Ветер шепчет в ивах

— Спи, малютка, спи, Ветер шепчет в ивах, Что пошлёт он моей дочке Женихов красивых... Лолита напевала старинную французскую колыбельную, прижившуюся на испанской земле, и Диего Вега снова — в который раз! — залюбовался женой. Маленькая Алехандра-Мария заболела, не хотела спать, капризничала, и сеньора Вега провела рядом с ней уже половину дня. Диего надеялся, что хотя бы к сиесте дочери станет лучше, и Лолита сможет немного отдохнуть. Похоже, надежды оказались напрасными. — Дорогой, — жена почувствовала его присутствие, даже не оборачиваясь, — съезди за тканью, вчера должен был прийти корабль из Испании. Я попросила сеньора Сальгадо отложить мне несколько отрезов на платья. Хотела бы сходить сама, но... — Лолита пожала плечами и снова поцеловала горячий лоб дочери. — Может, чуть позже заедешь к нему? Когда Алехандре станет получше? — О, нет. Ты же знаешь сеньору Фонсека. Да и сеньора Эстевес не лучше. Тише, тише, маленькая, мама с тобой... Они налетят на испанские ткани, словно коршуны. Сеньор Сальгадо ничего не сумеет поделать. И вообще, ты здесь герой, вот и спасай слабую женщину! Диего помимо воли рассмеялся. Прошло уже почти пять лет с тех пор, как Зорро снял маску и зажил мирной жизнью, выращивая виноград, обожая жену и дочь, навещая в качестве наследника поместья Вега соседних донов и приглашая их к себе на выходные. Отец на посту мэра был чрезвычайно занят, возвращая Лос-Анжелес к прежней — мирной и скучной — жизни, которую раскрашивали исключительно праздники и карнавалы, так что дела поместья легли на плечи Диего. Он не жаловался. Лишь побывав в аду, начинаешь ценить райские кущи, где поют птицы и нет притаившихся уланов с ружьями. — Диего! — Хорошо, хорошо, уже иду. — Заодно загляни к падре Фелипе. Пускай... помолится, — голос Лолиты дрогнул, и Диего, обняв жену за плечи, склонился к её уху и твёрдо сказал: — Это простуда, родная. Всего лишь простуда. Она пройдёт. — Дай-то Боже... — Не сомневайся. Я заеду к падре, более того — попрошу его нас навестить. А ты верь в лучшее, Лолита. Это всего лишь простуда. Всё будет хорошо. Выйдя от дочери, сеньор Вега велел оседлать коня. Вскоре он уже скакал по направлению к Лос-Анжелесу, время от времени поднимая глаза к небу и сетуя на женскую привычку раздувать из мухи слона. Корабль из Испании — большая редкость в здешних краях, куда всё необходимое привозили через весь континент. Разумеется, в порту толпился народ. Сеньориты старательно делали вид, будто прогуливаются и зашли сюда совершенно случайно; грузчики с мрачными лицами таскали какие-то ящики и бочонки, усиленно пытаясь сдержать привычную брань; мальчишки сновали туда-сюда, время от времени предлагая прохладительные напитки, пирожки и дешёвые сигары... Диего полюбовался на эту суету, ответил вежливыми кивками на прозвучавшие отовсюду приветствия и поехал дальше, к лавке сеньора Аугусто Сальгадо. За прошедшие годы Диего Вега привык, что он — всенародный герой, что на карнавалах не протолкнуться от маленьких Зорро, воинственно размахивающих деревянными шпагами, что время от времени новый начальник гарнизона, капитан Умберто Гутьеррес де ла Конча, приходит к нему советоваться насчёт тех мелких преступлений, которые — чего греха таить! — ежедневно случаются даже в тихом городке. При воспоминании о последнем визите бравого вояки Диего усмехнулся и покачал головой. Кража музыкальных шкатулок из лавки с игрушками — вот уж и впрямь занятие для Зорро! Отец тогда, помнится, отругал его за пренебрежительное отношение к подобным случаям. «Зорро должен защищать всех, — разорялся дон Алехандро, — всех, от мала до велика, и детские слёзы для него ничуть не менее важны, чем стенания унижаемых и избиваемых пеонов! Особенно, если пеоны веселы и довольны жизнью!» Диего кивал, а улыбка так и норовила показаться на губах, насилу сдержался. В лавке сеньора Сальгадо было многолюдно. Ткани разгрузили ещё вчера, и Лолита оказалась абсолютно права — старые кумушки, сеньоры Деметрия Фонсека и Мария-Соледад Эстевес, уже крутились вокруг полок, присматривая отрезы подобротнее, а заодно перемывая кости всем, кто оказался в поле зрения. Самому Диего почтенные матроны напоминали отнюдь не коршунов, а квохчущих наседок, но жене виднее. Сам лавочник показывал материю на камзол дону Васко Вильянуэва, мрачному сеньору из поместья, граничащего с землями Вега. Раньше дон Васко смеялся часто и много, с удовольствием рассказывая соседям забавные истории из жизни своих пастухов и галантно ухаживая за всеми подряд сеньорами и сеньоритами. Границ приличий сеньор Вильянуэва не переходил, посему окрестные доны глядели на его причуды сквозь пальцы. Всё изменилось, когда единственный сын и наследник дона Васко, молодой Анхель Армандо, сбежал из родительского дома с индианкой. Молодой и красивой, да, но всё же совершенно не умеющей вести себя в обществе, чёрт знает какого происхождения... в общем, парой для сына Вильянуэвы эта девица не была ни в коем случае. Естественно, отец запретил Анхелю Армандо и думать о подобном браке. В итоге, после нескольких недель ссор и скандалов, юноша тайно покинул отчий кров. Сейчас он жил в деревушке неподалёку от Сан-Франциско. Его индианка приняла христианство, и Анхель Армандо женился на ней в тот же день. Соседи всей общиной насилу уговорили дона Васко не проклинать сына, однако с тех пор даже имя молодого Вильянуэва