Молись, отродье

Защищал себя невидимой стеной. Пытался не смотреть на мир вообще, прикрываясь дымкой безразличия. Царапал руки до крови в те дни, когда этого не делала Мэри Лу. Смотрел куда угодно, но только не прямо, побаиваясь прямого взгляда в глаза — все стало бы совсем очевидным. Рвал на части себя. Боготворил Персиваля и ненавидел мистера Грейвза. Противоречия играли красками внутри покалеченного разума Криденса, лишая его остатков воли или хотя бы желания жить. Приходилось отчаянно ждать того дня, когда вместо безумца, захватившего тело Персиваля, появится он сам. Криденс прекрасно помнил день, когда все началось. Мог забыть абсолютно любой день, но только не этот. Стоял на площади, раздавал листовки, а руки все еще горели от ударов, которые Мэри Лу нанесла час назад или даже меньше, поговаривая: — Отродье сатаны, проси о прощении, — лицо морщилось так, будто она съела дюжину ложек грязи. Удар, удар, удар — уже настоящая пытка. — Молись, урод, — шептала одними губами так тихо, чтобы другие дети не услышали. — Радуйся, что родился нормальным. Молился. Просил о спасении. Старался не рыдать. Стоял. Стоял. Стоял на коленях. А потом они снова пошли раздавать идиотские листовки, которые утверждали, что все волшебники — это зло. А Криденс и тогда не верил, прижимал листовки дорожащими руками к груди, подставлял лицо под прохладный ветерок, пытался наслаждаться хотя секундой покоя, пока Мэри Лу занята чем-то другим помимо ненависти к нему, и не верил. Чуть позже поднял глаза и увидел его — Персиваля. Тот стоял ровно, смотрел прямо и источал уверенность на версту. Криденс сразу понял, что мужчина с седыми висками и густыми бровями — волшебник. Жаждал всем сердцем, чтобы он подошел и сказал хоть что-то, например: — Я пришел за тобой. Забрал куда-то далеко-далеко, совсем в другое место — туда, где все хорошо. И чтобы научил связно мыслить, а не так — рывками. Криденс рисовал в голове прекрасную картину все время, пока Мэри Лу вещала, а слушатели (в том числе и мужчина с седыми висками и густыми бровями) внимали ей. Много думал. А что если бы он родился волшебником? Интересно, стал бы кем-то другим или остался бы все тем же Криденсом? Рвал бы волосы в клочья по ночам? Ненавидел бы ту, что звалась матерью? Мужчина не подошел, даже не посмотрел в сторону Криденса, которого снова захлебнула волна презрения, жалости и боли. Тяжело дышал. (Хорошо, что вообще мог дышать) Вечером снова ждала порка — просто так, во избежание. — Тварь, — говорила Мэри Лу в тот раз. — Молись. Молился. Просил о спасении. Старался не рыдать. Стоял. Стоял. Стоял на коленях. Два месяца ждал, а потом смирился, что больше никогда не увидит мужчину с седыми висками и густыми бровями. Но когда тынялся по городу, гонимый жалостью к себе, увидел его. Опять среди толпы — теперь уже людей, мирно куда-то бегущих. Криденс как и тогда смотрел и на ровную спину, и на уверенность. Ждал. Шаг. Шаг. Шаг. Через минуту он уже рядом. — Я видел тебя, — говорил. Кивнул, пожирая взглядом лицо, которое представлял в мечтах несколько приторных от боли месяцев. Мечтал, чтобы этот незнакомец нашел его и забрал. Молился. — Кто вы? — спрашивал, удивляясь тому, что еще был в состоянии дышать. — Персиваль Грейвз, — ответил, улыбаясь. Вокруг ходили люди, даже что-то кричали — мол, они мешают пройти. Было все равно. — Криденс, — слабо отвечал. Персиваль приходил иногда в церковь, притворялся страждущим магоненавистником, лечил раны Криденса. И пропал. Исчез. Растворился. И появился мистер Грейвз.