как же наши чувства, Йен? – он корчит мученическую гримасу и поворачивается ко мне. – После всего, что между нами было? - Я очень зол на тебя. Все эти твои измены… эти потные девушки. Эти некрасивые лица… Разве ты не мог выбрать себе кого-нибудь получше? - он хохочет и опускает окурок в мой стакан. - Если я положу руку тебе в рот, ты откусишь ее, гиена? - До локтя. И ты сдохнешь от заражения крови, - он поднимает меня с дивана и тянет за собой, как будто только и ждал моего ответа. - Я всегда мечтал совершить двойное самоубийство, а у тебя есть потенциал грешника, Йен, точно тебе говорю, - Адам смеется и распахивает передо мной дверь. – Добро пожаловать в дивный новый мир, полный смертей и неожиданных поворотов. - Я не верю в Бога и последующее воздание грехов. - Это ты зря, Йен. Многие считают меня достойным веры и очень стараются, чтобы обратить на меня свое внимания и получить наказание… - у него хриплый смех. На лестничной площадке темно. - Зачем мы вышли сюда? – он щелкает зажигалкой. - Мы увели тебя из места, где ты не хочешь находиться, и забрали тебя от человека, с которым ты не хочешь быть. Сегодня я благодетельствую, Йен. - По-твоему, я хочу быть с тобой? – я протягиваю руку - он вкладывает сигарету мне в пальцы и расправляет плечи. - Ты хочешь быть с кем угодно, только бы подальше отсюда. Как зовут того мальчика, в которого ты якобы влюблен? - «Мальчика»? Сколько тебе лет, Адам? - Двадцать один. Для меня все дети. Ну так? - Его зовут Райан. И вообще, как ты это заметил? - Я художник – я замечаю мелочи. - Это не мелочь, - он хмыкает в ответ на мое заявление. «О да ты что, не мелочь». Мерзкий нахальный взгляд. Бесит. - Когда ты полюбишь меня, ты узнаешь, что такое «не мелочь». А пока ты можешь говорить только о своей непреодолимой тяге к блондинам, - слишком много пафоса. Я закашливаюсь, вытирая слезы в уголках глаз. После алкоголя рот особенно чувствителен к чужой речи. - Ты брюнет. - Я же говорю: «не мелочь». Влюбившись в меня, ты научишься пренебрегать очень многими вещами, - он упирается лопатками в стену и расставляет ноги, наклоняя голову. Адам украл сценарий у Ди Каприо и теперь терзает меня своими репетициями: расслабленная полуулыбка и напряженное тело хищника. - С чего бы это? – я делаю шаг – почему я делаю шаг? Конечно, потому, что я хочу сократить расстояние между нами и нанести ему удар ножом между ребер. У меня, правда, нет ножа – он это знает, наверное, раз подтягивает меня к себе за ремень. Он выше меня – наклоняет голову к моему уху: - Потому что я так захочу, - Адам прикрывает глаза, когда я провожу пальцами по щетине и обвожу его подбородок, задевая нижнюю губу. Я хочу потрогать его, как дети хотят потрогать переливающихся змей в стеклянных аквариумах: «Мама, эта змея прекрасно подходит к цвету моего кардигана, пожалуйста, можно я пущу ее под рубашку?» - Самонадеянно, - я говорю куда-то под воротник его свитера и трусь носом о щеку. – От тебя вкусно пахнет сигаретами и духами. - Ты очень пьяный, да? – смешок – запускает пальцы в мои волосы и поглаживает затылок, пока я медленно вдыхаю его запах. – У тебя только так и получается стихи сочинять, да, Йен? Когда в голове все так перемешано, что ты, наконец, не стыдишься ни себя, ни своих слов? - Что надо принимать, Адам, чтобы считать себя Богом? – умащиваюсь на его плече, коротко дотрагиваюсь губами до шеи. – Может, мне тоже стоит попробовать эти таблетки?.. – он фыркает и спускает руку на мою поясницу. - Это не шутка, мальчик, - он понижает голос до мягкого шепота и целует меня в лоб. - Я Бог, потому что я могу создать целый мир из одной капли краски, - пальцы приподнимают низ моей рубашки, и – я отмечаю это только краем сознания – Адам