в городе старались не поминать, боясь вызвать приступ бешенства у его отца. Что, разумеется, не мешало сеньоре Фонсека и сеньоре Эстевес всласть посплетничать о падении нравов и распущенности нынешней молодёжи. Разумеется, когда дона Васко совершенно точно не было поблизости. — Моё почтение, сеньор Вега! — окликнули Диего сзади. Он обернулся и учтиво раскланялся с сеньором Эдуардо Ласано. Сеньор Эдуардо слыл в Лос-Анжелесе человеком учёным, поскольку приехал из Испании для изучения здешнего диалекта и сравнения его с кастильским и прочими. Сам Диего побеседовал с ним пару раз и пришёл к выводу, что Ласано — человек ограниченный и недалёкий, хотя вполне безобидный. Несомненно, он обладал достаточно обширными знаниями, но гибкости мышления и желания расширить горизонты науки ему явно недоставало. Впрочем, это, будучи недостатком, пороком всё же не являлось, посему Диего Вега всегда был любезен с невысоким, полным человечком, чьи пальцы всё время шевелились, будто выстукивая одному ему слышимый ритм. — Необыкновенная участь выпала мне: увидать вас здесь, сеньор Вега. Сие женское царство мы, мужчины, предпочитаем обходить стороной. — Тем не менее, сеньор Ласано, и вас судьба привела именно сюда, а не куда-нибудь ещё! — Увы, — вздохнул Эдуардо, выбив по столешнице короткую дробь, — моя домоправительница слегла с неведомой хворью. А шторы давно нуждаются в обновлении, особенно в рабочем кабинете. Там совершенно невозможно находиться в жару! Этот корабль — благословение Господне, но им надо пользоваться своевременно, иначе... — он покосился на сеньору Фонсека, и Диего рассмеялся: — Моя жена считает точно так же. А я начинаю прозревать и понимать, кто же сейчас представляет для Лос-Анжелеса главную опасность. Увы, даже Зорро бессилен перед подобной мощью! — Сие верно. Женщины всегда являлись источником великих бед, — скорбно кивнул сеньор Ласано. Диего на миг растерялся: похоже, его собеседник не шутил. С трудом подавив хохот, он пожелал сеньору Эдуардо успехов в поисках нужной материи, а сам протолкался к Аугусто Сальгадо. Тот как раз освободился и расплылся в широкой улыбке, увидав, кто к нему идёт. — Всё готово, сеньор Вега, всё готово! Самое лучшее, как мы и договорились с вашей бесценной супругой! Вот, я запаковал. Заберёте сами, или мне отправить мальчишку? — Пожалуй, второе. Примите мою искреннюю благодарность и возьмите, — Диего сунул лавочнику мешочек с золотом, выслушал ещё порцию цветистых комплиментов красоте Лолиты и не без облегчения покинул лавку, провожаемый злобно-завистливыми взглядами старых кумушек. Причина, по которой на него ополчились сеньора Фонсека и сеньора Эстевес, так и осталась тайной, но будь он проклят, если вернётся и начнёт это выяснять! Дорогу к церкви, где служил падре Фелипе, Диего знал с самого детства. Знал и любил — ему всегда казалось, что если где-то Господь и услышит молитвы не самого добронравного из людей, то именно здесь, где каждый камень дышит спокойствием и любовью. Да, отца Фелипе нельзя назвать добрейшим человеком на земле, и с пороком он знаком не меньше других, по крайней мере, грехи гнева и обжорства ему не чужды... но вот умудрялся старый священник сделать как-то так, что это забывалось, стоило войти под церковные своды. Здесь ничего не изменилось. Всё так же отрешённо-прощающе глядел с креста Иисус, всё так же играла потрёпанная, видавшая виды маленькая органола, которая много лет служила верой и правдой не одному поколению прихожан. Курился ладан, пел хор мальчиков... Диего венчался здесь, здесь крестил Алехандру-Марию. А в былые времена именно здесь Зорро прятал драгоценности, украденные у Луиса Кинтеро, продажного чиновника, уехавшего нынче в Испанию. Падре Фелипе, увидав молодого Вегу, приветливо кивнул ему, разумеется, не прервав службы. Диего присел на одну из скамей, послушал проповедь и лишь когда все ушли, горячо обнял старого священника. — Рад вас видеть, падре! Я к вам по поручению... — О, да. Нынче ты без поручения и в церковь не зайдёшь, — голос отца Фелипе звучал строго, но глаза глядели приветливо и радостно. — Алехандра-Мария заболела... — Давно? — Пара дней. Ничего особенного, обычная простуда, но помолитесь за неё, ладно? — Несомненно, помолюсь. А ты будь осторожнее. Обычная простуда или нет — тебе виднее, но у меня в миссии эпидемия. Болеют в основном индейцы, но остеречься стоит. — Боже правый! Отчего же вы не послали ко мне за помощью? — И что за помощь ты бы мне оказал, Диего? Врач, сеньор Торрес, здесь днюет и ночует, скоро поселится при миссии, и индейцы дадут ему какое-нибудь своё прозвище. Большая Ложка, например, или там Ухо-Трубка... Едой мы, хвала Господу, обеспечены. О чём мне просить тебя? Разве что о молитвах, но ведь у тебя и своих проблем хватает... Хотя есть одно дело. Священник внезапно помрачнел. — Да. Есть. Но оно не для Диего Вега. Оно для Зорро, если ты понимаешь, о чём я толкую... — Пока не понимаю, падре. Но от своих слов не отказываюсь. Помогу, чем смогу. — Хорошо. Идём, перекусим, чем Бог послал, и я расскажу тебе о моих горестях. *** — Благодарение Господу, смертей намного меньше, чем я ждал, Диего. Сеньор Торрес — хороший врач, да и наши лекарства, в отличие от многих других случаев, на краснокожих действуют, пусть и слабее, чем на белых... И всё же трое индейцев умерло. Из них один ребёнок, да примет Господь его душу. Падре Фелипе говорил