О поцелуях под Луной

В комнате Юрия царил полный хаос. Закрыв за собой дверь, Виктор чуть ли не сморщился, окинув взглядом беспорядок, который открылся ему: на полу валялись книги, одежда, обувь, мягкие игрушки, какие-то аксессуары, провода и чёрт знает, что ещё можно было обнаружить на этой свалке, которую и язык-то не поворачивался назвать комнатой. Окрашенные серым стены, были увешаны различной тематики плакатами и постерами, над кроватью худыми змейками висели ряды неоновых и разноцветных огоньков новогодних гирлянд. Крохотные лампочки сверкали, создавая сказочную и уютную атмосферу в жилище Плисецкого. У Виктора случился диссонанс: за окном — июль, а эта комната была словно из декабря выдернута. Никифоров бросил взгляд на календарь — в красном окошечке чернела цифра 25, а месяц на глянцевом отрывном листке — декабрь. Витя вздохнул, быстро переварив странности этого помещения, собственно, какой хозяин — такой и дом. Наконец-то он посмотрел на цель своего визита. Юра спал лёжа на животе в своей односпальной кровати. Серое в цвет стен одеяло было скомкано под стройным телом, подушки и вовсе не было, наверняка валялась где-то на полу. В ногах Плисецкого мирно сопел кот. Виктор глянул на свои наручные часы — пять вечера, не дело спать в это время, но вторгаться в крепкий сон подростка Никифоров не хотел. Или хотел? — Юра-а, — тихо позвал Никифоров, не двигаясь с места, всё так же стоя у дверей комнаты. Естественно, никакой реакции на зов не последовало. — Чёрт, — он ругнулся, снял ботинки, наступая носками на пятки, и подошёл к кровати. — Если я разбужу его, разорётся ведь на весь дом, — прошептал Витя и, опасаясь, что кровать под ним может скрипнуть, если он попробует присесть, стал на колени у её края. Взгляду Никифорова открылась оголённая поясница спящего, футболка задралась, обнажая бледную кожу. Виктор немного склонил голову и легонько подул на неё, надеясь, что невесомый порыв ветерка не потревожит сон Юры. Виктор мог бы рискнуть и осмелиться приспустить чёрные треники с упругих соблазнительных ягодиц Плисецкого, но разбуженный подросток безжалостно варварски разрушил бы эту пугливую уютную тишину, которая так пришлась по вкусу Виктору. Он поймал себя на мысли, что никогда не видел Юру спящим. У них был быстрый жадный секс в самых неудобных для этого занятия местах, оба постоянно куда-то спешили; иногда они занимались любовью в номерах отелей, если вдруг по какой-то счастливой случайности сборы или соревнования взрослых фигуристов и юниоров совпадали, но каждый из них делил номер с соседом, уснуть и проснуться вместе было непозволительной роскошью; появляться в квартире Виктора Плисецкий наотрез отказывался и к себе не звал. Сейчас, появившись в комнате Юры, Никифоров нарушал негласное правило. Поэтому он хотел вдоволь насладиться неповторимым моментом. Спящая уязвимая бестия в лице юного Юрия, тело которого Никифоров хотел зацеловать до боли в губах, истерзать нежностью и любовью, не позволяя проснуться, не подозревая ни о чём, продолжал крепко спать, а Витя боролся с желаниями, потихоньку сплетающимися в единый тугой ком страсти, движение которого он смог бы остановить, только покинув эту комнату. Виктор ценил это ускользающее время, потому что только сейчас он мог быть нежным и ласковым, хоть и не прикасался к Юрию. Никифоров никогда не спрашивал у Плисецкого, но постоянно задавался вопросом, откуда у юного мальчишки такое желание к грубому сексу? Юра не терпел долгих прелюдий, отфыркивался от нежных поцелуев, не позволял Вите быть с ним ласковым… Казалось, он боялся раскрывать чувственность своего тела. И Никифорову приходилось удовлетворять физические потребности так, словно он не человек, а какое-то животное, единственной целью которого является спаривание. Скандалить и требовать от Юрия попробовать иначе, так, как хочет он, Виктор, Никифоров даже не пытался. Он точно знал, что наткнётся на колючий взгляд зелёных глаз, хорошо, если звериный оскал