впервые касается моей кожи. Мурашки. Он точно что-то принимает, но мы обсудим его зависимость завтра, когда мне не будет так любопытно, теплая ли у него спина и сбрасывает ли он на рассвете шкуру. - И никто меня не спасет? - Никто, - я чуть приподнимаюсь на носках, чтобы произнести это в его ухо: - Тогда ты очень злой Бог, - он прижимает меня к себе и упирается подбородком в мой лоб. - У меня просто давно не было адептов, которых бы я любил, Йен. А ты ведь сможешь сочинять стихи в мою честь. Проповедовать. Читать молитвы во славу мою. - Я очень хочу тебя сейчас послать, - его ладонь забирается под джинсы, и Адам дотрагивается до моих ягодиц, пока я скалюсь в его шею. - Но мальчик-поэт не ругается матом, поэтому он будет тереться об меня и терпеть все мои пошлые предложения? - Нет, - он усмехается и наклоняется к моему рту. - Скажи «блядь», - дотрагивается языком до нижней губы и прижимает к себе, надавливая на поясницу. - Нет, - надо бы открыть глаза, посмотреть, вдруг он клыки уже выпустил, но я только прогибаюсь и вытягиваю руку, зажимая его волосы. - Скажи «ты меня заебал, Адам. Ты бы знал, Адам, как ты меня бесил, пока не заговорил со мной. Я ведь думал, Адам, что ты меня не замечаешь, что ты не знаешь, какой я охуенный. А мне ведь хочется, чтобы ты знал». - Нет, - он соскальзывает языком в угол моего рта и разводит губы. Я как-то судорожно выдыхаю в его рот, хватаясь за его плечи. - «Я ведь хочу, Адам, чтобы ты меня трахнул…». Скажи, Йен… - он касается влажными губами моего подбородка и трется носом о щеку. У него горячий язык, горячее тело, он плотно прижимает меня к себе, вминая в свой пах, и я униженно шепчу ему на ухо: - Я хочу, чтобы ты меня трахнул... – его пальцы сжимаются на моих ягодицах, и это так великолепно: слышать, как быстро бьется его сердце, когда я открываю рот, оттягивая языком щеку. Адам довольно хмыкает и кладет палец на мои губы, обмазывая фаланги слюной. - Я думал, ты уже никогда не попросишь… - Адам обнимает меня за талию, поставив между своих ног, и гладит мою щеку, прикрывая глаза. – Чувствуешь, мы идеально подходим друг другу, - он со смешком надавливает на мои колени, заставляя вжаться в него. - Ты мне даже не нравишься. Ты меня раздражаешь. Я просто очень пьяный… - я по-бабски растягиваю слова и сипло ною ему на ухо: - Ты бесишь, Адам. Бесишь. - Разрешаю тебе меня укусить. Мне хочется воспользоваться этой индульгенцией, мне хочется стянуть его свитер, посмотреть, что под ним, попробовать его. Мне хочется его. Я кусаю за челюсть, легко дотронувшись зубами до его подбородка, и остаюсь в таком положении; надо лучше себя контролировать, но стоять ровно совсем тяжело: опираюсь на него и прохожусь языком по щетине. Адам соленый. - Действительно, как океан… - Могу предложить тебе побывать в океане, - он смеется и отрывается от стены, утягивая меня на лестницу. – Можем поехать ко мне, хочешь? - Моя квартира через квартал, - я не должен предлагать ему это. Как же правило о личном пространстве, как же беспорядок, как же не выглаженные вещи?.. Адам останавливается на ступеньке и вытягивает руки. - Хочешь, спущу вниз? – ему весело, и на лице уже не оскал, а улыбка. - Я не твоя невеста, - неуверенно провожу рукой по его шее, и он наклоняет голову набок, давая себя погладить. - Я уже все решил насчет наших ролевых игр, - он поднимает меня легко, как будто всю свою чертову жизнь он таскал на себе других парней. Адаму вообще безразлично,есть я на нем или нет, - быстро спускается вниз и открывает ногой дверь. Свежо. Под ногами хрустят листья: Адам великан, который ломает им хребты. - …быть литератором – это очень скучно, Йен, - он перехватывает меня в коленях и крепче прижимает к себе. - Для того чтобы