неторопливо, но Диего видел боль, которую старый священник держал в себе, не выпуская наружу. Многие в Лос-Анжелесе недоумевали, глядя, как старается святой отец направить индейцев на путь истинный, как пытается устроить их в миссии поудобнее, чтобы они не испытывали в чём-либо нужды. Чего греха таить, многие осуждали отца Фелипе за «возню с краснокожими ублюдками»... Семья Вега к числу таковых никогда не принадлежала. Именно индеец по имени Красное Крыло посадил когда-то маленького Диего на коня и научил ездить верхом. Другой индеец, в крещении Хуан (он предпочитал называть себя по-прежнему, Белым Волком, и в отсутствие священника все так и делали), терпеливо объяснял неуклюжему белому подростку, как читать следы на земле и на траве. В окрестностях поместья Вега жило немало краснокожих, и к ним всегда относились с должным уважением. — Тем не менее, падре, вы обеспокоены не этим. — Смерть есть смерть, Диего, и с ней ничего не поделаешь. Она приходит, когда Господу угодно послать её нам. А вот то, что мы делаем при жизни... Отец Фелипе замолк и некоторое время сидел, глядя в одну точку. Затем встрепенулся. — Кто-то выкапывает из могил индейских детей, — просто сказал он. — Девочек, от пяти до тринадцати лет. На сегодняшний день похищено восемь тел, Диего, и я хотел бы прекратить это непотребство. Вега сглотнул. Почему-то показалось, что воздух в келье стал куда холоднее, чем за мгновение до того. — Выкапывает... — пробормотал он. — Именно. Я заметил это два месяца назад. Просто земля на одной из старых могил показалась... чересчур рыхлой. Словно кто-то недавно ковырял её лопатой. Поначалу я отказывался верить, но поскольку дьявол способен смущать умы разными способами, то я помолился, собрался наконец с силами и обошёл индейское кладбище. Заметил ещё несколько... свежих раскопок. Я долго думал, а затем вскрыл могилу сам. Священник снова задумался. — И?.. — подтолкнул его Диего. — Там было пусто. Нет, гроб там лежал, но крышка у него оказалась развороченной, и тела я не нашёл. То же самое произошло и в семи других могилах. В остальных девятнадцати... да, Диего, целых девятнадцати! — злоумышленник просто разбил гроб, а затем закопал тело бедной девочки обратно. Падре Фелипе едва заметно поморщился. Поймал взгляд Диего и виновато произнёс: — Знаю, что я прав... что обязан был проверить... и всё равно чувствую себя проклятым осквернителем. — Успокойтесь, — Диего более-менее пришёл в себя и старался говорить взвешенно и рассудительно. — Вы поступили, как должно. Вам не в чем себя обвинять. Подумайте лучше вот о чём, падре: те восемь девочек как-то отличались от остальных? — Да откуда же мне знать! Обычные маленькие индианки. Шестерых из них крестил и отпевал я лично, две были похоронены ещё при предыдущем священнике. Падре задумался, затем неуверенно произнёс: — Эти восемь лежали почти рядом... примерно в одном месте кладбища. Может, разгадка кроется здесь? — Возможно, — Диего решительно встал, — идёмте-ка, поглядим на это таинственное место. — Ничего в нём нет таинственного, — буркнул падре Фелипе, поднимаясь, — кладбище как кладбище, могилы как могилы. Так оно и оказалось. Старое кладбище сейчас в основном использовалось для захоронения бедняков и индейцев — знать предпочитала упокоиться в другом месте, возле новёхонького собора Всех Святых. Лишь упрямые ретрограды, вроде семейства Вега, цеплялись за место, где обрели посмертие их предки. «Белая часть» была обнесена кованой оградой, а там, куда священник привёл Диего, зеленела трава, вздымались вверх деревья, пели птицы, и вообще царили спокойствие и умиротворение. На трёх могилах Диего увидал увядшие цветы. — Да, — кивнул падре Фелипе, — это жертвы нынешней эпидемии. А вон там, — он кивнул на свежие холмики, — упокоилась бедняжка Асунсьон. Рядом — её родители. Диего молча склонил голову. Разбойники нынче были редкостью на землях, принадлежащих Лос-Анжелесу, однако всё же встречались. И поздно ночью некая заезжая банда ограбила семью пеонов, а потом, когда главарю понравилась жена хозяина маленького ранчо и тот взялся за оружие, случилось зверское убийство. Головорезы не пощадили даже трёхлетнюю дочку бедолаги Хосе Лопеса. У бедняков, вдобавок ограбленных, не водится денег для того, чтобы купить место под могилу на престижном кладбище. Родственники Хосе попросили падре Фелипе похоронить их кузена с семьёй здесь. Он исполнил просьбу. Капитан Гутьеррес де ла Конча рьяно взялся за дело, и вскоре разбойники покачивались в петлях, но жизни семейству Лопесов это, разумеется, не вернуло. — А вон там, помеченные зелёными лентами — те самые могилы, о которых я говорил... О, сеньор Торрес, — священник кивнул незаметно подошедшему доктору, — как у нас дела? — Плохо, — ответил невысокий, плешивый человечек с красными от недосыпа глазами, — мы потеряли Кончиту. Я не знаю, выживут ли малыш Пепе и Хесус-Антонио. За остальных могу поручиться... пока. — Всё в воле Божьей, — падре на миг опустил глаза, затем обратился к Диего: — Я должен идти. Ты осмотрись здесь, хорошо? — Да, отец Фелипе. — И не волнуйся: я помолюсь за Алехандру-Марию. — Спасибо. Оставшись один, Диего развернулся и пристально поглядел на могилы, над которыми трепетали зелёные ленточки. Обошёл их со всех сторон, затем для верности побродил по кладбищу, сравнивая захоронения. Такие же. Ничем не отличаются. Тогда в чём дело? *** По пути домой