Дети войны

Уже не живые. Мертвые. Выгоревшие изнутри, пустые. Дети войны. Поколение Смерти. Предыдущая война не могла сравниться с этой ни по разрушительности, ни по жертвам. Остальным не понять. Обывателям, забившимся в норы и дрожащим при одном имени Темного Лорда, никогда не понять боль, горечь и страдания своих же детей, сражавшихся за жизнь и свободу. Впрочем, не только обывателям. Даже те, кто боролись, даже Орден Феникса – не понимали. Не понимали. Поэтому боялись. О, разве можно было не бояться тех, чьи глаза давно пусты? Тех, кто не гнушается никаких заклинаний? Тогда, во время войны, было важно выжить любым возможным способом. Им, детям войны, было все равно, что использовать. Они победили. С потерями, с кровью и болью – выжили. Не взрослые, умудренные опытом. Не авроры, что должны были защищать. И даже не Орден. Нет. Дети. И пусть остальные празднуют победу – они знают. Они не победили. Они – выжили. Большая разница, на самом деле. Предательство – это всегда больно. Особенно, когда предают родные. Они не понимают. Они боятся. Ведь глаза Героя горят изумрудным огнем некромага. Гарри Джеймс Поттер, лорд Певерелл. Мертвенно-бледный, с отросшими до лопаток черными волосами. Со взглядом старого, много повидавшего на своем веку циника. Невозможно быть другим, когда три года с семнадцатилетнего возраста только и делаешь, что непрестанно воюешь и убиваешь. Джини Уизли, последняя выжившая из детей Артура и Молли. Молчаливая, печальная, мрачная. Не живое пламя костра, не теплый уют камина. Нет. Только стылость и мрак. На плечах – боевой молот, за спиной – тени погибших братьев. В глазах – лед. И ни капли сожаления о своих поступках. Безумная Луна улыбается, о, она всегда улыбается. И когда убивает, на ее губах тоже улыбка, а глаза искрятся смехом. Вечно ребенок, вечно обреченная, вечно проклятая Пророчица. Гермиона Грейнджер. Два меча, шкура дракона и палочка. Никакой теории, никаких интересов. Только если это поможет уничтожить очередную тварь, призванную Волдемортом. Жрицы Крови близняшки Патил, оборотень-Лаванда, чье лицо навсегда останется покрытым рваными шрамами. Невилл-друид, с одинаковым хладнокровием как и разрывающий врагов на части, так и лечащий своих товарищей. Есть и другие, их сотни, искалеченных, сломавшихся, но почему-то еще живых. Живущих по инерции. Вот только их некому предавать. Страх, страх преследует детей войны повсюду. Они сильнее, они быстрее, они смертоноснее. Свет в панике – они неконтролируемы, неуправляемы. В них больше нечего ломать. И даже умереть уже не страшно. Когда Гарри появляется на Косой аллее или в Министерстве, вокруг тут же образуется пустая зона. Как, впрочем, и с остальными. Шепот, шепот, шепот. Опасные, безумные, неконтролируемые. Убить, уничтожить, запереть, стереть саму память об этих монстрах. Из них формируют отряд – отряд Смерти. Или Смертников, как кому угодно. Их отправляют в самые опасные места, бросают в самое пекло, затыкают все дыры в защите, надеясь убить. Но они все равно возвращаются. Истощенные, едва живые, с новыми и новыми ранами и шрамами – но возвращаются. Министерство решает их убить через год и четыре дня после окончания войны. Просто когда они возвращаются из очередного ада – их ждут сотни палочек и антиаппарационный барьер. Но Пророчица все видит – знает – и безумно смеется, когда отряд попадает в засаду. И пусть больно видеть лица тех, кто раньше был друзьями или родственниками. Пусть хочется кричать, когда рушится очередной кусочек того, что раньше было душой. Выбора все равно нет. Умирать – не страшно. Страшно оставить тех, кто стоит за спиной. **** Заброшенная, старая деревня где-то очень далеко. Вокруг кроме них – всего два живых существа. Священник и вампир. Гарри хочется смеяться – впервые за очень долгое время, на самом деле. Более странной пары, наверное, нет. Священник-экзорцист, явно Инквизитор и Охотник за нечистью, и старый вампир-подросток лет пятнадцати на вид. Нелогичная и странная парочка, живущая вместе. Несколько волшебников отлично впишутся в эту местность. Наверное, впервые за долгое время священник слушает исповедь. Исповедь тех, что жили войной. Но вот в отличие от остальных, он не спешит в ужасе бежать. Светловолосый мужчина только печально улыбается и гладит по волосам впервые после войны рыдавших детей. Пусть они маги, пусть должны ненавидеть Церковь – вот только не получается. Когда раз за разом оказываешься на грани жизни и смерти, единственное, что остается – вера. Неважно, во что. В удачу ли, в судьбу или Бога. Мария прекрасно помнил, как это больно – когда предают самые близкие и дорогие люди. Когда вампир был нужен для его защиты – он был нужен. Когда надобность в этом отпала – его попытались убить. Ведь никто из тех, кто называл себя его друзьями, так и не смог понять – как можно кормить вампира своей кровью, подставляя шею для укуса? Как можно уснуть рядом, не боясь нападения? А почему бы и нет? Мальчишка, совсем мальчишка. Пусть очень-очень старый. Его внешний вид совпадает с внутренним – психологически Мэри застыл в шестнадцатилетнем возрасте, несмотря на прошедшие века. Аловолосый вампир, не желавший когда-то пить кровь. Не способный умереть ни под лучами солнца, ни от серебра, ни от осины, ни от святых слов. Раньше отчаянно ищущий смерти. Только и Ичиро, пожалуй, и смог бы его убить – когда научился, распечатав силу экзорциста. Вот только ненависть к вампиру уже успела смениться на что-то другое, все еще не совсем понятное. Убить этого мальчишку? Несчастного, похожего на мокрого птенца, ребенка? Он никогда не был убийцей. Уничтожить тех, кто пытается тебя убить – легко. Тех, кто давно сошел с ума, терроризируя мирных жителей? Да запросто. А вот того, кто сам желал смерти, убить не получалось. Совсем. Интересно, поэтому его посчитали предателем и открыли охоту? За то, что не согласен стать убийцей? Ичиро не интересовала война магов. Их с Мэри она не затронула. А вот этих детей - да. И пусть внешне они давно не дети, а душой – уже старики. Старые дети. С седыми прядями и морщинками вокруг глаз и рта от вечного напряжения. Как Инквизитор и Экзорцист он должен уничтожать тьму. Вот только ди Мария давно не использует крест и молитвы. А если бы и использовал – то не против них. Сломленных, выгоревших. Они были почти мертвы внутри, да. Вот только ключевое слово – почти. Маленькая семья, отчаянно цепляющаяся друг за друга. Еще живые. Черт возьми, эти дети еще живы. А значит, он поможет им. Будет слушать сбивчивые, пока еще не уверенные рассказы о событиях, заставляющих их страдать. Будет гладить по волосам плачущих от кошмаров детей. Будет каждый раз встречать их у старой церкви рядом с их новым домом и молиться – впервые искренне за многие годы – за их души. Он постарается сделать все, чтобы они стали хоть немного счастливее. Ведь это его обязанность как священника, верно? ****