Прах к праху

Грейвз, честно, устает. Он бы с радостью себе в висок зарядил ядовито-зеленым снопом смертельного заклятия, да вот только рука предательски дергается в приступе, и он сцепляет зубы со злостью, давясь воем, словно битая псина. Он слетает со своей оси неминуемо — дело даже не в бесконечных днях-ночах плена. Это его ломает, конечно, но гниет внутри Грейвз не из-за Гриндевальда. Просто жизненные ориентиры свою цель теряют, когда он листает раздробленными пальцами доклады и фиксирует воспаленным взглядом хронику смерти его мальчика, сбивая ритм сердцебиений к чертям. Он ему обещал новую жизнь. Он его разрушил. Криденс забивается в самые темные щели, шугается его, словно огня, скуля едва внятно, прося его не трогать. Грейвз свою раскрытую руку роняет опустошенно, наблюдая за дрожащим узлом из острых локтей и коленей взглядом полным безмолвного отчаяния. Он встречается с подобным впервые и понятия не имеет, как остановить накатывающую астматическую волну в легких мальчишки. Его ладонь — тяжелая, широкая — падает немного резко на затылок парня: тот вздрагивает, но Грейвз приземляется рядом с ним моментально, шепча ему в ухо миряще: — Эй, — хриплый голос Персиваля с непривычки ломается на сиплые гласные; они у Криденса застревают под кожей, по венам растекаются адреналиновым жаром. — Тише. Я тебя не обижу. Я тебя никому не дам в обиду. И рассекает по скулам вертикальные морщины от тепло-виноватой улыбки. Криденсу почти четырнадцать, Грейвз ему отец-брат-друг, он его стена и его смысл. Грейвз существует механически — ходит, двигается по привычке, в каждом действии словно эхом отдается шелест перекатываемых шестеренок, будто его, как мартышку с медными дисками, ключом завели, а выключить забыли. Он движениями рваными, заедающими порывается куда-то сбежать, трансгрессировать без четкого пункта назначения, просто чтобы исчезнуть, потому что ночами не спится — черепная коробка в темноте неоновым светом заполняется, а в сознании крутятся немым фильмом воспоминания. Криденс растет на его глазах, меняется. Становится выше, шире в плечах. Лицо теряет припухлость детских щек — вместо этого разворот челюсти крепчает, твердеет, хотя взгляд по-прежнему мечущийся, косящий упорно в сторону. Грейвзу каждый раз приходится указательным пальцем вздергивать угловатый подбородок вверх, чтобы быть наравне. — Смотри прямо, Криденс, — командует он ему назидательно и перехватывает опускающуюся голову своими ладонями, не позволяя снова сбежать от контакта. — Ты должен стать увереннее, смелее. — Я не могу, — шепчет на выдохе мальчишка, роняя между словами зябкое всхлипывание, и Грейвз не выдерживает — ему уже семнадцать, и он больше не ребенок. — Ты должен! — Кривится он немного злостно, неосторожно встряхивая Криденса, как куклу, в цепкой хватке. Тот на ветру качается, как последний ссохшийся лист в ноябре — вот-вот умрет, но до последнего держится. — Иначе до скончания жизни приемная мать так и будет тебя избивать. Иначе никогда не станешь таким же, как я. Слышишь меня, никогда! Его глухой выкрик отпружинивается от растрекавшейся кладки стен и разлетается тревожными птицами ввысь, пока не замирает в сыром небе отголоском совсем нерасслышанным. Криденс весь рефлекторно сжимается в его руках, закусывая до боли губу, и Грейвз моментально стушёвывается — опрокидывает его в свои объятия, целуя успокоительно виски и сыпя в сантиметры пространства между ними миллионы «извини». Он до тупой боли в грудине боится сломать хрупкость доверия Криденса, отпугнуть его от себя. У Криденса нет могилы — лишь размытый дождем пустырь с порослью плешивой и отвратительно мокрой. Тут захоронено то, что от его тела осталось, обскур же развеялся в воздухе от электрических вспышек. Грейвз волочит подбитую ногу по влажной, мягкой земле, и не находит места, где должно быть начало. Он не знает, где именно погребены кости, нет ни одного знака, подсказки. Поэтому он сбрасывает тяжелый плащ с напряженных плеч и ложится без единой заминки — разница лишь в том, что он лежит на земле, а Криденс под. Их делит лишь полметра вязкого грунта. Криденс взрослеет фатально — он становится мужчиной, становится совершеннолетним. Грейвз скрепя сердце чертит дистанцию между ними, убивает сухими интонациями мальчишку внутри, потому что другого выхода нет — он должен сам за себя бороться, сам нападать и обороняться. В глазах Криденса непонимание топит до самых краев зрачки, он вдруг ловит неожиданно уверенно рукав Персиваля, когда тот после краткого отчета спешит трансгресировать, и спрашивает голосом совершенно сбитым: — Я вам больше не нужен? — вся его бойкость истрачивается на эту фразу; Криденс снова горбится, будто силясь слиться с кирпичной стенкой, и безвольно пропускает сквозь пальцы черный кашемир. Грейвз от вопроса теряет дыхание и возможность говорить — он насквозь пробит его взглядом. — Нет, мой мальчик, — губы ломаются в кривой улыбке, и Персиваль позволяет сделать себе табуированный шаг. — Это я тебе скоро стану не нужен. Тебе не нужна будет больше моя защита. Но Криденс хватается за его руку лихорадочно и сжимает в своих ладонях почти до хруста. — Вы всегда будете нужны мне, — произносит он, будто молитву, и смотрит заискивающе, так что Грейвз теряет контроль. — Без вас я умру. И льнет к нему в полуобъятии немного неловко, но Грейвзу крышу сносит — он мажет ему поцелуями лоб, веки, нос. Толкает его вместе с собой в темный угол, с глаз долой от проходящих зевак. Сердце Криденса стучит бешено, пульсирует ему прямо между ключиц, он сначала камнем застывает и лишь спустя секунды долгие и тягучие сам подставляется под его губы. Криденс весь деревянный, с движениями ломкими и подрагивающими, но вторит действиям Грейвза с тем же рвением, что годами прежде повторял его привычки и жесты. Грейвз себя ненавидит за то, что совершает, но Криденс — только его. Всегда будет только его мальчиком. Он никому его не отдаст. Не позволит навредить и обидеть. Грейвз его разрушил. Расщепил на атомы. Грозовые тучи сочатся соленым дождем, но он со своего промозглого ложа не поднимается — он знает, что его Криденс придет. Появится. Угольный дым Грейвзу заползает в грудную клетку, впитывается в ткани, пока не заполняет их полностью. Персиваль растягивает сукровленные губы в улыбке утопленника, прижимая ладонь к сердцу, словно удерживая могильный тлен в застенках легких. Грейвз переломанный, перешитый по разошедшимся швам неумело, и взгляд его, как и душа, — вакуум без конца и начала. Всё, что держит его на плаву, не дает в пыль рассыпаться, это сгусток обскура внутри, между третьим и четвертым ребром слева. Грейвз Криденса носит в сердце, им одним себя заново по битым осколкам собирает. Они теперь едины перфекционно: земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху.