Свеча

Кромешная тьма — родная стихия для отчаяния и сна. Когда подступало отчаяние, Корвину начинало казаться, что это не вокруг темно — это он сам слеп и по-прежнему заточен в подземельях Амбера. Восстановившиеся глаза, бегство на маяк Кабры, встреча с Дарой, создание нового Пути, битва у Владений Хаоса и досадный faux pas, снова приведший его в темноту, — все представлялось сном безумца с выжженными глазницами, сочиняющего себе иную судьбу. Тогда Корвин заставлял себя дышать размеренно, пока не проходил сдавивший грудь спазм, и прикасался к невидимой стене, сухой и странно пружинящей на ощупь, совсем не похожей на сырые камни его прежней темницы. Он мерил свой тонущий во мраке каземат шагами, и паника отступала, разбиваясь о факты: это была другая камера, значит, все, что с ним произошло, было настоящим. Он уже выбрался один раз — и выберется снова. Тем более что иногда темноту расцвечивали визиты Дары. Она приносила с собой живое дыхание страсти, обиды и негодования, много слов и, главное, — свечу, наконец-то придающую реальность окружающим его стенам. В общем-то, Корвин обошелся бы и только свечами, но Даре, видимо, хотелось оставаться единственным светочем в беспросветном мраке его жизни. По крайней мере, свечу она, удаляясь, непременно уносила с собой. Сон всегда накатывал мягко, распахивая для измученного сознания окно в полный света мир. Забытье дарило отдых, и Корвин против него совсем не возражал. Рано или поздно что-нибудь должно было измениться, и ему еще понадобятся силы. К тому же сны были приятнее яви, а иногда казались и реальнее ее. Как, например, сейчас. Тело окутывало теплом, которое может дать только другое тесно прижавшееся тело. Смутное восхитительное ощущение на лице переместилось на губы и опозналось, как легкий поцелуй. Корвин приоткрыл рот, потянулся за повторением. Новое прикосновение растеклось по телу медленным жаром, собирающимся где-то под грудью, мучительно-сладко отзывающимся в паху. Корвин выгнулся на постели, и тут же приятная тяжесть чужого тела придавила его обратно, потерлась о вставший член, в губы впились еще более острым поцелуем. Сонно подняв руку, Корвин безошибочно ухватился за упругую, идеального размера грудь, чуть двинул бедрами, вжимая самые нуждающиеся в этом части в бедро прекрасного видения, и перед глазами у него заплясали цветные круги от почти позабытого в своей реальности удовольствия. Он хрипло застонал и, услышав собственный голос, сообразил, что у кругов может быть и иное происхождение: он больше не спал, с неохотой выскальзывая из наполненной на редкость насыщенными переживаниями дремы, и сквозь сомкнутые веки видел розоватый свет. Корвин осторожно открыл глаза, поморгал и уставился в знакомое миловидное лицо с несколькими веснушками на вздернутом носу. Дара смотрела пристальными карими глазами, в которых отражалось пламя, а потом опустила руку вниз и расстегнула на Корвине брюки, приятно задевая напрягшийся член. Нежность ее ладони на обнаженной плоти, горячей от прилива крови, была невероятна. У Корвина свело мышцы бедер, и он втянул воздух сквозь стиснутые зубы, крепко обнимая Дару за талию и прижимая к себе. И в тот же миг тело под его руками неуловимо изменилось, оставляя, кроме острого разочарования, странное, почти гадливое ощущение, и выскользнуло из объятий. Дара встала над ним, высокая и величественная, с презрительной усмешкой на губах. — Хотела напомнить, что у тебя было. И могло бы быть и сейчас, если бы ты оказался достоин, Корвин. Кто бы мог подумать, что действительность будет так отличаться от того, что мне о тебе рассказывали. И ведь сначала казалось, что ты и вправду не лишен потенциала. Но чем больше я узнаю тебя, тем больше поражаюсь… — она скривилась и, повернувшись к нему гордо выпрямленной спиной, отошла к дальней стене. Странная акустика этого места придавала ее голосу особенно гулкое звучание. — Как такое ничтожество могло убить благороднейшего, достойнейшего Лорда Бореля! Как ты мог отвергнуть корону из трусости и инфантилизма?! Ты… На этом Корвин решил воспринимать дальнейшие взлеты и падения обличающего голоса Дары как неумолчный шум волн. Ничего нового в ее словах не предвиделось. Он взглянул на свой все еще стоящий член и обхватил его ладонью. Не то чтобы что-то новое предвиделось здесь, но это занятие, по крайней мере, было приятно повторять. Он задвигал по члену рукой: пальцы сжимались так, как хотелось, задевая уздечку, поглаживая скользкую от выступившей смазки головку. Второй ладонью он огладил яйца. Если бы вместо Дары была здесь другая… Милая девушка, склоняющаяся к его паху, щекочущая ему живот распущенными волосами, а член — тихим смехом. Особенно горловым, разливающимся будоражащей вибрацией, скручивающим все внутренности в сплошной клубок удовольствия… Да даже пусть и Дара, если смотреть так, со спины, и абстрагироваться от очередного потока слов… Черные брюки туго обтягивают стройные ноги и округлые ягодицы, и если бы она наклонилась… и была без брюк… Корвин откинул голову. По телу прокатывалась судорога наслаждения, выплескиваясь белыми брызгами в свет, наполняющий комнату. Оплодотворенный свет размножался мгновенно, и перед глазами было бело, как от целой сотни свечей. А в ушах — тихо. Корвин удовлетворенно вздохнул и открыл глаза. — Чт… Что ты себе позволяешь?! Ты вообще слушал, что я говорила?! — Дара смотрела на него и на глазах шла пятнами. В отчетливо нечеловеческом стиле. — Ммм? Если что-то важное, лучше повтори. — Ты… да ты… Ты! — Да ладно, что такого-то? После всего, что у нас было… — примирительно проговорил Корвин, кое-как обтирая член и убирая его в трусы. Дара вспыхнула от гнева. Буквально: глаза ее зажглись красным пламенем, и волосы всколыхнулись вокруг потемневшего дочерна лица огненными лепестками, делая ее на мгновение похожей на антропоморфный и очень недобрый цветок подсолнуха. — Ты пожалеешь! Сгниешь в этой камере, и я о тебе даже не вспомню! — прогудел голос, больше всего похожий на рев пожара, и, обратившись яростным смерчем, Дара вылетела из камеры. Пламя забытой на полу свечи метнулось от дуновения воздуха, и Корвин подскочил на матрасе, подумав, что свет сейчас погаснет. Но огонек мигнул и выровнялся, продолжая тщательно и подробно освещать безошибочно не-амберскую камеру. Корвин улыбнулся, пододвигая свечу поближе к себе. Конечно, скоро она догорит, и снова станет темно, но с отчаянием он умел бороться, а сны приятнее яви. Надо просто дождаться, когда что-нибудь изменится. Всегда меняется, рано или поздно.