Его убьют собственные цветы.

Филип задыхается, когда смотрит на Лукаса, как всегда с деланным пренебрежением отворачивающегося от него. С каждым разом всё сложнее понять, настоящее его отвращение или искусственное, и от этого в груди всё скручивается и перемалывается, как в огромной мясорубке. Кажется, ещё немного и все вокруг услышат отвратительный хруст костей и утробное урчание разрываемой плоти. Может быть, они слышат эти мерзкие звуки уже сейчас, поэтому так косятся на Филипа, поспешно сбегающего со школьного двора. Он не хочет никого видеть. Единственное, о чём он мечтает — чтобы всё это закончилось. Дом Хелен и Гейба встречает его приветливым деревянным крыльцом и уютным креслом-качалкой, которое никто не удосужился занести на ночь. Филип опускается в его твердые объятия — лак кое-где потрескался и теперь слущивается, оставляя золотистые чешуйки на локтях и джинсах, — и осторожно вынимает из волос тёмно-фиолетовую, почти чёрную фиалку. Кожа, от которой только что аккуратно оторвали стебелёк, едва ощутимо зудит. Когда-то его цветы были бордово-красными — редкий цвет для фиалок. Маленькие чашелистики, на которых покоились багровые лепестки, проглядывали из тёмных прядей, и все вокруг находили их либо чрезвычайно милыми (мама), либо чертовски сексуальными (тот загорелый парень из клуба). Но потом Эн начинает всё чаще носить в карманах своего домашнего кардигана таблетки, Филип натыкается на шприцы, спрятанные за стояком в туалете, а номер скорой помощи его пальцы могут набирать уже вслепую. И тогда фиалки темнеют, становясь сначала фиолетовыми, а потом — практически чёрными, и теряются в волосах. Они больше не выглядят милыми или сексуальными. Они просто жуткие, похожие на тёмных жуков, копошащихся в его голове, и Филип начинает их вырывать: сначала неумело, больно дёргая за кожу и прикладывая к ранкам ватку, потом всё ловчее и ловчее. А потом ему становится не до любви, и фиалки отцветают. Однажды он расчёсывается, и с его волос падают сморщенные трупики цветов, пока в передней переговариваются люди из опеки и тихонько хнычет мама, пытаясь сдержать слёзы и выглядеть сильной. Он не влюбляется ещё очень долго, крутясь на карусели соц.защиты, пока его проверяют, водят по врачам, проводят психологические тесты и обещают, что теперь-то будет всё хорошо. Филип знает, что не будет. Его забрали у мамы, и он видит её только мельком в зале суда, потому что им запрещено общаться. Филип пытается объяснить, что он уже не маленький, что раньше — вот раньше да, было тяжело: ему едва стукнуло семь, а он уже умел включать печку и готовить себе и маме завтрак. Но его никто не слушает, и в конце концов он замолкает, глядя тоскующим, щенячьим взглядом на мать. Он думает, что больше не зацветёт, настолько ему холодно внутри. Жизнь, конечно же, как и раньше, решает за него, выпихивая в пригород под сень раскидистых лесов и бескрайних полей. Тиволи обещает ему спокойную жизнь и безмятежные деньки в школе, но стоит Филипу посмотреть на своих одноклассников, больше похожих на стайку гиен, на хмурую Хелен и преувеличенно улыбчивого Гейба, как отчаяние затапливает его до самого подбородка и шумит в висках недремлющем морем. Жизнь решает, что моря в Филипе недостаточно, и пускает айсберг — белокожий, светловолосый и умеющий отвратительно ловко лгать о самых важных вещах. Ей-богу, если бы Филип знал, чем обернётся то ли насмешка, то ли просьба новоявленного байкера снять его прыжки, то с криками и нецензурной бранью, которой нахватался у Билли, выбежал прочь из школы, в тот же день позвонив в опеку. Но ему слишком хотелось подружиться хоть с кем-то. Что ж, план удался. Додружился до чёрных фиалок за ушами. Филип горько усмехается — он знает, что со стороны его усмешка почти незаметна, — и крутит сорванный цветок в руках. Он выпутывает фиалки из своих волос круглые сутки, даже во сне уже научившись чувствовать, где они прорастают. Его пальцы сами нащупывают мягкие стебли, осторожно отщипывают их у самой кожи, чтобы не оставить ранок, и выбрасывают крошечные растения в урну для бумаг. Сплошная автоматика. Комар носа не подточит. Фиалки практически не пахнут, а если бы и имели аромат, Филип перебил его цветочным шампунем. Впрочем, его цветы всё равно не смогли бы соперничать с шикарной короной из лилий, которая венчает голову