Каренины: Всё сначала

      Алексей Александрович Каренин неспешно прошёл в комнату супруги. Мертвенная бледность Анны только усилилась после записки от Бетси, прочитанной им утром. Она почти задыхалась от собственного крика, просила то смерти, то морфия, а когда увидела сидящего на краю постели Каренина, злобно рассмеялась и протянула к нему руки.       — Ты добился своего, приличия соблюдены, любовник мёртв. Твоя репутация и честное имя не пострадали, — говорила она хрипло, ожесточённо, голос срывался от плача и крика, а Алексей Александрович только сильнее сжал её ладони, оставляя следы на и без того почти прозрачной коже.       — Анна, прекрати, — прошептал он, опускаясь с кровати на колени перед ней и целуя холодеющие руки. — Приличия здесь ни при чём. Ты жива, это важно.       — Отпусти меня к нему, — она запрокинула голову и завыла от боли и безысходности, закусив губу, но не отнимая, однако, рук. — Я должна быть рядом с ним даже в сырой земле.       — Ты должна быть с детьми, — Алексей Александрович встал над ней и обхватил её лицо ладонями, заставляя смотреть на него. — Ты нужна им. И если не Серёже, то девочке нужна. Она сиротою станется, как мы с тобою.       Алексей Александрович быстро поцеловал её мокрый бескровный лоб, будто проверяя, не сделался ли жар у неё, но на деле испытывал порыв бесконечной нежности к своей растленной жене и не мог не прикоснуться к ней губами. И тут же возненавидел себя и её за эту слабость, за странное чувство и собственную необоснованность в поведении. Со злостью Алексей Александрович сжал зубы, вдохнул носом и снова прильнул к её рукам, закрывая глаза, целуя их снова и снова, пока не почувствовал, что она слабо отводит ладони.       — Мы нашли девочке хорошую кормилицу, — Алексей Александрович встал ровно наконец, уже оборачиваясь к ней спиной, поклонился и заключил: — Серёжа не переживёт утраты. Заклинаю, подумайте о детях.

***

      Алексей Александрович мерил шагами кабинет. Впервые за многие годы он отложил все свои дела в министерстве и уже неделю не выходил из дома. Каждый час, бывало и чаще, он справлялся о состоянии Анны, встречал каждого доктора и просил не давать ей много морфия, чтобы неустойчивую после гибели Вронского психику не уничтожить окончательно.       В самоубийстве графа он видел лишь свою вину — откровенный разговор и его, Каренина, признания и мольбы точно вынудили Вронского уйти из жизни, из лучших побуждений, для спокойствия и счастия Анны Аркадьевны. Но и это Алексею Александровичу было почти безразлично, только Анна беспокоила его, её состояние и его вводило в глубочайшую депрессию. Впервые за всё это время Каренин осознал всё бремя своей трагедии.       Он вспоминал свою сдержанность и надменную холодность по отношению к жене на протяжении всех девяти лет. Лишь его же издевательский шутливый тон звучал в ушах. Алексею Александровичу всегда казалось, что он любил жену и показывал ей это должным образом, однако, лишь сейчас, когда она оказалась в своём непростом положении и состоянии, наконец осознавал всю глубину своих чувств к ней.       Последние несколько дней Алексей Александрович посещал Анну, только когда она спала, измученная неутихаемой болью, собственными криками и кошмарами. И как только она начинала ворочаться, просыпаясь, он мгновенно бросал её руку, словно руку прокажённой, хотя перед тем по несколько часов сжимал её в своих ладонях, целовал и гладил, стараясь скрыться, не видя её лица. И когда в очередной раз Алексей Александрович уже собирался уходить, не открывая глаз и не шевелясь почти, Анна прошептала:       — Алексей Александрович… Как Серёжа? Как девочка? Вы видите их?       Не глядя на её руки, протянутые к нему, чувствуя их, он снова сжал их и сел на край постели. Он не отрывал взгляда от её лица, закрытых глаз, спутанных волос, потрескавшихся губ… И снова сердце наполнили щемящее нежное чувство, желание видеть её серые глаза, широко распахнутые, обрамлённые густыми пушистыми ресницами, и ещё большее желание целовать сухие тонкие губы.       — Они в порядке, — наконец прокашлявшись, сказал он. — Серёжа справляется о Вас, скучает. Девочка… Кормилица подошла, она вес начала набирать. Вам бы назвать её, Анна.       — А так и назову, — слабо сказала она. — Анна Алексеевна…       — Анна Алексеевна Каренина, — чересчур резко сказал он и тут же пожалел об этом. И решил исправиться: — Я приму её, если Вы позволите. Девочка не может, не должна быть enfant illégitime*.       — Почему Вы столь великодушны, Алексей Александрович? Мне бы любить Вас, а я Вас не люблю и не знаю, кому из нас хуже от этого. Почему Вы принимаете меня и дочь мою, и моего любовника? Почему Вы сидите здесь, около меня, ежедневно, ежечасно, ежеминутно, лишь заботясь обо мне и моём удобстве? Почему же Вы оставили работу свою, которую любите более всего другого на свете?..       — Потому лишь, — начал он, отпуская её ладони, — что не работу я люблю более всего. Прошу меня простить.       Алексей Александрович быстро поцеловал её руку, откланялся и спешно вышел из комнаты. А Анна, снова проваливаясь в сон, подумала о том, как наконец хорошо, не гадко и без насмешки звучал голос Алексея Александровича.