Диего лихорадочно гадал, кому же понадобилось совершать подобное богопротивное действо. Никаких подходящих кандидатур он не видел. Точнее, не мог представить никого в Лос-Анжелесе, кому захотелось бы сотворить... такое. В отчаянии Диего начал перебирать в памяти тех, кто просто не любил индейцев. Ну вот, к примеру, сеньор Васко Вильянуэва. Он считает шлюхами всех индианок от пяти до ста пяти лет. Но ведь живых индианок, а не мёртвых! Или сеньор Артуро Эрнандес. Выселил краснокожих со своих земель, завёз негров... Несколько раз, будучи на подпитии, мечтал о райской жизни, которая обязательно настанет, если индейцев переселить в резервации, как сделали в Соединённых Штатах. Дескать, зверей нужно держать в клетках. Мог ли он выкопать трупы... ну, скажем, чтобы доказать их несомненное зверство? Бред. Есть ещё сами индейцы. Диего любил их, вернее, некоторых из них, видит Бог, любил, но закрывать глаза на кровавые ритуалы, творившиеся ещё совсем недавно, не следует. Краснокожие — народ жестокий, не жестокосердный, вовсе нет, они способны на милосердие и сострадание так же, как и другие люди, просто их обычаи суровы... Насколько падре Фелипе сумел завоевать души своей паствы? Могут ли индейцы обманывать старого священника, используя тела девочек своего народа для языческих ритуалов? Много вопросов — и ни одного ответа. Дома всё шло своим чередом, и Диего промолчал о горестях, постигших падре Фелипе. Вернее, он подробно рассказал отцу об эпидемии, и дон Алехандро на следующий же день навестил доктора Торреса, выяснил, какие лекарства требуются, и направил людей по окрестным городам скупать их. Щедрость семейства Вега была высоко оценена священником на воскресной проповеди. Алехандра-Мария потихоньку выздоравливала: как и предполагал Диего, у неё оказалась обычная простуда, и вскоре девочка уже бегала по дому, словно никогда и не болела. Лолита сердилась на дочку за неуёмный характер, однако баловала ребёнка и попустительствовала мелким шалостям — тоже как обычно... Жизнь текла размеренно и приятно. Прошло больше месяца, и Диего начал уже забывать о странном происшествии на кладбище, когда однажды, погожим солнечным утром, его нашёл хмурый индеец из миссии и протянул записку. В ней знакомым почерком было написано: «Ещё две могилы. Вскрыты сегодня ночью. Одно тело пропало. Приезжай». *** Падре Фелипе встретил крестника, опираясь на лопату. В воздухе стоял смрад, и Диего приложил к носу платок. Священник то ли притерпелся, то ли изначально не обращал на трупную вонь внимания. — Могила крошки Асунсьон? — Диего недоумённо захлопал глазами. — Но вы же говорили... — Говорил. Асунсьон засунули обратно. Пропала Кончита, индианка девяти лет. Я оставил тело Асунсьон... закопаю потом, естественно. Хочу, чтобы ты посмотрел. Может, увидишь что-нибудь, ты у нас учёный... Священник был хмур и явно злился. Диего понимал его чувства: он сам испытывал нечто подобное. Подойти к могиле и заглянуть в раскрытый гроб потребовало немалого усилия воли. Тело Асунсьон Лопес то ли ещё не начало толком разлагаться, то ли уже прекратило. Глаза вытекли, нос провалился, но ни личинок мух, которые должны были уже копошиться в мёртвой плоти, ни вздутия и разрушений, обычных для трупов на такой стадии, не было заметно. — Кончиту выкопали на сороковой день, — сообщил падре Фелипе. — А заодно мерзавец покопался в могиле Асунсьон. Но это тело его не устроило. А вот Кончита исчезла. — Мумификация, — пробормотал Диего. — Чего? — падре Фелипе взглянул на крестника остро и пристально. — Такой процесс, отче... Естественный в данном случае. Для него нужен сухой воздух, тепло, хорошая вентиляция... в общем, горячий песок вполне подходит. В первые дни гниют внутренние органы, наиболее богатые влагой. Затем эта... жидкая масса стекает в нижние отделы трупа и выходит наружу через образовавшиеся в коже отверстия. Жидкость поглощается песком, и труп прекращает гнить. Он сильно теряет в весе и... мумифицируется, да. Сохраняются черты лица, волосы, ногти... Ну, вы видите сами, — за сухим тоном лектора Диего старался скрыть растущее напряжение. Тревога грызла его, будто голодный зверь. — В этом случае мумификация произошла только частично. Однако можно разглядеть, к примеру, европейский тип внешности. Возможно, преступника остановило это — до сих пор он выкапывал только индианок. Возможно, труп плохо сохранился, ему необходимы лучше... качеством... простите, падре. — Тебе не за что просить прощения, — не менее сухо, но твёрдо отозвался священник, — однако я обеспокоен. Видишь ли, всё это время я раздумывал о различных тёмных ритуалах — как языческих, так и тех, которые проводят поклонники Врага рода человеческого. Церковь уже много столетий борется с этой сатанинской заразой, однако выкорчевать её до сих пор не удаётся. Я вспоминал, перебирал варианты... даже послал запрос епископу. Падре Фелипе глубоко вздохнул и тут же закашлялся — порыв ветра принёс трупный запах. Отдышавшись, священник пожал плечами: — Если и существует какой-либо зловещий ритуал, в котором используются тела девиц, как давно, так и недавно почивших, причём не все из них являлись девственницами, то об этом ритуале не знаю ни я, ни епископат. А теперь ещё твоя... мумификация. Послушай, а нетленные мощи... — Не думаю, — быстро сказал Диего. — Там совсем другое. Как мне кажется. Здесь же — абсолютно естественный процесс. Древние