Лукаса. Чёрт побери, как же они с ними мучаются, когда надо надевать шлем! «Эй, не сломай её!» — испуганно вскрикивает Лукас на видео, и Филип, уже убравшийся с крыльца и забравшийся на кровать в своей комнате, слабо улыбается. Его собственное лицо появляется в кадре. «Я не сломаю, ок? Просто не вертись!» — Филип на видео осторожно заправляет одну лилию под другую и зачёсывает их назад. Собственные фиалки, ещё не сорванные, проглядывают надо лбом и падают на брови. Лукас доверчиво подставляет свои цветы его рукам, и Филип на кровати задыхается снова — они кажутся такими счастливыми и беззаботными, ничего не знающими о том, что случится через какой-то несчастный месяц, что в горле начинает першить. Филип сглатывает, с трудом пропихивая ком по горлу, и открывает следующее видео. Лукас дурачится — помпезно кривляется на камеру, изображая из себя то ли короля, то ли кого-то похожего. Лилии горделиво качаются над его головой, и пускай ими ужасно гордится Роза, но Филип знает — первый цветок в волосах Лукаса появился на следующий день после того, как они впервые взялись за руки. Так нелепо и по-детски: Валденбэк покачнулся, оступившись на грязи, он машинально схватил его за ладонь и притянул к себе. Им хватило всего мгновения, чтобы влипнуть друг в друга, и Лукас замер, почему-то не спеша отстраняться и загнанно, почти испуганно глядя ему в глаза. На следующий день в белых волосах появилась первая лилия, а все девчонки начали судачить, что наконец-таки Роза охомутала первого красавчика школы. Ох, если бы! На всех коротких роликах, снятых совершенно непрофессионально и вертикально, запечатлено столько веселья и нежности, проскальзывающей в каждом движении, что Филип не может оставить это только себе. Он привык делиться с Лукасом всем, даже если тот в ответ делится с ним только ложью и очередным оскорблением в коридоре школы. Приложение видеоредактора стоит на рабочем столе отдельно от всех — так удобнее, всё равно им пользуются так же часто, как значком браузера, и Филип склеивает одно видео за другим, то улыбаясь, то открыто посмеиваясь. Этот мир на экране куда безопаснее и счастливее, чем тот, который его сейчас окружает. Проверяя, не наехала ли одна звуковая дорожка на другую, он кашляет, с удивлением понимая, что на языке у него какой-то травянистый привкус. Кашель нарастает, и Филип сбрасывает с ног ноутбук, складываясь пополам и перегибаясь с кровати. Ему кажется, что его сейчас вырвет: спазмы крутят живот, вкус травы становится всё сильнее, а в голове мутится. Он слышит, как во дворе затихает подъехавшая машина Хелен и Гейба, поэтому затыкает себе рот одеялом, впиваясь зубами. Кашель становится всё слабее и слабее, но ощущение, будто он разжевал траву, не покидает его даже за ужином. Филип видит Лукаса в школе — тот обнимается с Роуз, о чём-то говоря с одноклассниками. Горло вновь начинает драть, словно в нём что-то растёт, и Филип уныло думает, как вышло бы забавно, окажись там фиалка. Задохнуться от собственного цветка — глупее не придумаешь. Он массирует шею, стараясь не привлекать ничьего внимания, но, когда Лукас проходит мимо него в класс, Филип чувствует на себе его взгляд. Не деланно презрительный или равнодушный, а как всегда растерянный и настороженный. Он поднимает голову и видит Валденбэка, который смотрит на него поверх головы Роуз, сжав губы до тонкой полосы и виновато сведя брови. Филип хочет, чтобы Лукас бросил уже свою чёртову бабу и подошёл к нему, закинул руку на плечи, как делал это много раз, пока они были наедине, и легко поцеловал в губы — быстро и коротко, будто птица клюнула. От этой мысли кашель словно усиливается, и Филип резко отворачивается к стене, зажимая рот ладонью и сцарапывая очередную фиалку над ухом. Он не строит иллюзий. Лукас никогда к нему не подойдёт. Он даже не прочёл его последнее сообщение, в котором Филип послал видео, и ему становится с каждым днём всё более стыдно за свой капс «ПОСМОТРИ НЕМЕДЛЕННО!» Будто Лукас бы его послушался. Ночью Филип просыпается от собственных хрипов и долго смотрит в потолок, восстанавливая дыхание. Наверное, он подхватил какую-то простуду? Или горло застудил? Его первая мысль, которую он не успевает проконтролировать: надо сказать маме, но мамы нет рядом с ним, она ужасно далеко и хорошо, если в трезвом рассудке. Филип всхлипывает, разворачивается