Яд справедливости

«Ворон должен умереть». Онемевшие руки с третьей попытки откупоривают бутылку и берут хрустальный бокал — неловко, едва не уронив. Багровая струйка подрагивает, заполняя фужер. Кровь… Как символично! «Крови напьется — кровью захлебнется!» — зловещее обещание приобретает форму считалочки из детских игр, и Ричард с трудом подавляет сдавленный, истерический смешок. «Должен». Руки крепнут, как крепнет решимость, и кольцо открывается ловко, почти изящно. «Должен!..» Две белые крупинки тонут в крови — точно невинные жертвы, готовые, однако, атаковать из засады и жестоко покарать убийцу. Бокал — на поднос, еще один — себе, на противоположный конец, дабы не ошибиться. Впрочем, не нужно тревожиться: Создатель не допустит кары невиновного, не отведет от преступника руку судьбы. Четкий и звонкий стук в дверь. Ричард инстинктивно отшатнулся от подноса, словно застигнутый на месте преступления, но тут ж обрел самообладание, застыв и горделиво выпрямившись. — Соберано, к вам дор Эмиль и дор Лионель. Прикажете проводить сюда? — Проводи. Вечер, кажется, перестает быть томным. Юноша, наполните бокалы наших гостей и… оставьте нас, пожалуй. Оставить? Оставить?! Ричард задохнулся от возмущения — Ворон вновь обращался с ним, как со слугой. «Напои, Ричард, меня да моих товарищей — придворного змея и убийцу из ренквахской мясорубки, и сгинь с глаз моих!» Ничего, ничего, в Закате с тебя и за это спросят! Сумбурный поток яростных мыслей Повелителя Скал прервало появление Савиньяков, ворвавшихся в полутемный кабинет светлым свежим вихрем. Статные, стройные, белокурые, они были дьявольски похожи и в то же время различны. Эмиль — сама непосредственность и легкость: распахнутый воротник мундира, лежащие в задорном беспорядке кудри, живая мимика, лучезарная улыбка и быстрые жесты; Лионель — олицетворение строгости и тайны: длинные волосы подвязаны шелковой лентой, мундир застегнут наглухо, взгляд внимателен и цепок, в каждом движении - неторопливая, величавая грация. Соратники Ворона, может быть, даже друзья… Предатели и изменники уже как четыреста лет, олларианские прихвостни, позабывшие о морали ради славы и воюющие на стороне беззакония. В Закате они будут страдать вечно, если только после позорной гибели Алвы не образумятся и не примут сторону, приличествующую Людям Чести. Рукопожатия, почти объятия, приветствия, смех… И ни единого взгляда в сторону застывшего в тени портьер оруженосца, ни единого любезного слова. Ничего… Скоро благородные господа станут свидетелями агонии герцога Алвы. Это будет для них уроком. Самым наглядным уроком в жизни. Третий бокал наполнен до краев и поставлен на поднос. Ричард подхватил тяжелый чеканный диск, не чувствуя тяжести, и тут же замер, сраженный внезапной догадкой — ставя новый фужер, он бездумно сдвинул прежние и не помнил теперь, какой именно бокал был отравлен. Мысли заметались вспугнутыми птицами. А что, если яд не поразит цель? За гибель одного из своих соратников Алва смерчем обрушится на Людей Чести, которых так подвел Ричард. Полетят невинные головы — Придды, Ариго, Катари… Катари! Нет, нет, этого не может быть. Создатель не оставит исполнителя Его воли. Орудие возмездия принесет смерть лишь Алве. Несомненно, он бросил гибельные крупинки именно в этот бокал, с крошечной винной каплей на ножке — и как можно было позабыть?! — Доброго вечера, господа, — Ричард склонил голову, изо все сил скрывая торжествующую улыбку, — угощайтесь. Этот яд — единственная справедливость, которую вы заслуживаете. *** Эмиль как раз закончил пересказывать историю о своем в высшей степени приятном знакомстве с сестрой мэра одного из приграничных городков — историю забавную в той же мере, сколь и непристойную — когда Лионель, уже на середине этого водевиля скинувший мундир, утер платком пот со лба и как бы между