египтяне, кстати, умели осуществлять его искусственно, и тела их царей... — Знаю, слыхал, — поморщился священник. — О фараонах говорится ещё в Ветхом Завете. Богопротивные были люди, прости Господи... Ладно. Здесь действительно хватает песка, а за жарой в Калифорнии вообще никуда ходить не надо. И что теперь? — Ничего, падре. Мы по-прежнему не знаем ничего об этом человеке и его резонах. Возможно, его преступление вообще не относится к делам... духовным. — Всякое случается, — пожал плечами священник, навидавшийся за годы служения многого. — Что ж, нам известно пусть немногое, зато точно... — Это так, падре. А ещё понятно, почему он не заглядывает в могилы раньше, чем через сорок дней после похорон. Проверяет, насколько хорошо идёт процесс. Детские трупы усыхают куда быстрее взрослых, поэтому через сорок дней уже более-менее можно увидать, выйдет приличная мумия или нет... Падре, у меня есть план! — Вот как? — священник заинтересованно поглядел на Диего. — Эпидемия всё ещё бушует, верно? Можем ли мы уговорить индейцев спрятать какую-нибудь девочку, объявив её умершей? Выроем могилу, похороним гроб и подождём! — Ты понимаешь, Диего, что если это чудовище выкопает какую-нибудь белую на кладбище у собора, то город встанет на дыбы? Все будут винить индейцев, и я ничего не сумею сделать! Только закрыть бедолаг от самосуда собственным телом. Диего смерил взглядом крепкого, широкоплечего, осанистого священника. Да, за последние двадцать лет падре Фелипе изрядно растолстел, однако если такой решит закрыть собою кого-нибудь... лучше не спорить. — Я понимаю, святой отец. Но придумать что-либо ещё пока не могу. Отец Фелипе некоторое время молчал. Затем махнул рукой: — Будь по-твоему. Помоги мне закопать несчастную Асунсьон, и я пойду просить индейцев о помощи. Думаю, они не откажут. Им, знаешь ли, тоже до смерти хочется поглядеть в глаза извергу. «До чьей смерти?» — подумал Диего, но вслух ничего не сказал. *** Сидеть в засаде, переодевшись в костюм Зорро, было странно. Словно участвуешь в пьесе о себе самом — случалось Диего отклонять такие нелепые предложения. Старый костюм, старые добрые времена... Нет. Старые времена никак не назовёшь добрыми, и хорошо, что они остались там, в прошлом. В Лос-Анжелесе до сих пор царили мир и спокойствие, вполне устраивающие Диего Вегу. А костюм у Зорро чёрный, следовательно, практичный. Куда лучше подходит для засады, чем расшитые камзолы и шёлковые рубашки. Он торчал на кладбище уже третий день. Преступник всё не приходил, и нехорошие мысли потихоньку закрадывались в голову. Диего в конце концов пришлось рассказать отцу о сумасшедшем, ворующем детей из могил. К его огорчению, дон Алехандро тоже был склонен приписать это злодеяние индейцам. — Я их не слишком осуждаю, — в голосе почтенного землевладельца действительно не слышалось обвинительной нотки, — они — дети природы и не приучены жить по христианским обрядам. Но если это делают краснокожие, ты их не поймаешь, хоть протри на кладбище все штаны. Не занимайся глупостями, сын, давай оставим индейцев с их ритуалами в покое. Тем не менее, падре Фелипе решительно отрицал причастность своей паствы к тому, что творилось на кладбище, и, поговорив с живущими при миссии индейцами, Диего склонен был согласиться со святым отцом. Краснокожие жаждали мести. И молодой Вега представлял себе последствия столкновений белых с индейцами в мирном до сей поры Лос-Анжелесе. Потому он и торчал возле церкви третий день, точнее — третью ночь, сопровождаемый одним из индейцев. Второй дежурил на колокольне, готовый подать сигнал, как только увидит кого-нибудь возле кладбищенской ограды. Внутри церкви молился падре Фелипе. Внушительные размеры священника не могли позволить ему самому сидеть в засаде, однако он тоже бодрствовал, и... Крик ночной птицы прервал размышления Диего. — Идёт, — гортанный шёпот индейца обжёг ухо. И действительно — Диего увидал фигуру, завёрнутую в плащ, которая вошла в дверь низенькой кладбищенской оградки. Человек вертел головой во все стороны и продвигался осторожно, но уверенно. Он точно знал, где находится его цель. — Подождём, — велел Диего напрягшемуся индейцу, — нам нужно схватить его с поличным, чтобы он не сумел оправдаться. Индеец кивнул. Глаза его были непроницаемы. Диего знал: падре провёл с каждым добровольным помощником долгую беседу, и все краснокожие согласились подождать «белого суда» — судья Мартинес слыл человеком справедливым и беспристрастным. И всё же на миг Вега вспомнил, как именно индейцы представляли себе казнь осквернителя мёртвых. Человек тем временем подошёл к свежей могиле. Падре Фелипе, доктор Торрес, тоже посвящённый в тайну, да и сам Диего сделали всё, чтобы в городе узнали о смерти индейской девочки. Десятилетнюю малышку Катарину и впрямь многие любили: она отличалась весёлым нравом и благочестием — редкое сочетание, которым не многие могут похвастаться. Известие о её смерти вызвало в Лос-Анжелесе искреннюю печаль. Диего было жаль обманывать добрых людей и огорчать их, но для осуществления плана следовало увериться, что преступнику тоже известно об умершем ребёнке. Секунду помедлив, ещё раз оглянувшись по сторонам, осквернитель могил достал из-под плаща небольшую лопатку, поплевал на руки и принялся за работу. Он копал споро, уверенно, и явно делал это не первый раз. Одна минута сменяла другую, и вот послышался стук лопаты о