выразить себя, тебе нужны слова, которые никогда не могут полностью показать, что ты чувствуешь на самом деле, - пусть говорит что хочет: у него приятный голос. – К примеру, когда я хочу описать свадьбу, я рисую тонкую полоску белой кожи между майкой и джинсами, это больше, чем ты можешь рассказать во всех своих стихах, - пробую коснуться губами его шеи, и Адам замедляет шаг, чтобы мне было удобнее его целовать. – Этот участок светлой кожи – подвязка невесты, длинный белый лимузин, солнце в шторах после первой ночи, любовь продолжительностью все лето, когда не было времени загорать, потому что слишком хотелось заниматься сексом, - провожу языком от уха к кадыку, и он шумно втягивает воздух, сжимая пальцы на моей голени. - Если я захочу описать свадьбу, что маловероятно, я скажу: «Красное на белом». Направо в арку сверни. - И тебя никто не поймет, - Адам дует на мои волосы. – В этой твоей метафоре. - Ну, знаешь ли, меня и так мало кто понимает. Куда уж мои метафоры… - Ты хочешь показать, что девушка была так сильно влюблена в жениха, что сохранила себя, и в первую брачную ночь отдалась ему. И еще, возможно, что любви было слишком много, и она запачкала скатерти, торт и подвенечное платье. От его волос пахнет краской и ацетоном; обхватываю ртом мочку его уха и чуть тяну на себя, прислушиваясь к тому, как он выдыхает через рот. - Тебя послушать, так ты всё, о чем я всегда мечтал. - Так оно и есть, Йен… - он молча несет меня, и я запрокидываю голову: небо высокое и синее, в лучших традициях Америки; можно забраться на крышу здания и фотографироваться на фоне луны, или лежать в кровати и через окно смотреть, как проходит ночь, или… - Зачем ты пришел сегодня читать стихи? - Райан позвал. - Это не ответ. Ты мог отказаться, - трется носом о мой висок, и мне почему-то хочется закусить воротник рубашки, чтобы случайно не застонать. - Прямо до конца дома… Я не хочу никому позывать свои стихи, но они сами заставляют меня выходить на публику, как в цирке. Из меня так мало можно взять, Адам… - прикладываю губы к его уху. Сбивчивый пьяный шепот: – В моих стихах очень много отчаяния, они совсем не похожи на полки с продуктами, где каждый берет то, что ему хочется... Я Хиросима, а не Tesco (3), и стихи мои – это внутреннее уродство, - мягко целую его в щеку и замираю, чувствуя, как он упирается языком в щеку навстречу моим губам. - Красивые люди никогда не бывают озабочены поиском сравнения для боли или страха – они ходят в клубы, много пьют, часто целуются. Когда мне плохо, я хочу портить другим людям жизнь. Один из этих способов – такие вот чтения. - На мой взгляд, ты очень красивый. Но я еще скажу о своем окончательном решении, когда мы посмотрим внутрь твоей грудной клетки, - кладу ладонь на его затылок и прихватываю волосы. - Поцелуй меня, пожалуйста, - делает еще два шага, будто не услышал меня, и только потом наклоняется и ласково касается ртом моих губ; поцелуй получается нежным, на вдохе, как будто мы только начинаем учить друг друга: мне нужно, чтобы он провел сомкнутыми губами по моему подбородку и коснулся угла рта, нужно, чтобы он крепче обнялся меня, мне нужен он. Этого более чем достаточно, и мне неловко от этого своего желания застыть в этом прикосновении. Голос совсем сел: – Адам, мне нужно достать ключи. - Хорошо… - он как-то растеряно отпускает меня, придерживая за талию около двери, и утыкается носом в мой затылок. В квартире совсем темно; я наступаю на какую-то стопку книг, пытаясь включить свет, но Адам задерживает ладонь и, сжав запястье, заводит мою кисть за голову. - Тебе надо это все почувствовать, а не увидеть, - подталкивает меня к стене и прижимает коленом, нависая надо мной. – Слушайся меня, хорошо? – он