прочим поинтересовался: — Росио, позволишь открыть окно? У нас здесь жара хуже варастийской… Алва бросил на друга подозрительный взгляд — ему вовсе не казалось, что комната протоплена чрезмерно, да и Эмиль не выказывал недовольства. Впрочем, за долгие месяцев, проведенные на юге, они привыкли не замечать жару — а Лионелю она вполне могла быть неприятна. — Разумеется, — Рокэ сделал короткий приглашающий жест. Ли толкнул створку, впуская в теплый кабинет промозглую осеннюю ночь. Эмиль поежился, а его брат, напротив, смотрел в дождливую темноту едва ли не с вожделением, глубоко и жадно вдыхая холодный сырой воздух. — Ты бы хоть мундир накинул, — покачал головой граф Лэкдеми, — не Летние Молнии на дворе, заболеешь же! Лионель никак не отреагировал — не огрызнулся шутливо, не фыркнул насмешливо-пренебрежительно — мол, что с вас взять, нежные южане? — даже не повернулся. Он лишь стоял и смотрел в неприветливую мглу, оперевшись на заливаемый дождем подоконник обеими руками, и будто не замечал, как намокают рубашка и волосы. В этой неподвижности его было что-то неестественное, неправильное… Жуткое. Влекомый страшным предчувствием, Рокэ стремительно поднялся с места. — Ли? — в глубоком голосе Первого Маршала явственно звучала тревога. — Лионель, ты слышишь меня? Граф Савиньяк вновь не ответил, лишь склонил белокурую голову — а в следующую секунду, к ужасу друга и брата, покачнулся и начал заваливаться вперед, рискуя неминуемо упасть. — Ли! — кэнналиец молниеносно оказался около него, обхватил за плечи, жестким рывком оттащил от окна. — Ты в своем уме? Эмиль, дрожа от злости и волнения, освободил брата из рук Алвы, развернул лицом к себе — и остолбенел, оглушенный леденящим страхом. Лионель был мертвенно бледен, лишь на скулах алел болезненный румянец, темно-карие глаза казались совершенно черными из-за расширенных зрачков, дыхание с присвистом вырывалось из пересохших губ. — Создатель милосердный… Что с тобой, Ли, что? — Эмиль почувствовал, как из-под ног уходит земля, горло предательски перехватывает, а перед глазами плывут темные круги. Даже на войне, в самых жестоких битвах, ему не было так страшно. Там он знал свой долг, свое дело — он знал, как повести за собой людей, как сокрушить врага, а здесь… Здесь он не ведал, с кем сражаться и кого побеждать — мог лишь держать брата, минуту назад здорового, а теперь горящего в лихорадке, не сознающего себя, и молиться одновременно Создателю и Леворукому о спасении самого близкого человека. Колени Лионеля подкосились, он начал тяжело оседать на пол; Эмиль опустился вместе с ним, устроив его голову на скомканном мундире, судорожно вцепился в горячие ладони. — Росио, помоги… Сделай хоть что-нибудь, прошу! Умоляю! — граф Лэкдеми просил так отчаянно, будто не было долгих лет армейской службы и дружбы, будто им с Ли вновь десять, а Росио четырнадцать — и он, тогда еще виконт Сэ, зовет маркиза Алвасете на помощь брату, неудачно упавшему с лошади. Тогда будущий Первый Маршал помог, все обошлось, и оба брата единодушно возвели юного кэнналийца в кумиры. Пусть и сейчас он окажется всесилен, пусть! — Его отравили, — Росио, не говори об очевидном, помоги ему! — Вы обедали вместе? Ели одно и то же? — Да, и завтракали вместе. — Он принимал корреспонденцию? — Не при мне, разве что во дворце… Росио, он умирает! — Передай мне его бокал! Дрожащей влажной рукой, чуть не расплескав зловеще-багровую «Дурную кровь», Эмиль протянул герцогу фужер. Алва, прикрыв глаза, сделал несколько глубоких вдохов — и в следующий миг швырнул бокал в сторону; по паркету разлилась кровавая лужица. — Карьярра! Не дай ему заснуть! — коротко приказал Алва и вылетел из кабинета, хлопнув тяжелой резной дверью. Лионель не бился в конвульсиях, не хрипел — он лежал неподвижно, глядя в потолок расширившимися, будто в испуге, глазами, и