крышку гроба. Диего мрачно кивнул сам себе и пошёл к могиле. Индеец тенью следовал за ним. — Что за чёрт? — раздалось из свежеразрытой ямы. Очевидно, неведомый мужчина обнаружил пустой гроб. — Сюрприз, сеньор, — негромко произнёс Зорро. Человек, выкопавший гроб, выскочил из ямы и замахнулся лопатой. Индеец скользнул ему за спину, сжимая нож, но Диего издал предупреждающее восклицание и схватился с преступником. Лопата покатилась в могилу, когда мощный удар в челюсть заставил мерзавца охнуть и упасть на колени. — Ну вот и всё, сеньор Ласано, — сказал Диего, потирая ноющий кулак, — вас застали на месте преступления, и отпереться уже не удастся. — Глупости! — воскликнул Эдуардо Ласано, выплёвывая два выбитых зуба. — Боже мой, сеньор Зорро, вы не так всё поняли! Я лишь изучал особенности... — Вы расскажете суду, что именно изучали, сеньор. Заведите руки за спину и будьте добры следовать за мной. — Это ошибка, сеньор Зорро, грандиозная ошибка! — Замолчи, тварь! — прошипел индеец, и сеньор Ласано подчинился. От церкви к ним уже спешил отец Фелипе. *** В обыске дома Эдуардо Ласано дон Алехандро, поднятый посреди ночи, пригласил участвовать, помимо сеньора судьи, благородных донов Эухенио Ортегу Беналоа и Васко Вильянуэву. Насчёт последнего у Диего имелись кое-какие сомнения, но он промолчал. Сейчас отец исполняет обязанности мэра города, так что ему виднее, как настроена местная знать. И если можно будет хоть чем-то смягчить непреклонного Васко... в общем, отцу виднее. Разумеется, с ними отправился также капитан Умберто Гутьеррес де ла Конча и несколько солдат, двое из которых конвоировали сеньора Лассано. И, разумеется, никто не сумел отказать в праве увидать всё своими глазами самому Зорро и падре Фелипе, обнаружившему преступление. Эдуардо Ласано жил в конце улицы, в доме за высоким каменным забором, выстроенным по его приказу. Соседи немного обижались, конечно, но оправдывали сеньора Ласано тем, что он приехал из Испании, причём из Мадрида, известного дурными нравами и наглыми грабителями. Не привык ещё человек, говорили добропорядочные жители Лос-Анжелеса, потом поймёт, устыдится... — Дайте ключ, сеньор, — сурово обратился капитан Гутьеррес де ла Конча к арестованному. — Это произвол, — пробормотал Ласано, однако подчинился. Поблёскивающий ключ вошёл в замок, и массивная дверь распахнулась. — Матерь Божья, что за смрад? — сеньор Ортега Беналоа схватился за кружевной платок. — Я узнаю этот запах... — тихонько пробормотал священник. Диего молча наклонил голову, соглашаясь. — Откуда оно?.. — капитан Гутьеррес де ла Конча завертел головой, затем подал знак солдатам. Те рассыпались по небольшому дворику, один зашёл в часовню, прилепившуюся к забору. Вскоре оттуда раздался сдавленный звук, солдат выскочил, забыв закрыть за собой дверь, и бросился к чахлому деревцу. Вонь заметно усилилась, а солдата бурно вырвало. Кое-как совладав с собой, он беспомощно поглядел на капитана: — Там, сеньор... Там... И задрожал. Кто-то протянул ему флягу, солдат приложился к ней, и когда отнял бутыль от губ, дрожь прекратилась, однако взгляд остался всё таким же безумным. — Там мёртвые дети, сеньор, — наконец выговорил он. — Наши мёртвые дети. — Не ваши! — внезапно взвизгнул Эдуардо Ласано. — Не ваши! Богомерзкие язычницы, которых я стремлюсь обратить в истинную веру! Взгляд падре Фелипе заметно потяжелел, но священник пробормотал лишь: «Несчастный...» — Свяжите сеньора Ласано, — на всякий случай сказал капитан, покосившись на судью. Сеньор Камилло Мартинес благосклонно кивнул, и солдаты выполнили приказ. — Вы ненормальные! — бушевал Эдуардо Ласано. — Вы щадите тела язычниц, забывая про их душу! Этим девочкам не воскреснуть без моей помощи! Падре Фелипе забормотал молитву, перебирая чётки. Со стороны казалось, будто дородный священник потрясён богохульством настолько, что едва стоит на ногах, но Диего слишком хорошо знал старого друга: тот просто изо всех сил сдерживался. Уж больно тяжёлый у него был кулак, и падре прекрасно об этом знал. — Я собираюсь зайти в часовню, сеньоры, — сообщил капитан Гутьеррес де ла Конча. — Кто со мной? Все переглянулись и молча кивнули. — Отлично. Держитесь позади меня и сеньора судьи. Прошу, сеньор Мартинес. Солдаты открыли дверь часовни пошире, и от смрада, смешанного с запахом ладана и благовоний, заслезились глаза. Тем не менее, ни один из мужчин не отвёл взгляда от представшего перед ними зрелища. Богородица смотрела сверху вниз на лежащие перед ней детские трупы. Они были обнажены — погребальные одежды сеньор Ласано аккуратно постирал и те, которые сохранились лучше, положил на маленький алтарь, а остальные куда-то дел. Тела лежали на полу в кучах песка, который даже сейчас, ранним утром, хранил тепло. Видимо, в дневные часы он просто раскалялся. Грудные клетки трупов были разворочены, сердца вырезаны, у нескольких в груди белели сколы рёбер. По животу каждой девочки змеился тонкий шов: очевидно, Ласано, подобно древним египтянам, удалял будущим мумиям внутренности. Волосы у мёртвых, однако, были аккуратно расчёсаны, а ногти покрашены какой-то чёрной краской. У одного трупа, похоже, начала гнить левая нога: запах оттуда шёл гораздо более сильный, чем откуда-либо ещё, и поэтому тело ребёнка лежало возле жаровни. — Хорошо выстроена часовня, — хрипло сказал отец Фелипе; мужчины дёрнулись от неожиданности, а священник, повернувшись