облизывает губы и оставляет влажный отпечаток на моей шее. У него горячие руки, и мне почему-то так хорошо выгибаться под его ладонями, помогать ему снимать мою рубашку, мне почему-то нравится, как он прикладывает пальцы к моим ребрам и замирает, упершись лбом в мой висок. Во рту совсем пересохло; я тянусь к его губам, и он подставляет рот и позволяет мне вылизать его, размазать его слюну по своему подбородку и сильнее обхватывает меня за талию, когда я выдыхаю в него. - Знаешь, я бы поставил на тебя «My sweet prince»(4), потому что у тебя, - обводит большим пальцем мою нижнюю губу, и я ловлю его фалангу, пропуская внутрь рта, - очень сладкий рот. - Мы знакомы три часа, а ты уже хочешь поставить на меня песню, которая будет выдергивать из тебя ребра каждый раз, когда я – возможно – позвоню. Ты даже имени моего с утра не вспомнишь, куда такие жертвы… - Тебя зовут Йен. Довольно просто запомнить: твое имя идеально подходит для моего языка. Йен-Йен-Йен, - он довольно улыбается и убирает волосы с моих глаз, задерживая ладонь на лице. – Ты удивительно мне подходишь. Почти больно: в животе что-то с ужасным грохотом падает вниз, в ушах слышен гул. Я не чувствую ни того, как моя кожа покрывается мурашками, ни того, как у меня подкашиваются колени, я чувствую только тепло его руки. - Адам… - «Адам-Адам Адам-Адам», - я знаю только одно это слово. – Пожалуйста… - подаюсь бедрами вперед и тяну за край его свитера. Нужно было купить кровать, подготовиться к его приходу в мою жизнь – нерешительно толкаю его к матрасу на полу, и Адам наклоняется, морщась от боли. - Что-то не так? – слишком испуганно – он мягко улыбается мне и гладит мое плечо, привлекая к себе. - Спина болит, - с трудом усаживается на одеяло и тянет меня, устраивая между коленей. - Уговорил, будешь сверху, - он смеется, снимает свитер и медленно опускается на лопатки, подложив под себя подушку. – Можно мне?.. Адам прикладывает мою ладонь к своей грудной клетке и прикрывает глаза, когда я провожу пальцами вниз к животу. - …ты поэтому так дергался, пока сидел рядом с Вики? – мелкие прикосновения к прессу – он приподнимается на локте, удобнее устраиваясь под моей рукой. - Не могу долго в одном положении находиться… - Адам хрипло стонет: открываю рот и касаюсь его живота, втягивая кожу. Сжимает меня ногами и резко укладывает на бок, оказываясь сверху. – Так лучше… - поцелуи от ключиц до пупка: мои пальцы запутываются в его волосах, и я с силой прижимаю его к себе. - Зачем тогда ты меня нес, если тебе было больно? Адам отрывается от меня и, пододвинувшись ближе, целует в угол рта и долго-долго смотрит на меня, прежде чем сказать: - Я хотел это терпеть. Это ведь ты. Тесно и такое ощущение, что у меня насквозь промокло белье; прогибаюсь в пояснице, дотрагиваясь до его паха, и он опускает вниз руку, расстегивая мой ремень, и снимает с меня брюки. - Разденься. Адам послушно стягивает джинсы. Красивый… - поднимаю ногу и аккуратно дотрагиваюсь до лобка, веду стопой к члену и накрываю его, прижимая к животу. Он присаживается на ягодицы и широко расставляет колени, позволяя мне пройтись ниже. Ощущений слишком много: мягкий выбритый лобок, теплая дорожка смазки по боку члена, его скомканный вдох, когда я пропускаю стопу между его бедер и надавливаю пальцами на анус, его руки поверх моих запястий. Адам перехватывает мою ногу и отводит ее в сторону, раскрывая меня. - Послушай… - облизываюсь, глядя, как под его кожей ходят мышцы, когда Адам приникает губами к моей лодыжке. – Я… Он хмыкает, лижет под коленом и ложится сверху, забрасывая мою ногу за свою спину. - Я знаю. Первый раз. Я буду аккуратным, принц, - Адам целует меня в шею и застывает, подставляя под ответный поцелуй свою