Жертва отказа

В самом отдалëнном уголке одного из многочисленных, сплошь накуренных, развязных и наполненных напускной похотью, петербургских кабаре сидел молодой парень, весь увешанный почëтными орденами и лентами. Уже не первый час он распивал в этом жарком и неприличном месте спиртные напитки, в малейшей надежде напиться до состояния забытия. Подобно январской метели, что дико завывала за окнами, мысли всё больше путались друг с другом, но голова оставалась трезвой, чтобы так просто распрощаться с навязчивым образом одного человека, ставшего уже некой одержимостью... Двадцатипятилетний красавец Жорж Шарль де Геккерн Дантес, офицер-кавалергард Франции, в ногах которого всегда вилось огромное количество влюблённых поклонниц, в жизни никогда не мог допустить мысли о том, что будет тосковать по мужчине, давно и навсегда покорившего его одинокое сердце. Сколько бы он не старался, всё равно не получалось направить ход мыслей в несколько иное русло. Лицо, знакомое и уже ставшее родным, каждый раз всплывало перед глазами: темно-серые очи, напоминавшие два горных хрусталя, уносили своей неповторимой жгучестью в безпросветную мглу, из которой просто невозможно выкорабкаться на свет божий; смуглый оттенок кожи, которой до безумия хотелось коснуться кончиками пальцев; курчавые каштановые волосы, лёгкий пушок на лице с грубоватыми чертами и уста. Полные и алые. К ним всегда мечтал прильнуть Жорж своими губами, упиваясь сладостными мгновениями... Но было невыносимо грустно от того, что любовь Геккерна была безответной, ведь Александр Сергеевич Пушкин, один из самых ярких писателей своего времени, человек семейный и никогда в жизни своей не подастся искушению греховному. Слишком сильно он любил свою жену, Наталью, самую прекрасную девушку высшего общества. О, Бог! Жорж наивно мечтал об Александре. Каждый день по глупости своей он фантазировал о том, как бы они гуляли по набережной, ходили бы вместе в осенний парк и лакомились бы горьким шоколадом, заливисто смеясь над самыми нелепыми вещами. В своих многочисленных, вымышленных в сознании, свиданиях с Пушкиным, Дантес сиял от неописуемого счастья. Дрожал от мыслей о любимых тёмно-серых глазах; задыхался от представлений об их сладостных и тягучих, словно мёд, поцелуях; а от мыслей, как бы страстно они любили друг друга, запертые в тайных покоях его петербургского особняка от всеобщего внимания, кружило голову сильнее, чем от опиума... Жоржа будто бес попутал. В последнее время он был сам не свой. Мысли об Александре буквально сводили с ума, заставляя сердце гореть, и достигли своей точки апогея в тот момент, когда на одном из приёмов царя-батюшки, Николая I, Дантес, не в силах более бороться со своими чувствами, схватил Пушкина под локоть и поволок за собой на самый отдалённый балкон дворца. – Господин офицер, холодно ведь... – проговорил тогда писатель, заметно ëжась от морозного январского ночного ветра и вопросительно взглянул на офицера-кавалергарда. За огромными окнами в тёплом зале, своим чередом шёл торжественный бал. Гости тогда были настолько увлечены кадрилью, что даже не заметили двоих мужчин, спешно прошедших к выходу. – Мосье Александр, Вы никогда не сможете понять всего того, что в сердце творится моём. – Геккерн стоял к Пушкину спиной – просто не хватило смелости заглянуть в чужие глаза, в которых он обязательно утонул бы. Как всегда. – Ничего невозможного в мире не существует, я полагаю, господин офицер, – только эта мелодичная речь коснулась слуха Жоржа, как в один короткий миг, сорвавшись с места, он подлетел к изумлëнному писателю и, притянув к себе, вовлёк его в пылкий поцелуй. Пушкин изо всех сил своих старался противиться этому греху, толкая офицера в грудь, но хватка последнего оказалась гораздо сильнее. Ох, это было что-то граничащее с неземным блаженством. Уста Александра, мягкие и сладкие, кружили голову. Их вкус навсегда запомнил Дантес, как и приятную близость тела, бросившую в невыносимый жар, несмотря на лютый мороз. – Хватит! – раскрасневшееся, то ли от холода, то ли от стыда, лицо Пушкина вспыхнуло огнём ярости, а звук раздавшейся следом пощёчины разорвал повисшую секундную тишину, гулко звеня в висках. – Как Вы посмели?! Щека Геккерна горела тогда адской болью, а в горле образовался липкий ком. Нужно было сказать что-то в своё оправдание, хотя, вряд-ли его поступку нашлось бы хоть какое-то оправдание. – Дело в том, что очень давно... – Жорж запнулся, видя как напрягся писатель в ожидании его слов, в бесполезной попытке согреться, сильнее кутаясь в бархатный фрак. – Я люблю Вас, мосье Александр. Безумно люблю... – Глупец вы, господин офицер, ничего более сказать не могу, – издевательская усмешка Пушкина больнее любой пули въелась в и так раненое сердце Дантеса. – неужели Вы думали, что я смогу отказаться от Натальи ради Вас? Какое безрассудство, ей-богу! Ровно через шесть дней, на Чёрной речке, я буду ждать. Если не придёте, буду считать Вас жалким трусом до конца дней своих жизненных. – Офицер, мне кажется, или Вам сегодня одиноко по-особенному? – напускной женский голос, раздавшийся у самого уха, вывел из тягостных мыслей: дама средних лет с округлыми формами буквально нависла над Геккерном, гадко и пошло улыбаясь. Пышная женская грудь чуть ли не вываливалась из туго затянутого корсета, но никак не привлекала Дантеса, мысли которого витали вокруг одного лишь Александра Сергеевича... Женские руки начали нагло бродить по лицу, шее и груди парня прежде, чем он успел вылить в себя очередную порцию спиртного, обмочив аккуратные усы. Жоржу было всё равно. Он лишь думал о том, насколько продажны и развратны женщины. От них всегда одни лишь беды. От одной мысли, что рядом с Пушкиным Наталья Гончарова злость окатывала всё тело, а в глазах темнело от дикой ревности. Мой или ничей... Рука невольно потянулась к револьверу, мирно висевшему на ремешке, ожидая своего часа. Пусть в завтрашней дуэли решится дальнейшая судьба Пушкина, ведь в конце концов, во всей сложившейся ситуации жертва – Дантес. Жертва отказа.