к Диего, продолжил объяснения: — Чувствуешь ветерок? — Да, — мрачно кивнул младший Вега, — вентиляция пусть примитивная, но вполне неплохая. — Венти... — дон Васко с перекошенным лицом выскочил из часовни. Через миг послышались крики солдат: «Сеньор, нельзя! Отойдите, сеньор! Капитан, он сейчас убьёт арестованного!» Гутьеррес де ла Конча бросился оттаскивать от преступника сеньора Вильянуэва, а дон Алехандро тихо произнёс: — Я бы и сам не против... убить... — Он умрёт, — твёрдо сказал судья, — он, несомненно, умрёт... но мы должны довести всё до конца, соблюдая законность. Мы должны выяснить все подробности злодеяния... хотя вряд ли я после этого смогу некоторое время спать без кошмаров. В дверях возникли сеньор Вильянуэва и сердитый капитан Гутьеррес де ла Конча. Дон Васко выглядел потерянным и постаревшим. Он явно силился что-то сказать, но лишь мотал головой и шевелил губами. — Может, не будете участвовать в дальнейшем осмотре? — участливо осведомился судья Мартинес, но дон Васко лишь коротко взглянул на него и снова упёрся взглядом в истерзанные тела. — Когда я смогу... забрать их? — тихо спросил священник. — Как только мы завершим осмотр, — так же негромко ответил капитан Гутьеррес де ла Конча. — Я послал за сеньором Торресом, но он принимает тяжёлые роды и явится, как только сможет. Он осмотрит... юных сеньорит и... отдаст их вам. Вы ведь сделаете всё... как надо, правда? Диего заметил, как дёрнулись губы священника, но когда падре Фелипе заговорил, голос его оставался спокойным, участливым и немного отстранённым: — Да, капитан. Несчастные обретут покой на нашем кладбище. Воцарилось молчание, которое прервал судья: — Я полагаю, здесь больше не на что смотреть. Перейдём в дом. Мужчины развернулись и покинули осквернённую часовню. В доме трупный запах был несколько менее заметен, однако никуда не исчез. Сеньор Ласано и здесь старался, хотя и безуспешно, перебить его дорогими благовониями. Курильницы дымились в каждой комнате, в результате в доме вообще трудно было дышать. На кухне они обнаружили домоправительницу. Если поначалу, когда сеньор Ласано только приехал в Лос-Анжелес, про неё и её хозяина ещё ходили недобрые слухи, то когда горожане увидали Хосефу, сомнения развеялись: добрые жители поверили, что она — всего лишь бывшая кормилица. Кряжистая старуха с каменным лицом, морщины на котором, казалось, вырезал не слишком старательный ученик скульптора, была туповата и безобидна. Как и сам сеньор Ласано, мелькнуло в голове у Диего. Домоправительница помешивала в кастрюле какое-то варево, и, судя по её внешнему виду, совсем не удивилась приходу множества вооружённых мужчин. Увидав хозяина, она обратилась прямо к нему: — Я варю кашу, как вы и велели. Судья растерянно заморгал, а Эдуардо Ласано удивительно мягким тоном ответил: — Хорошо, Хосефа. Продолжай. Домоправительница отвернулась к кастрюле, разом потеряв к происходящему интерес, а сеньор Ласано с мольбой в голосе обратился к священнику: — Падре, она ни в чём не замешана. Она слабоумна. Вы же сами видите... — Вижу. Я позабочусь о ней, — с усилием отвечал отец Фелипе. Сеньор Ласано с благодарностью склонил голову. — Полагаю, — судья Мартинес говорил неприязненно, явно злился на себя за это, но ничего не мог поделать, — вы взяли слабоумную на работу, чтобы она никому не рассказала... о вашей тайне? — Именно так, — кивнул сеньор Ласано. — Хосефа — исполнительная работница, а больше от неё ничего и не требовалось. Она делает только то, что ей сказано делать, а остальное время сидит и смотрит в окно. Она любит разглядывать проезжающие мимо повозки. Может сосчитать их... правда, на втором десятке сбивается и начинает сначала. Я подобрал её на улице в Мадриде. Полагаю, раньше Хосефу использовали, как проститутку, а затем, когда она состарилась, выбросили. Я не спрашивал её об этом, но она пыталась действовать по привычке... — сеньора Ласано передёрнуло. — Мы все сочувствуем этой женщине, — тон судьи смягчился, — и понимаем её непричастность к вашим делам. Доброе дело зачтётся вам, сеньор. Однако мы здесь не из-за Хосефы. Возможно, вы сами покажете, куда нужно идти? — Нет! — голос Эдуардо Ласано взвился. — Я не приведу вас к моим девочкам! Они заняты сейчас! Читают Библию, они не могут появляться перед мужчинами, некоторые полуодеты! — Мы видели и... голых, — резко бросил сеньор Ортега Беналоа, — там, в часовне. — Это ещё не девочки. Это... материал. Они лишь готовятся стать избранницами, невестами Божьими! Падре Фелипе передёрнуло. Капитан кивнул солдатам. Нужная комната обнаружилась на втором этаже. И, кажется, Диего начал привыкать к солдатам, блюющим на каждом шагу. Мужчины миновали комнату, служившую портновской мастерской — манекены, распоротые ветхие платья, лекала, уже знакомая Диего ткань, привезённая кораблём из Испании — и вошли в достаточно большой и просторный зал, возле стен которого стояли кресла и диванчики. Разномастные, явно купленные в разное время и взятые из разных гарнитуров, они все были покрыты чёрным сатином, кое-где уже начавшим выцветать и линять. На диванчиках и креслах сидели мумии девочек, одетые достаточно скромно: в одинаковые платья из тёмной ткани. Мода на такие была распространена, когда Диего проходил службу в Мадриде... Желудок скрутило. Диего отчаянно цеплялся за мысли о покрое платьев, о выцветшем сатине, о фараонах, в конце концов — пусть