шею. Приоткрываю губы и мягко касаюсь его кадыка: резкий выдох, Адам с силой вжимается в меня и подкладывает руку под мою спину, поднимая к себе. - Откуда ты все знаешь? - Ты пахнешь девственником, - он улыбается и трется носом о мою щеку. - Здесь, - язык чертит прямую от моих губ к ямке между ключицами. – И здесь, - Адам приоткрывает рот и, плотно обхватив ладонью мой член, приподнимает яички, чтобы поцеловать между бедер. - Сделай так… - воздуха на «еще раз» уже не хватает, поэтому я просто развожу ноги, пуская его. От языка становится горячо: он обводит сжатые мышцы и чуть надавливает, входя кончиком внутрь. Его волосы щекочут кожу; он заправляет прядь за ухо и укладывается щекой на мое бедро, вылизывая ягодицы. Мне хочется иметь его в себе, слиться с ним, хочется, чтобы отпустило это ощущение пустоты. Я хочу, чтобы он действительно был змеей, чтобы его можно было пустить в меня, а потом сжать ноги и оставить внутри; Адам прогибается в спине и утыкается ртом в мошонку, вслепую находя мою блуждающую ладонь. - Адам… Он отрывается от меня и, поморщившись, выпрямляется, двигаясь к моему рту. - Что?.. – касается языком моей нижней губы и нажимает на нее: - Попроси меня. - Давай ты возьмешь меня? – тяну за его волосы, открывая шею для укуса. – Пожалуйста… - Как скажешь, Йен, - усмешка. Не больно, не странно, не страшно. Он укладывается на меня, застыв в этом положении, и гладит мое предплечье, чуть изменяя угол. Так гораздо более приятно – обхватываю его ногами, пропуская совсем глубоко, и останавливаюсь под ним. - Ну как, принц? - Говорили, что в первый раз это неприятно… - поднимаю подбородок, чтобы он поцеловал меня. – А я наконец-то чувствую себя так, как надо. Адам медленно двигается вперед – немо открываю рот, выдыхая, и кладу руки на его лопатки, привлекая к себе. - Пока я жил в Польше, - плавно подается назад, поднимая бедра, - я очень много рисовал одного и того же человека. Мне столько раз снилось, как он разговаривает со мной, как мы с ним целуемся, мне снилось, что он рядом со мной… - ни одного миллиметра между нашими телами; он с силой прижимается ко мне, и мой член упирается в его живот, когда Адам толкается внутрь. – Я устал тебя искать, - он просовывает руку между нами и аккуратно проворачиваеи в кулаке мой головку, помогая мне. Измарать его в собственном шепоте: обласкать его тело своим голосом и поцеловать его, вкладывая в рот тихое «Адам». Нет остального мира. Нет ни его, ни меня. Есть только это секундное замешательство, когда я застываю, глядя в его глаза, и почему-то произношу одними губами: «О боже мой». Адам порывисто выдыхает и резко двигается в такт с рукой; стыдно – я кончаю от того, как он простанывает «Йен» в мой рот. Внутри становится тепло. Нужно прийти в себя, но я удосуживаюсь только крепче прижать его к себе. - …я никуда не собираюсь уходить, - насмешливо. Целует меня в висок и приподнимается на локтях. Адам медленно двигается вверх, размазывая мягким членом нашу сперму по моему животу. - А вдруг?.. – он закрывает мое лицо своими волосами, и мы целуемся в полной темноте. – Люди, которых мне хотелось любить, всегда уходили. - Кто, к примеру? – укладывается на бок рядом со мной и ладонью собирает капли со своего торса. - Уайлд. Йейтс. Оден (5). Девочка из младшей школы, рядом с которой я сидел, - Адам кивает мне и облизывает пальцы. - Ты англичанин. - Ирландец, если точнее. Он смеется и поднимает руку, чтобы я мог к нему прижаться. От бока пахнет шалфеем – утыкаюсь носом в подмышку и обнимаю его. - Принц, послушай, я знаю, что ирландцы очень независимы, но тебе надо будет как-то переварить мысль о том, что ты будешь моим, хорошо? – Адам аккуратно убирает за ухо мои волосы и целует в лоб. – Мне нужна бумага. И карандаши, - он поднимается с матраса, упирается рукой в стену и подходит к столу, беря листок. – Тут какие-то стихи написаны. - Ай, бери, - лениво заворачиваюсь в одеяло и закрываю глаза. – Все мои стихи – дерьмо. - Ну-ну, Йен, безусловно, не блеск… - Эй! – он улыбается и садится на стул. – Просто… не знаю. Я всю жизнь писал про одиночество и неполноценность одного человека... Мне надо пересмотреть свою авторскую концепцию. Адам быстро штрихует контур и ведет плечом, разминая мышцы. - …знаешь, я видел тебя тысячи раз и столько же представлял, как я тебя встречу. И когда ты вдруг стал упираться, о боже, мне хотелось ударить тебя по лицу, Йен. - Ты вообще-то ударил меня, - выползаю из-под одеяла и подхожу к нему, дотрагиваясь до плеча. - Садись, - сводит колени и открывает руки. Заползаю на Адама, скрещивая ноги за спиной стула, и прячусь в его волосах. – Ты меня взбесил – я тебя и ударил. - Ты реально очень дерьмовый Бог… Он смеется и гладит меня по спине. - Ты привыкнешь… - откладывает карандаш и дует на лист, убирая кусочки грифеля. Адам поднимается, придерживая меня за ягодицы, и укладывается на спину, не отпуская меня. Тяну за край одеяла, накрывая нас. - Спокойной ночи. - Хорошо, что ты меня нашел. - Просто охуенно. * Просыпаюсь от того, что стало холодно, и, не размыкая век, ищу его. - Адам?.. – сжимаюсь под одеялом, готовясь услышать тишину. - Кофе будешь, принц? – он, гремя чем-то, отзывается с кухни. Мне не до того, чтобы искать белье и одеваться, - мне нужно потрогать и поцеловаться с ним. - Адам, твою мать!.. – он опирается о подоконник и откусывает от яблока. - И тебе доброе утро, - протягивает ко мне руки, и я с негодованием прячусь в нем. - Ты нарисовал на моих стихах. - Только на тех, которые, по моему мнению, не имели художественной ценности. - То есть, на всех. - Ну, это уже просчет с твоей стороны, - обнимает меня за талию и вгрызается в яблоко. – Надо было стихи получше писать. Фыркаю и дотрагиваюсь губами до его кадыка – Адам замирает и, урча, выгибает шею. - Нам надо будет купить яблок. - Ага… - приподнимаюсь на носках, и он опускает руки на мои ягодицы. - Я серьезно. Мне не с чем было натюрморты сегодня рисовать… Ладно, я куплю яблоки. В общем-то, куплю что угодно. Только оставайся здесь. ** - Послушай, ты требуешь от меня невозможного. Срок обучения подошел к концу, мой грант закончился, мне нужно защититься в Варшаве, - Адам застегивает пенал с карандашами и укладывает его в карман сумки. – И потом я вернусь к тебе молодым безработным художником. Мне нужно что-то дополнительно объяснить, Йен? Это максимум – полгода. Это все звучит очень рационально, предельно разумно и ясно. Это все не имеет для меня никакого значения. - Не уезжай. Пожалуйста. Не уезжай, - мне не хватает голоса ни на что: ни на слово, ни на полслова, ни на звук. Я закрываю рот ладонью и зажмуриваюсь, потому что я не хочу видеть это, я не хочу говорить это: - Адам, я умоляю тебя, не… «Не покидай меня». - Адам?.. – он сбрасывает вещи в сумку и поднимает руки к потолку. - Йен, ты представь только, сколько восхитительных грустных стихов о разлуке ты сможешь написать, когда я уеду? – сцепляет пальцы в замок на затылке и присаживается на корточки. – Без меня у тебя будет прекрасная жизнь, полная скорби и самоудовлетворения, мой принц. Я бы и сам так хотел, Йен, но в мои двадцать два плохо получается тосковать… - Адам?.. – он оборачивается. Адам садится на пол и закрывает лицо руками. - Я не могу остаться, - он обнажает зубы, как будто глотает большой кусок, и скалится от боли. У Адама трясутся пальцы. У Адама дергается плечо. У Адама дрожат губы. - Что мне нужно сделать, чтобы ты остался? Адам, ну пожалуйста. Чего