Предмет моей страсти

Стек ИА       – Вы признаете, что вели себя скверно, Ваше Высочество? – Да, мисс Адлер.       Такое начало заводит, заставляет дрожать от нетерпения, ждать прикосновения к изнеженной коже, самым потаенным местам… Попадая в ЕЕ руки неизменно ощущаешь трепет: обхватывает, лаская рукоять, пропускает между тонких пальцев по всей длине, останавливается на кончике, как будто оценивая способность причинить боль.       Боль – то, за чем приходят к НЕЙ все эти людишки. Боль и унижение, боль и страх, боль и покорность. Со временем стало неважно, чье тело я терзаю: клерка из министерства иностранных дел или Вашего Высочества… Потакать причудам ничтожеств любого социального уровня стало делом, сравнимым с конной прогулкой.       Да, с прилавка Mark Todd есть все шансы попасть в услужение к коннику, в лучшем случае присутствовать при его победе на скачках – такая участь ожидала всех, подобных мне. Лоснящиеся бока породистых лошадей, взмыленные от неудержимого бега должны были стать объектами моей страсти.       Сейчас, спустя пару лет, освоившись у НЕЕ в руках, испробовав ЕЕ ловкие приемы, я понимаю, что недалеко ушла от своих подруг: влажные тела мечущихся в порывах желания людишек ничем не отличаются от шкуры одичавшей от скорости лошади. Те же стоны, та же животная страсть – как не разочароваться в тех, кто величает себя венцом творения господня! Я перестаю различать их лица, мне не интересны их низкие помыслы, хочу лишь быть в ЕЕ руках, следовать каждому движению, исполнять ЕЕ желания.             ***       Он появился в комнате внезапно, как молния на небе. Какие скулы – с ума можно сойти! Стоит прикоснуться и порежешься. Я могу попробовать… Да! ЕЕ руки тянутся ко мне и вот, вот оно! Да! Я обрушиваюсь на его плечи, спину, повергаю его ниц!       Ворот темной рубашки вызывающе открыт: шея, такая выразительно манящая, впадинка у основания. Скольжу вверх, задерживаясь на запрокинутом подбородке, снова вверх к скулам. Губы, раскрытые – я задерживаюсь на нижней, не в силах оторваться. Если бы он знал, как привлекателен в своей беспомощности. Те, другие, были омерзительны в своих гримасах рабского наслаждения – он великолепен.       Да, здесь на полу, находясь в дурмане, этот упрямец с чертами лица, словно сошедшими с полотен средневековых мастеров, стал лучшей ЕЕ победой. И первой и единственной моей страстью…