не увидит, но поток из отборного мата точно придётся выслушать. Виктор не понимал, почему так?! Что это за проявление юношеского максимализма; или последствия какой-то психологической травмы? Почему Юра так хотел грубости, жесткости и боли? Вообще, у Виктора было много вопросов к Плисецкому, например «кто я для тебя?», а ещё у него был очень надёжный и давний друг, которому Никифоров доверил тайну о своих отношениях с подростком. Всякий раз, когда вопросы не давали покоя, Виктор шёл к нему и говорил о том, что его тревожит. «Витя, просто дай ему то, что он хочет, и не забивай себе голову» — сомнительный совет, но это работало, потому что с Плисецким по-другому никак. Но каждый раз Никифоров переступал через себя: вместо поцелуев — впивался зубами в бледную нежную кожу, вместо того, чтобы ласкать чувствительные соски языком — он скручивал твёрдые горошины пальцами, заставляя Юрия прикусывать губы до крови, вместо того, чтобы растянуть тугое сжатое тело, подарив порцию наслаждения от движения аккуратных пальцев — входил в Юрия без подготовки, хорошо, что упрямый подросток хотя бы использование смазки допускал. — Дурак малолетний, — шепнул Виктор, сидя у кровати Юрия, — ты же никогда не пробовал иначе, почему не хочешь ласки? — потоки дыхания от едва слышного шёпота касались поясницы Плисецкого. — Сломать тебя, что ли? Связать руки и ноги и заласкать до оргазма, чтобы понял, что грубость — это не единственный кайф? Придурок, даже отсосать себе не даёшь, — Виктор зажмурился от злости и сжал руку в кулак. — Неужели это и есть твой эрос?! — шёпот сорвался на громкий возглас, и Витя, поняв это, зажал себе рот рукой, но было уже поздно. — Заебал, Никифоров, — Витя услышал хриплый тихий голос Юры и напрягся, как натянутая струна, отпрянув от кровати, но остался сидеть на полу, из-под его колена торчала обложка какой-то книги. — Какого хуя припёрся сюда? — голос прозвучал уже громче и бодрее, а хрупкое тело оторвалось от кровати. На Виктора смотрела пара потемневших от гнева глаз. Юрий нахмурился, между бровей появилась складочка, растрёпанные волосы свисали на лицо, затеняя его. Плисецкий был похож на юного демона, который случайно вырвался из ада и готов был разрушить всё на своём пути. Казалось, что вот-вот он прыгнет на Виктора с кровати, завалит его на пол и расцарапает лицо за то, что посмел потревожить его сон. — Соскучился! — рыкнул Витя. В конце концов, почему какой-то молокосос управляет им? — Иди нахуй, — прошипел Плисецкий и поднял руку с поднятым вверх средним пальцем. Но и Виктора уже было не остановить. Одним резким движением он поднялся с пола, вторым — уложил Юру на кровать, третьим — уселся на него сверху, сжав хрупкие тонкие запястья над головой. Тело Плисецкого было сильным, но Никифоров был в разы сильнее. У Юры не было ни единого шанса сбросить с себя Витю или вырваться из захвата цепких пальцев. — Выебать тебя, киса? — прошептал Виктор в ухо Плисецкого, который вертел головой, думая, что за вопросом последуют поцелуи, ведь он слышал каждое слово Никифорова, притворяясь, что спит. И теперь был уверен в том, что любовник устроит ему испытание нежностью. — Ну, что молчишь? — Витя отпрянул от искаженного гримасой злобы лица, прожигая Юру напряжённым взглядом. За его спиной мяукнул кот, потревоженный разборками людей. Неоновые и разноцветные лампочки продолжали мигать, словно призывали Виктора и Юрия успокоиться и заливисто засмеяться. — Я тебе не киса! — неожиданно выкрикнул Плисецкий, ринувшись вперёд, но Никифоров крепко пригвоздил его к кровати, так что всё, что смог Плисецкий — лишь слегка оторвать спину от мягкого матраса. — Дикая. Своенравная. Киса. — Никифоров, слезь с меня. — Тебе же нравится жестокость, Юрочка. — Я не хочу сейчас, — прошептал Плисецкий, дёрнув бёдрами под оседлавшим его Витей. — А мне плевать. Ты же этого добивался. Ты всегда хотел, чтобы я был грубым с тобой. Пожинай плоды своих стараний, теперь я совершенно искренне хочу