тяжело, шумно дышал. Эмиль осторожно погладил его по лицу, отвел прилипшую ко лбу прядь, задержал ладонь на щеке… Сморгнул непрошеные горячие слезы. — Ли, держись, ладно? Будь со мной. Росио принесёт лекарство, только потерпи еще немного. Ты же сильный, Ли, ты справишься, ты должен!.. Какие глупые, банальные слова! А все же тысячи людей повторяют их, как молитву, надеясь удержать от падения за грань небытия своих близких; и он, граф Лэкдеми, оказавшись перед лицом неумолимой смерти, не мог подобрать иных фраз — лишь те, что диктуют отчаявшимся страх и робкая надежда. Лионель с видимым усилен сфокусировал взгляд на лице брата, запястья Эмиля коснулась тонкая ладонь (Создатель, когда он успел стать таким холодным?!) — Милле, — голос Ли был слабым и хриплым, — не плачь, — Закатные твари, как же нелепо! Умирающий успокаивает здорового, который не в силах удержать в узде боль и страх. — К-конечно, Ли, извини… — Эмиль утер лицо рукавом. — Все будет хорошо, верь мне! — Мама… Арно… Будь рядом… — хватка ледяных пальцев на ладони стала чуть сильнее — граф Савиньяк последний раз в жизни приказывал — или просил? Взгляд его затуманился, ресницы затрепетали, будто оставаться в сознании с каждой секундой было все труднее. — Ли, нет! — встряхнуть за плечи, приподнять, прижать к себе — он не должен засыпать, как бы ни влекла сулящая облегчение черная пустота. — Не смей уходить, слышишь меня? В коридоре послышались торопливые шаги, вновь хлопнула дверь — в кабинет ворвались трое: Алва, его домоправитель Хуан и смуглый мужчина, в лекарской мантии, одеждой и лицом напоминавший мориска. Рокэ торопливо говорил мэтру что-то на незнакомом наречии, тот кивал и бормотал в ответ… Эмиль слышал их слова, точно через пелену воды — мир вокруг померк и сосредоточился в полубесчувственном теле на его руках. — Отпусти его, Милле, — Алва осторожно придержал Лионеля за плечи, отнимая его из сведенных судорогой рук брата, — отпусти, ты ничем не поможешь. Мэтр Эзеллах знает свое дело. — Я должен остаться! Я не могу уйти, он… — Отпусти, Эмиль, сейчас же! Время дорого! — герцог повысил голос, мягкий дружеский тон сменили грозные интонации Первого Маршала, не знающего неповиновения. Оцепеневший граф Лэкдеми покорно позволил другу уложить брата на пол, также беспрекословно поднялся с колен, влекомый сильной рукой, и вышел из кабинета. Глаза застила мутная пелена, горло сдавило будто гарротой — леденящий ужас сменила давящая мука безнадежности и беспомощности. «Я останусь один, — эта мысль вновь и вновь терзала сознание, точно беспощадный коршун, — я останусь совсем один». Они прошли анфиладу комнат, оказавшись в сумрачной малой гостиной. Рокэ подвел обессилевшего Эмиля к кушетке, заставил сесть, мягко нажав на плечо, отошел к шкафу с витражной дверцей и вернулся, держа в руках серебряный кубок, наполненный мутноватой жидкостью. — Выпей. Тебе надо отдохнуть и прийти в себя. Граф Лэкдеми, по-прежнему бездумно глядевший в одну точку, принял кубок и залпом его осушил. Мелькнула мысль, что лучше б и там таился яд — как жить с вечной мыслью о том, что ему не удалось уберечь близнеца от беды, он не представлял. Графская цепь всегда была слишком тяжелой ношей, и если Лионелю удалось не сломаться под ее удушающим весом, то, ему, Эмилю, она совершенно точно не по плечу. Мысли путались, в голове шумело, и хотя боль еще билась где-то в душе пойманной птицей, растревоженный разум заволакивала пелена благословенного забытья. Эмиль попытался спросить у Рокэ, как он посмел опоить его маком, когда ему нужно быть рядом с Ли, но не смог — веки смежились, и граф провалился в черноту сна. Последнее, что предстало его взору — алебастрово-бледное лицо герцога Алвы с искусанными бескровными губами да руки, помогающие лечь удобнее — тонкие белые ладони с багровеющими следами от ногтей на них…