ты хочешь? – он протягивает ко мне руку. Я падаю на колени рядом, будто в молитве, и прижимаю ладонь к своей щеке. Он зло царапает мой подбородок и тянет за волосы. - Что мне сделать, Адам? - Я не завишу от того, что ты сделаешь или не сделаешь, - он утыкается носом мне в висок и усаживает между своих колен, крепко обхватывая за поясницу. – Жизнь – это расставания, принц, жизнь – это меланхоличные песни и курение по вечерам, жизнь – это неприятно, это больно, и ты можешь это только принять, подставляя грудную клетку. - Хочешь, я измажу тебе лицо в своем «Адам»? Хочешь… - он сминает мою рубашку и выдыхает куда-то в шею: «Не хочу. Я ничего больше не хочу». – Я могу все сделать, пожалуйста, Адам… - Я не могу остаться, - он закрывает глаза и трется щекой о мою щеку. – Нам нужно прощаться. - Тебе больно сидеть. Поднимайся, - у меня глухой голос, утопленный в вате. – Уходи, Адам. Я понимаю его посыл: мы должны научиться расставаться. У нас плохо получается не видеть друг друга больше двух часов. Мы скверно высыпаемся, если не спим в одной кровати. У нас не получается ни писать, ни рисовать, если мы не рядом. Мы вместе провели прекрасный год, теперь мы должны провести полгода в страданиях друг по другу на разных континентах. Адаму нужно получить диплом, мне – сдать экзамены и устроиться на работу. Он мог бы продлить стипендию, я знаю. Но суть в том, чтобы пойти на уступку. Суть в том, чтобы Адам мог доказать мне, что он всегда, всегда все знает лучше. Он отстраняется от меня и неловко выкручивает кисть, пытаясь встать. - …как ты вообще справишься без меня в своей Польше? - Ну, ты ведь будешь мне писать, - треск суставов. – Будешь много мне писать, и я как-нибудь вытерплю. - Нет. Нет, ты не вытерпишь, Адам. - Не вытерплю. Мы долго смотрим друг на друга. Он застегивает сумку и перебрасывает ее через плечо. - Тебе обязательно быть таким маленьким ублюдком, который колупает во мне моей же любовью? - Я просто хочу, чтобы ты умер. Как только переступишь порог. Я просто хочу, чтобы ты понимал, Адам: без меня твоя жизнь превратится в одно бесконечное страдание. - О боже, это мне говорит человек, взявший премию Эдгара По (6). - Да иди ты нахер, - устало растираю лоб. – Проваливай из моего дома, из моей жизни. Вали и не возвращайся. - Йен, - он растягивает мое имя, - Йен, я очень тебя люблю и буду любить еще больше. И я даже разрешу тебе приехать ко мне на Рождество. И, может быть, иногда буду сообщать, что скучаю без тебя. - Ты думаешь только о себе и делаешь то, что хочешь. Уезжай в Польшу и подумай там над своим поведением, - закусываю изнутри щеки. Мне хочется разрыдаться прямо сейчас. - Йен, я люблю тебя. Он выкладывает из кармана связку ключей и протягивает мне. Цокаю. Я подхожу - и он обнимает меня, гладит по затылку и резко отпускает, делая шаг назад. - Напиши мне, как заскучаешь. Адам закрывает за собой дверь, и я вынимаю мобильный телефон. На кухне – корзина с красными яблоками. В гостиной напротив кровати – около сотни набросков, где я выгляжу довольным и расслабленным, потому что Адаму нравится рисовать меня после секса. В шкафу запах его вещей. Здесь вообще не осталось ничего моего. Все наше. Jan, 22:40 Суббота передышка Больше не смеяться С полуночи До полуночи Больше не плакать (1) 22:41 Видишь, мое отсутствие уже на тебя благотворно влияет. Откладываю мобильный и укладываюсь на кровать. Полгода. Может быть, мне надо выучить польский. 1. Беккет 2. Antony and The Johnsons – I fell in love with a dead boy 3. Tesco – сеть гипермаркетов 4. Placebo - My sweet prince 5. Йен корчит из себя неизвестно что, опять используя метафору: «ушли от меня», т.е. умерли 6. По – довольно мрачный парень, и премия у него соответственная.