лицом в подушку и корчится от сухих рыданий, больше не позволяя себе издать и звука. Маленькая фиалка, только проросшая над виском, ломается о подушку, и наволочку пачкает скупой росчерк крови. Ему нужно быть спокойным, как когда-то он был спокойным ради мамы. Поэтому он спокойно извиняется перед Лукасом за то, что тот соврал ему. Поэтому послушно подтверждает всё то враньё, которое сказал Валденбэк, и безропотно глотает грязь, которую на него выливают. Наверное, невидимая земля забивает ему горло, потому что он снова кашляет, выбегая из-за стола и прижимая к груди телефон. Под рёбрами что-то гудит на каждом вдохе, Филип практически падает на дерево в подлеске, царапая о кору ладони, и сплёвывает вязкую слюну себе под ботинки. Во рту стоит вкус травы, и его не удаётся перебить текиллой. Мир трясётся и шатается, словно кегля, сбитая в боулинге. Лукас обнимает Роуз. Лукас разворачивается и уходит, как всегда морщась в его сторону, и Филип уверен — сейчас он не врёт. Может, Лукас вообще никогда не врал, просто развлекался и шутил? Хотел попробовать, как это будет с городским мальчиком. Филип падает — прячется — за колесом машины, а земля едва не бросается ему в лицо, настолько он пьян. И всё равно в зубах, горле, под языком грёбаная трава, трава, трава… Он отравлен, сам наевшись яда и продолжая жадно глотать его с губ Лукаса, с его кожи, из его рук. Мир дрожит, смазывается, летит. Где-то в бреду над ним появляется лицо Лукаса — обеспокоенное, с блестящими, будто от сдерживаемых слёз, глазами. Знакомые тёплые руки придерживают его за щёки, но Филип уже ничему не верит. Лукас перебирает его фиалки, приглаживая их лепестки, но он только смыкает веки и думает, как же ему херово. Будто он действительно стал тем мусором, которым в него кидались совсем недавно. Филип задыхается, отчаянно хватая ртом воздух, и откуда не возьмись появляется Гейб.  — Тихо, тихо, — шепчет мужчина, бережно обнимая его и укладывая себе на плечо. — Тошнит? Дать воды? Филип пытается вдохнуть, но в горле как будто что-то есть, и не вдохнуть, ни выдохнуть. Наконец приходит кашель, и он скручивается в надёжных руках Гейба, стараясь, вне всяких сомнений, выкашлять себе лёгкие. Ему так плевать, что он уже даже не думает, что это болезнь. Неважно. Он просто уедет прочь из этого жуткого места, отравленный и полудохлый, как мышь, с которой наигралась кошка. Не будет больше этих прекрасных видов на буйные леса, огромного озера с домиком, на чьих стенах до сих пор видна кровь, школы, где в него кидают банками из-под пива. Филип хочет, чтобы всё закончилось прямо сейчас, потому что он вновь становится пустым, каким был едва ли год назад. В горле свистит, и он тихо кашляет в кулак. Приступ бьёт его кулаком под дых, отчего Филип резко поддаётся вперёд, упираясь лбом в спинку переднего сидения. Неожиданно по губам что-то скользит — нежное и лёгкое. Филип опускает взгляд и с усталой обречённостью смотрит на тёмный лепесток фиалки, подрагивающими пальцами касаясь шеи. Так и есть — под самым кадыком ощущается несколько уплотнений. Ещё немного, и сквозь кожу прорастут цветы. «Если цветы распускаются вокруг твоей головы — значит ты влюблён, — гласит Википедия. — Если вокруг твоих запястий — ты изувечен. Если в горле — твоя любовь убивает тебя». Филип знает, что у него ещё есть шанс, если он прямо сейчас уберётся отсюда и постарается стереть всё это из памяти, как страшный сон. Он даже удалил все видео с Лукасом со своего ноутбука, чтобы не травить себя ещё больше. И дураку понятно — его тело больше не выдержит этой лжи, предательства и эгоистичного использования во благо Валденбэку. Хватит. Лукас, едва успевший примчаться на своём мотоцикле и так порывисто сорвавший шлем с головы, что одна из лилий в его волосах ломается, всем своим видом говорит «не хватит!» Филип равнодушно смотрит на него, чувствуя, что ещё немного и он захлебнётся вкусом травы на языке. Лепесток фиалки, прорастающей в его горле, слабо качается на коленке, пока, подхваченный ветром, не падает на грязный пол машины. Лукас смотрит на Филипа умоляюще, как смотрит всегда, стоит ему взбрыкнуть или увернуться от его объятий. «Отлично, — думает Филип, медленно отводя взгляд и с трудом сглатывая. — Здесь я и умру.» Ему в шею толкаются нежные бутоны фиалок, отбирая последнее дыхание.