сделать тебе больно. Во взгляде Юры читалось удивление… Не страх, не замешательство, не возмущение, а чистейшее удивление, а ещё — вызов. Хоть он и сказал, что не хочет секса, но вся эта ситуация его завела. Никогда ещё Виктор не был настолько решительным в своих действиях, настолько откровенно распахнутым в эмоциях, в тех эмоциях, которые так хотел увидеть Плисецкий, не в хорошей актёрской игре Никифорова, когда он изображал жёсткого мужика, втрахивая юное тело в кровать, а истинно грубого и безжалостного самца, каким он являлся именно сейчас. Юре захотелось подчиниться, подставиться, быть по-настоящему, а не понарошку, жёстко оттраханым. Он очень не хотел, чтобы этот запал иссяк, поэтому решил провоцировать Витю и дальше. — Ты не способен причинить настоящую боль, жалкий нытик. Подавись своей сраной романтикой и поцелуями под Луной, — шипел Плисецкий, чувствуя, как пальцы Виктора сильнее сжимаются на его запястьях. Никифоров был опьянён гневом, никому он не позволял разговаривать с собой в подобном тоне. В его затуманенный раздражением мозг даже не закралась мысль о том, что в данную минуту хитрый блондинчик манипулирует им, словно это ему двадцать семь лет. — Эрос — хуерос! — выплюнул Юра, как контрольный выстрел. — Маленькая тварь, — сквозь зубы прошептал Витя, не замечая, что обычно бледные щёки Плисецкого покрылись румянцем, а грудь вздымалась от частого дыхания. Сидел бы он немного выше, ощутил бы под собой и физическое доказательство возбуждения подростка, который едва сдерживался, чтобы не кусать губы от удовольствия. Его тело уже не было таким напряжённым, он больше не хотел брыкаться и вырываться. Мысленно он кричал: «Никифоров, выеби меня!». Не чувствуя сопротивления, Виктор отпустил руки Юры, но тут же сжал его тонкую шею, и Плисецкий сдался… Он застонал так, как не стонал никогда, закрыв глаза от накатывающего волнами наслаждения, он не опустил свободные руки, чтобы вцепиться в лицо Виктора, а только сжал длинными пальцами простыню в изголовье. Никифоров отпустил шею и с нажимом провёл ладонью по скрытому футболкой торсу подростка, останавливая руку на его твёрдом члене. Юра прогнулся в спине и снова застонал. На пол полетели тёмно-синие треники вместе с трусами. Плисецкий сам развёл бедра и согнул ноги в коленях, обнажаясь до предела перед Виктором. — Трахни меня, Никифоров, — прошептал он с такой мольбой в голосе, что трезвое сознание Вити где-то отозвалось возгласом «это провокация!!!», но лишь на короткое мгновение. А дальше, на скорую руку он смочил слюной Юру и свой член, в следующую секунду входя в узкое тело. Плисецкий закрыл лицо ладонями, но даже не попытался отстраниться, соскользнуть, никак не препятствуя проникновению твёрдого члена в себя. Он лишь тяжело дышал, пытаясь расслабиться, но боль сдерживала в своих оковах. Всё, как он хотел. Виктор склонился над прикрытым ладошками лицом и грубо отбросил руки Юры. Он сжал его за щёки и, глядя в глаза, резко двинулся, входя до конца. Плисецкий взвыл, выгибаясь, вцепился в руку Виктора, убирая её, хотел укусить, но почему-то передумал.  — Не останавливайся, Ви-итя, — протянул Юра, глотая стоны удовольствия. Виктор быстро вбивался в узкое тело, закинув стройные ноги себе на плечи, трахал его с остервенением изголодавшегося по сексу мужика. Он никогда не был таким, он не такой… Но сейчас Никифоров не думал об этом, не позволял себе думать. Первый раз он давал юному мужчине то, что тот так давно жаждал получить — чистейшую первозданную дикую страсть. *** Над кроватью мигали огоньки новогодних гирлянд. В комнате царил тот же ужасный бардак. На столе, рядом с черным монитором компьютера, прямо на клавиатуре лежал кот. На календаре было 25 декабря, а за окном занимался летний рассвет. На кровати в обнимку лежали полностью одетый Никифоров и Юрочка в футболке и белых носочках, соблазнительно закинувший ногу на бедро Вити. — Спишь… Ну, и где твоя нежность, Никифоров? Уже рассвет. Ты проебал полнолуние.