Ты красавица, Марджорин

Марджорин не красит губы: ей это настрого запрещено. Она не подводит глаз, не хлопает кокетливо ресницами, а юбки ее безвкусных ситцевых платьев всегда одинаково длинны. Маменькина девочка, Марджорин Стотч до омерзения правильная. Планы на жизнь у Марджорин – повязать на талии снежно-белый передник, научиться готовить праздничный обед на шесть персон, прятать взгляд и не перечить. Планы на жизнь – найти жениха, такого, который непременно придется по душе отцу. Она, в заложницах судьбы находясь, забывает, что пятидесятые нынче не в моде. Ты красавица, Марджорин, но тебе об этом позабыли сказать. У Кенни в драках костяшки сбиты в кровь. У Кенни на искусанных губах запекается тонкая корка, а по телу сотен гематомовых галактик россыпь. У нее колени до кости протерты чужими коврами, у нее в глазах черти танцуют танго, хоть жизнь и наигрывает приевшийся вальсовый ритм. В карманах дырявых толстовок у Кенни десять баксов на месяц и низкосортная дурь, разноцветные квадратики презервативов и пара марок. В голове ее легкая блажь, а еще номер Марджорин, на подкорке мозга процарапанный ржавым гвоздем. Они не друзья. Но Марджорин открывает очередную упаковку пластырей, наклеивая их на все, на что придется: на сбитые костяшки, на стертые колени, на созвездия чужих меток чуть повыше груди. Марджорин поит ее приторно-сладким какао и кружит по маленькой комнате в своем правильном, безупречном вальсе. Кенни курит дешевые сигареты в девичьей спальне, закидывая ноги в стоптанных кедах на журнальный столик. На кружевные салфетки она опускает их и, ухмыляясь, думает о том, как бы стянуть немного налички. Кенни не привязывается к людям, но Мардж – это другое. Это гарантия свежей выпечки на завтрак, а также любезно одолженной двадцатки (новой дозы в перспективе). Маккормик хотела бы ненавидеть эту девицу всей своей прогнившей душой, только вот Стотч ненавидеть нельзя. И от этого тупая игла в сердце застревает. Марджорин хотела бы переделать Кенни, но она нравится ей и такой. Поэтому отношения их странные, на контрасте сладкого и горечи выстроенные. Кенни тушит бычки своих дешевых сигарет о корешки бесчисленных книжек по этикету. Кенни обещает ей, что будет аккуратнее впредь, но обе они знают, чем оборачиваются такие клятвы. И пластыри в доме Стотчей переводятся удивительно быстро. Марджорин чеканит шаг, приставляя ножку точно в такт. Юбки ее отвратительных ситцевых платьев плавно взмывают, приоткрывая угловатые коленки ровно настолько, насколько позволено приличиями. Марджорин чеканит себя, как разменную монету в жестоких родительских играх в идеальную семью. И в вальсовом квадрате она кружится, не смея сбиться со счета. Молодец, малютка Мардж, не забудь про реверанс в конце. Кенни лихо отплясывает на чьем-то столе, словно лучшая танцовщица дрянного кабака. Юбки, скинутые в запале алкогольного угара, не мешают ей. И под извечное раз-два-три она танцует ебаный тверк, потому что вальс – это не в ее стиле. Она ломает ритмы, она ломает жизни. Она ломает нос, падая с уступа своей искусственной сцены, и истекает кровью, глупо улыбаясь. Десять цифр на подкорке мозга алым горят в ночи ярко-ярко. И она, мук совести не испытывая совершенно, считывает их в очередной раз. Марджорин танцует свой вальс, в имитацию жизни играя: длинные юбки, бледные губы, бокал мартини с оливкой – для будущего мужа – в руке. Однажды, возможно, мать все же останется ею довольна. Марджорин танцует свой вальс, хоть ей больше тарантелла по душе. И паучий яд в висках стучит, потому что вальс монотонен и прост. Потому что только в плясках до упаду видится спасение. Однажды Маккормик придет к ней без звонка, посередине ночи. Однажды Стотч залезет в сервант и, вместо упаковки пластырей, откроет бутылку маминого бренди. В итоге они все равно окажутся в одной постели – не по любви, по юности скорее. Это будет так, словно в омут с головой, как под дых удар, точно вздох последний перед смертью. Танцуй свою тарантеллу, Марджорин, на смятых простынях, в чужих объятиях извиваясь впервые. Тебе все равно не спастись от паучьего яда. Раз, два, три. Ты никому ничего не должна, Марджорин. Твои нежные белые крылья испещряются ранами прожитых лет. Мардж, скрой от матери отпечатки чужих рук. Скрой свои влюбленные взгляды от Кенни. Ото всех скрой вязь кровавых узоров по запястьям. И, умоляю, не забудь про реверанс в конце.