***
«Здравствуйте, мой дорогой друг. Я не знаю, могу ли обращаться к Вам так же, как и раньше, без этих формальностей, но я точно знаю – я не могу этого сделать. Собственно, я и не знаю, зачем пишу Вам всё это. Наверное, моя привязанность никогда не исчезнет, пусть я и разорвал все нити, которые нас связывали. «Нас»… Громкое слово, не правда ли? Хотелось бы, чтобы у этого «Мы» была реальная обоснованность. Знаете, пожалуй, я бы и не хотел ничего менять, возвращать или что-то ещё делать. Я жалею о том, что случилось, но это в любом случае произошло бы. Вы не могли бы защищать меня от всего мира вечно. Рано или поздно мы бы устали. У Вас не хватило бы ни сил, ни терпения сдерживать мой строптивый нрав, а я бы всё равно продолжал сопротивляться Вашей воле. Но мы не смогли решить всё мирно – Вы не отпустили меня. Пусть это и звучит, как оскорбление, я ничего не имел в виду. Я всё понимаю, пусть Вы, скорее всего, в это и не поверите. Я ещё слишком юн, чтобы трезво судить о мире, о Вас, о самом себе, но… Я обязательно постараюсь достичь Вашего уровня, мистер Кёркленд. Я достигну Вашего уровня, я приложу все силы для того, чтобы приблизиться к Вам. До свидания, мистер Кёркленд. P.S.: Надеюсь, что наша встреча произойдёт всё же раньше, чем я думаю.14 июня 1784 г.»
***
«Я знаю, что начинать письма без приветствия невежливо, но, простите, я не могу начать иначе. Знаете, я писал ещё несколько писем, после первого, но они не значат ровным счётом ничего. Как я и хотел, наша с Вами встреча произошла раньше, чем я предполагал. Но, увы, в абсолютно не тех условиях, в каких бы хотелось. Признаю, Вы показали мне, что я для Вас значу. Говорить о том, что я не держу на Вас зла, не обижаюсь – глупо. Обида – слишком неправдоподобное и сухое слово для описания моих чувств. Я был просто в ярости, я никого не жалел, пускал в бой неподготовленные армии, лишь бы не повторить свою давнюю судьбу. Я не хотел, чтобы Вы вновь захватили меня, сделали своей колонией. Я точно знаю, Вы бы со мной особо не церемонились, не пожалели бы. Но мне и не нужна Ваша жалость, если уж сражаться, то ставить на кон всё, что есть: свободу, гордость, честь. Не могу не вспомнить четырнадцатый год. Я точно помню дату – двадцать четвёртое августа. День, когда моё сердце разрывалось из-за Вас. И отнюдь не в романтическом смысле. Мне никогда не было так больно прежде, но и моё сердце прежде никогда не горело. Но если Вы думаете, что это должно было меня сломить, то и не надейтесь. Да, мне было больно, да, меня это выбило из колеи, но не сломило. Если Вы думали, что сгоревшая столица заставит меня сдаться, то Вы очень сильно ошиблись. Теперь я просто обязан был сражаться. Сражаться за мою страну, отомстить за Эмили. И я выиграл. Даже не знаю, случайность ли это или же заслуга моих главнокомандующих, но я рад, что всё закончилось именно так. Я очень надеюсь, что Вы больше не будете предпринимать попыток завоевать меня, вновь подчинить себе. Боюсь, третьего раза я не выдержу. Мне стыдно признаваться, но я отчего-то уверен, что буду готов упасть перед Вами на колени, показать, что я не такой сильный, как обо мне думают. Мне страшно, но, кажется, я буду готов сдаться, я буду готов вернуться и вымаливать прощение, плевав на все усердия моих людей. Мне будет плевать, сколько людей умерло за мою свободу, и это меня пугает… До встречи, мистер Кёркленд. На этот раз надеюсь, что она будет не скоро и будет не такой разрушающей.5 мая 1815 г.»
***
«В который раз приветствую Вас, мой друг. Вы недавно очень сильно удивили меня, правда. Обратиться ко мне за помощью – интересный шаг. Хоть официально мы нейтрально относимся друг к другу, но на деле ведь не так, верно? Мне бы хотелось верить, что это Ваша собственная инициатива и что это было вашим собственным желанием, но я понимаю, что для Вас это всего лишь выгода. Если бы мы пришли к согласию, то смогли бы предотвратить испанскую экспансию в Латинскую Америку. Что ж, Вы этого хотели – Вы это получили. Но я тоже в этом заинтересован. Да, мы надавили на Испанию. Может, роль сыграла и моя Доктрина Монро. Может быть, я не знаю. Но если бы понадобилось, я бы действительно начал военные действия. А Вы ничуть не изменились. Всё такой же холодный и прекрасный. В последнее время меня стали посещать совсем странные мысли. Но вот делиться ими с Вами, простите, я не могу. Вы спросите – зачем я тогда это написал? Не знаю. Наверное, чтобы Вы знали, что я умею думать. И знаете что? Я думаю о Вас. Слишком много думаю. Мысли о Вас не дают мне спать. Простите за то, что я говорю Вам об этом, но я больше не могу молчать… До встречи, мой милый друг.21 сентября 1823 г.»