лучше будут фараоны, чем то, что сейчас предстало его взгляду. Тёмная кожа мумий плотно прилегала к черепу, некоторые скалили хорошо сохранившиеся зубы. Волосы девочек были убраны под мантильи, руки самых старших на вид трупов держали раскрытые Библии — очевидно, по замыслу создателя этого мёртвого девичника, взрослые читали Священное Писание младшим. Двухлетнюю малышку сеньор Ласано обрядил в детское платьице, и на её обезображенное тлением лицо с вытекшими глазами, обрамлённое кружевным чепчиком, Диего поглядеть так и не смог. Судья и сеньор Ортега Беналоа выскочили из комнаты. По лицу падре Фелипе катились слёзы. — Вот они! — в голосе сеньора Ласано слышалось безумное торжество. — Вот они, настоящие Невесты Христовы. Бывшие еврейки, извратившие Слово Божье, крещёные, но не уверовавшие; бывшие язычницы, принявшие христианство только для вида! Когда они воскреснут — когда я воскрешу их! — мир увидит образец истинного благочестия! — Будь проклят, — сквозь зубы прошипел Васко Вильянуэва, — будь проклят и ныне, и присно, и вовеки веков, богохульник! — Вы не понимаете! Вы ничего не понимаете, никчемные тупицы! — Уведите, — сказал вернувшийся судья Мартинес, — уведите, или я убью его прямо сейчас и здесь! Сеньора Ортегу Беналоа шатало. Он ухватился за спинку одного из кресел и не рассчитал — оно упало вместе со своей мёртвой ношей. И раздалась музыка. На Диего накатило оцепенение. Он слушал давно знакомую мелодию, а видел жену, напевающую про ветер в ивах трупику Алехандры-Марии, обряженному в белоснежный саван и кружевной чепчик. — Загорелась звёздочка, Светит, светит ярко, Чтоб сваты везли малышке Разные подарки... — Чёрт подери, прости меня, Господи! Помогите же мне кто-нибудь! Голос падре Фелипе прервал наваждение. Священник склонился над телом девочки и пытался расстегнуть платье. — Не здесь, — Диего двигался, будто в тумане, — у этих платьев застёжка вот тут, падре... — Развратник, — буркнул отец Фелипе, и это совершенно неуместное здесь замечание окончательно вернуло младшего Вегу к реальности. В четыре руки они расстёгивали мелкие пуговки, стараясь поскорее покончить с внушающим отвращение делом. — Не смейте! — голос Ласано, позабытого всеми присутствующими, прорезал воздух. — Не лишайте их сердца, преступники, мерзавцы, твари! Не лишайте моих девочек сердца! — Я велел увести! — рявкнул на солдат судья. Извивающегося сеньора Эдуардо выволокли в коридор, и на его удаляющиеся вопли больше никто не обращал внимания. Священник с Диего наконец-то сняли с трупика платье, и падре Фелипе, бормоча молитву, просунул ладонь между рёбрами мёртвой девочки. Когда он вынул руку, в ней была зажата маленькая музыкальная шкатулка. — Прекратите... это, — в тоне сеньора Вильянуэва слышалась искренняя мольба, — не могу больше... Священник с лёгким щелчком захлопнул крышку. На пол упало несколько обрывков истлевшей плоти. Наступившую тишину прервали шаркающие шаги и невыразительный голос Хосефы: — Сеньор Эдуардо, я накрыла на стол. Сеньор Эдуардо, завтрак подан! Васко Вильянуэва отёр вспотевший лоб и грязно выругался. *** Эдуардо Ласано расстреляли на рассвете, спустя несколько дней после обнаружения трупов девочек. Никто в городе не плакал о нём; наоборот, многие считали, что он слишком легко отделался. Секрет шкатулок сеньор Ласано унёс с собой в ад. Он отказался отвечать на вопросы «тупых неучей», а падре Фелипе сберёг тайну последней исповеди преступника. Поэтому так и осталось неизвестным, зачем безумный лжемессия заменял музыкальными шкатулками сердца девочек. Лично Диего считал, что сеньор Эдуардо попросту спятил, но как обстояли дела в реальности, увы, выяснить не удалось. В доме Ласано было найдено немало книг о кладбищах и различных тёмных ритуалах. Вообще, в различных обрядах захоронений, судя по библиотеке сеньора Эдуардо, он разбирался гораздо лучше, чем в особенностях испанских диалектов, ради которых, по его словам, и приехал в Новый Свет. Часть книг пополнила общественную библиотеку, часть, по настоянию священника, сожгли. Мумии детей наконец обрели покой на кладбище Лос-Анжелеса. К сожалению, сеньор Ласано отказался сообщать, как звали тех мертвецов, которых он привёз с собой из Испании. Впрочем, это не помешало падре Фелипе отслужить соответствующие службы и похоронить несчастных девочек. Хосефу священник тоже забрал к себе, и она начала помогать в церкви. К изменениям в своей судьбе женщина отнеслась равнодушно, по крайней мере, внешне. На неё ещё долго косились, и по городу ходило немало сплетен, но затем, как оно всегда бывает, свежие новости вытеснили устаревшие слухи. Суд, разумеется, оправдал слабоумную, поэтому Хосефа, обладающая отменным здоровьем, ещё долго жила в Лос-Анжелесе. Сеньор Васко Вильянуэва, потрясённый случившимся, предпринял некоторые шаги для примирения с сыном. Сразу простить прошлые обиды не сумел ни он сам, ни Анхель Армандо, но сейчас, по крайней мере, дон Васко не делает вид, будто у него нет наследника. У Диего Веги через полгода после описываемых событий родился сын, названный Фелипе Эрменгардо. Лолита, как и прежде, поёт детям колыбельные. Правда, та самая, про ветер в ивах, больше никогда не звучит в стенах поместья Вега. А старый священник, отец Фелипе, по-прежнему служит в церкви. Помогает индейцам постичь Божью волю, крестит, венчает и отпевает паству. Просто его вечерние молитвы стали намного длиннее.