***
«Здравствуй, Артур. Прости меня за мою фамильярность. Мне надо сейчас скорее выговориться, чем написать что-то путное. Ты просто не знаешь, как я рад, что ты не видишь меня… таким. Я жалок. Я сломлен, я скулю и жалею себя, как маленький ребёнок, непонимающий, отчего ему досталась такая судьба. Хоть я делаю это всё про себя, но это всё равно жалко и убого. Я никогда не думал, что мне будет больнее, чем тогда в восемьдесят третьем. Как оказалось, зря я так думал. Я думаю, для меня это была самая страшная, самая крупная война. Сколько людей погибло в эту войну? Наверное, я никогда их не сосчитаю. Я просто не хочу знать, сколько из-за меня погибло людей. Почему из-за меня? Всё просто: я до конца не верил, что он выступит против меня. Не спрашивай меня, кто этот таинственный «Он». Я всё равно не смогу ответить. Просто знай, что Он – мой самый страшный кошмар. Нет, я не виню Его, я виню себя. Ведь то, что появился он, это… Моя вина. От осознания этого я не могу спать, перед моими глазами промелькивают картины. Кровавые и до отвращения ужасные в своём начале картины. У меня внутри до сих пор всё скручивается, когда я вижу это всё. Наверное, я потихоньку схожу с ума. Знаешь, я начал сходить с ума ещё тогда, когда написал первое письмо. Я продолжал их писать, зная, что никогда не получу ответа. Но так даже лучше – я не хочу тешить себя надеждами, тем более пустыми. У нас обоих есть дела поважнее, чем… Собственно, чем что? Ничего ведь нет. Я устал. Очень сильно устал. Настолько, что мне не хочется ничего. Впервые, за всю свою, несомненно, короткую жизнь я не хочу прогрессировать, тянуться к вам всем. Я обещал, что я это сделаю, но… Я больше не хочу. Хочу остановиться. Совсем недавно я начал задавать себе вопрос: а что было бы, не отвоюй я независимость? И почему-то я сразу нахожу ответ. И даже два. Во-первых, я был бы всегда рядом с тобой, я бы никуда тебя не отпустил, будь уверен, а во-вторых… Никогда не погибло бы столько людей. Ты не дал бы мне допустить столько ошибок. Ну что ж, до свидания, мой любимый Артур. P.S.: Прости меня за всё…12 августа 1865 г.»
***
«Здравствуй, Артур. Скорее всего, это моё последнее письмо тебе. Я просто больше не могу тебе писать, не могу бесконечно бередить собственное сердце. Интересно, с каких пор я начал писать письма в никуда? Ведь знаешь, я не отправил тебе ни одного письма, ни одного. Хотя откуда ты знаешь, я же ничего тебе не отправлял. Знаешь, я писал тебе очень много. Я хотел получить от тебя хоть одно письмецо, небольшое, хоть в две строчки, но написанное твоей рукой, с гербом твоей страны на конверте. Но как ты мог мне написать, если я ничего не написал тебе. Ты и не должен был… Знаешь, каждое письмо к тебе – это кусочек моего сердца, моих эмоций. По этой схеме получается, что у меня уже давно нет сердца – оно всё принадлежит тебе, письмам. Оно уже давно не принадлежит мне. Оно, наверное, осталось с тобой ещё тогда, в самом начале, в далёком восемьдесят третьем, когда ты провожал мои корабли, плывущие на запад из Франции в один конец, когда на одном из них домой плыла Декларация, подписанная рукой Давида Хартли. Наверное, я перестаю писать письма, надеясь, что смогу сказать тебе всё в лицо, надеясь, что мне хватит смелости. Скорее всего, я не смогу сказать тебе напрямую, но я надеюсь, что ты уловишь скрытый подтекст между строчками. До свидания, мой любимый Артур. P.S.: Я заметил, что с каждым разом прощание становится всё откровеннее. И всё потому, что я люблю тебя, Артур. Устал скрывать, но бумага – единственное, что у меня есть для выражения мыслей.12 апреля 1933 г.»
***
Он улыбается, глядя на шероховатую, жёлтую бумагу старых писем, так удобно расположившихся в его руках. И кто знал, что через большой промежуток времени всё будет так, как он хотел? И всё это оказалось намного проще. Американец вновь прячет письма в верхний ящик стола, всего за несколько секунд до того, как в кабинет заглядывает Артур. - Я тебя потерял. Что ты тут делаешь такое? Альфред лишь улыбнулся, вставая с кресла. - Ничего. Просто думал. - Ты научился думать, Джонс? – добродушно ворчит Кёркленд, дожидаясь, когда Америка дойдёт до него, и беря того за руку. - Давно уже. А что ты хотел? - Хотел прогуляться. Редко у нас появляется свободное время, так почему бы не использовать его с пользой? - И правда. Англичанин вытянул Альфреда из кабинета и бесшумно закрыл дверь. А американец думал о том, что, возможно, когда-нибудь он отдаст эти письма их законному владельцу, но это произойдёт как-нибудь потом, не сегодня и не завтра, а потом, когда придёт время…