Элементы произвольной программы с букетом фиалок и неизвестным

      Несколько дней я на каток не ходил. Дело было даже не в поцелуе, а в моей реакции на него. Против поцелуя с Сумире я не возражал — чувствовал, что не стал бы возражать, если бы однажды он поцеловал меня. Но поцелуй не должен становиться «кусочком сахару для цирковой обезьянки», а именно так и случилось. И если для Сумире это было в порядке вещей — разбрасываться поцелуями, не придавая им какого-то особенного значения, — то для меня — нет.       — Я уж думал, что ты больше не придёшь.       Сумире сидел на скамейке, вытянув длинные ноги и упираясь ими в бортик, руки — в карманах куртки, на голове — капюшон, очки на этот раз были тёмно-фиолетового цвета. Я перешагнул через него, сел на «мою» скамейку — я почему-то всегда выбирал именно эту — и стал переобуваться.       — Скажи хоть что-нибудь.       Я уже переступал обратно, но мужчина удержал меня, ухватив за руку чуть повыше кисти.       — «Что-нибудь», — буркнул я, выдёргивая руку.       — Я что-то не так сделал?       — А ты не понимаешь?       — Нет.       — Ну и ладно тогда. — Я высвободил руку и ушёл на лёд.       — Если не скажешь — я не пойму, — пробормотал Сумире мне вслед.       «И если скажу — тоже», — подумал я.       Лёд ободряюще заскрипел под коньками. Я сделал несколько шагов, выписал обратную восьмёрку, чуть не влетел спиной в бортик, но вовремя выставил руку — по инерции, и это меня спасло: отделался лишь ушибленным локтем. Нет, не стоит отвлекаться, нужно сосредоточиться на том, что я делаю. А что я, собственно, делаю? Я отъехал ближе к центру и едва не столкнулся с Сумире.       — Подстрахую, если что, — ответил он на мой вопросительный взгляд. — Соберись.       «А всё из-за кого?» — недовольно подумал я, отъезжая подальше, чтобы не зацепить его коньком.       Сальхов на этот раз удался, кажется, даже лучше обычного, и я вполне уверенно приземлился обратно на лёд. Наверное, я смог бы выполнить и какой-нибудь каскад — из тех, что попроще, — во всяком случае, чувствовал я себя отлично. До тех пор, пока не обернулся, чтобы сказать об этом Сумире, и не обомлел от того, что его губы снова ткнулись в мои: он незаметно подъехал и ждал, когда я обернусь, чтобы вручить мне очередной «пряник». Я залился краской, оттолкнул его. Сумире шатнулся, но удержался, упершись задним углом лезвия в лёд.       — Не смей так делать! — выпалил я, сжимая кулаки.       — Почему? — Кажется, он искренне удивился моим словам.       — Да как… какая тут к чёрту тренировка, когда… — забормотал я, зажимая рот руками.       Стоило выразиться яснее, но в тот момент я был слишком смущён, а Сумире решил, что всего лишь мешает мне сосредоточиться, поэтому кивнул и сказал:       — Хорошо, подожду до конца тренировки.       И то, что я ничего на это не возразил, — из головы вылетело даже то немногое, что там ещё оставалось, — лишь утвердило его в мысли, что я принимаю заведённую им систему «поощрений». А потом возражать уже было поздно: пошло по нарастающей, и вряд ли кто-нибудь из нас смог бы остановиться.       — Что будешь дальше делать? Отработаешь сальхов? — предположил Сумире.       Мне прежде всего нужно было успокоиться. Я отъехал подальше, прижимая холодные ладони к горящему лицу, в ушах шумело отзвуками бьющегося сердца. Происходящее воспринималось смутно. Справиться с собой удалось через несколько минут, я развернулся — с лица почти спала краска, но под кожей всё ещё чувствовались горячие всполохи — и, оттолкнувшись ногой, подъехал к Сумире:       — Хочу тулуп попробовать.       — Хм, — не слишком понятно отозвался он.       — Что?       — Как ты на него заходишь?       — Как? Ну… как обычно… — Я изобразил. — По прямой с правой ноги, потом…       — Попробуй с вальсовой тройки, — бесцеремонно перебил мужчина. — «Как обычно» не получится.       — Почему не получится? — с некоторым раздражением спросил я. — Я сто раз его так делал — и всё получалось.       — Не забывай про позвоночник, — урезонил меня Сумире. — Впрочем, можешь попробовать. Увидишь, что я прав.       «Дурак самоуверенный!» — с ещё бо́льшим раздражением подумал я, хотя причина моего раздражения, конечно, была вовсе не в его советах (оказавшихся правильными), и с важным видом «попробовал», а потом с важным же видом встал со льда, потирая ушибленный зад: «Да, кажется, ты был прав». Сумире поспешно накрыл рот ладонью, но я всё равно расслышал сдержанный смех.       В тулупе не было ничего сложного: одинарный получался у меня в десяти попытках из десяти — это если я заходил по прямой. Технику прыжка с вальсовой я знал, но никогда не использовал: тренер сам составлял программу тренировок и требовал, чтобы ей следовали до буквы.       Сейчас, вспоминая об этом, я понимаю, почему проиграл на тех соревнованиях. Тренер сказал, что из-за моей неуверенности. Мол, я перенервничал, поэтому и запорол выступление. Нет, дело было совсем не в этом, теперь я понимаю. Я проиграл, потому что моя программа была неимоверно скучна: в то время как другие фигуристы были свободны в экспериментах, я был ограничен жёсткими рамками и не мог в полной мере проявить себя. Чтобы выиграть — одной техники мало. А ошибки лишь забили последний гвоздь.       «Как тренер он совершенно бездарен», — осознал я. Думаю, если бы моим тренером был Сумире, я бы не проиграл и травму не получил: Сумире не забыл бы запасную пару, а если бы и забыл, то ни за что не позволил бы мне выступать в порванном ботинке. Уверен, он бы настоял, чтобы я надел чужие коньки, и был бы прав: суеверия суевериями, но подвергать себя риску исключительно из-за упрямства… Каким же ослом я был!       С вальсовой так с вальсовой. Я вывернул к центру катка, переступил на правую ногу, отталкиваясь зубцом левого конька… Первая попытка окончилась неудачей: я забыл подстроиться под новый «градус», и боль в спине заставила остановиться на полуобороте.       — Прогнись чуть глубже, стопу — разверни, — подсказывал Сумире, когда я разворачивался для второй попытки. — Локоть! Обрати внимание на локоть. Да нет же! А, ну вот… Не ушибся? Давай ещё раз.       К тому времени, как у меня получилось, я совершенно выдохся и рухнул на колени, тяжело дыша и отирая залитое по́том лицо, но теперь я мог сделать как надо без подсказок.       — Вставай, — скомандовал мужчина. — Ты же не хочешь простудиться?       Я уцепился за протянутую ладонь и встал. В поджилках подрагивало, и я точно знал, что сегодня не смогу и шага сделать по льду, настолько вымотался. Сумире, наверное, это почувствовал — или предполагал, что так и будет, — поскольку без лишних слов подхватил меня под руку и утащил с катка на скамейку. Я волочился следом, с трудом переставляя ноги. Устать всего лишь после двух с половиной часов тренировки — сколько же мне ещё придётся навёрстывать!       Я свалился на скамейку боком, прижимаясь щекой к холодному пластику. Сумире ловко подсунул мне под голову полотенце. Пахло фиалками, я закрыл глаза, отрешаясь от реальности и проваливаясь в какой-то невидимый гамак. Я дёрнулся, пытаясь совладать с дремотой, заморгал и тут обнаружил, что сверху накрыт курткой Сумире, а он сам сидит на другой скамейке, уткнувшись в телефон.       — Я что, заснул? — поразился я, выползая из своего «гнезда».       — Ага. — Он сунул телефон в сумку. — Отключился, как по щелчку. Ну, это только на пользу.       Я потёр локоть, разминая руку: кисть онемела, пальцы выгнулись деревянными палочками. Но усталости — как не бывало!       — И долго я проспал? — осведомился я, складывая полотенце.       — Часа полтора, — подумав, ответил Сумире.       — Надо было меня разбудить, — укорил я. — Сидел тут со мной… Тебе нечем больше заняться?       — М-м-м… — Он ненадолго задумался и с улыбкой подтвердил: — Совершенно нечем. Впрочем, можешь не волноваться: за этот удачный тулуп я тебя уже наградил… и себя, — едва слышно пробормотал он после паузы.       — Ты что, поцеловал меня, пока я спал?! — возмутился я.       — А, прости! Нужно было тебя разбудить, а потом уже поцеловать, да?       — Я не об этом!       — …но ты так мило выглядел во сне, что я не удержался.       — «Мило»?!       — А это чтобы ты не расстраивался. — И Сумире ткнулся губами мне в щёку (до губ не достал). — И вот ещё что, — заговорил он, не давая мне опомниться или возмутиться, — не думаю, что стоит злоупотреблять прыжками. Нагрузка на позвоночник порядочная, лучше не рисковать и чередовать с… ну, скажем, с дорожками и вращениями. И больше элементов охватишь за короткий отрезок времени, и мышцы достаточно окрепнут, чтобы повышать сложность тренировок.       И я безоговорочно согласился.       Следующую неделю я чередовал уже отработанные элементы с новыми: дорожкой второго уровня, вращениями (всё ещё на двух ногах) и спиралями (тоже простенькими, без особых изысков). За каждый новый элемент я получал от Сумире поцелуй и уже свыкся с этим, как с его «привет» при встрече или «пока» при прощании. Наверное, с самого начала не стоило накручивать себя и выдумывать какую-то подоплёку происходящему.       Сумире отлично справлялся с ролью тренера, хотя никто из нас вслух этого не озвучил, и я вынужден был признать, что меня он знает лучше, чем я сам. Мне мешало упрямство, и я часто забывал о пределе возможностей (и о предельной нагрузке на позвоночник), но Сумире всегда останавливал меня в нужный момент. Тренировки уже длились до четырёх часов, дольше я не выдерживал, но за это время успевал больше, чем за семичасовые занятия с бывшим тренером: Сумире умудрялся впихнуть в расписание по максимуму, при этом оставляя достаточно времени, чтобы отдохнуть и восполнить силы кружкой какао или энергетическим батончиком.       Дорожки и вращения давались легко, а вот спираль, какой бы простой она ни была, заставила попотеть. Я решил, что начну с основной спиральной позиции — спирали в арабеске. Если брать среднестатистическое, то моя растяжка была вполне себе ничего, и я подумал, что без труда смогу выполнить спираль не только в «ласточке», но и выше. Всего-то и нужно, что поднять свободную ногу сзади перпендикулярно опорной ноге, — вот и «ласточка». Не тут-то было! Растяжка моя никуда не делась, я мог бы поднять ногу даже выше, но спина к такому оказалась не готова: поясницу сдавило болью, отдалось в каждом позвонке и добралось до затылка; и если бы я интуитивно не выставил вперёд обе руки, то непременно разбил бы лицо об лёд. И вот пока я стоял в нелепой позе, годной для йоги, но уж точно не для фигурного катания, я осознал, что мне придётся перекраивать не только прыжки, но и вообще всё, что я знал и умел.       Единственное, что не пришлось переделывать, так это почему-то риттбергер. Даже Сумире не понимал как и почему, но этот прыжок у меня получился с первого раза. Не стоит и говорить, как это меня ободрило! Конечно, это всё ещё был одинарный риттбергер, но у меня прибавилось уверенности, что получится и всё остальное. Но вот «награда» за этот риттбергер…       — Ещё лутц остался. И аксель, — сказал я, посчитав по пальцам освоенные мной прыжки. — А потом можно взяться за двойные и тройные.       — С четырьмя оборотами когда-нибудь пробовал? — поинтересовался Сумире, протягивая мне полотенце.       Я вышагнул с катка, кивком поблагодарил и прижал полотенце к лицу.       — Пробовал, но ни разу не вышло, — неохотно признался я. — Тренер не включал в программу четверные. Говорил, что мне это не нужно.       — Болван! — довольно-таки резко отозвался Сумире, и очень хотелось надеяться, что это он о тренере.       — Меня сейчас больше вращения волнуют. — Я повесил полотенце на шею и рухнул на скамейку, зажимая руки коленями. — Думаешь, стоит увеличить внеледовую разминку? Чтобы растянуть позвоночник?       Сумире прикусил большой палец, задумавшись, потом спросил:       — Ты ведь и в больнице и дома занимаешься восстановительной гимнастикой?       Я кивнул. Упражнения были щадящие, они должны были понемногу — в час по чайной ложке! — тренировать позвонки. Перед тем как выйти на лёд, я тоже делал разминку: наклоны, поднимание коленей, повороты с бедром — стандартный набор упражнений, минут по двадцать.       — Не стоит, — наконец ответил он, присаживаясь передо мной на корточки и — неожиданно — пальцами забирая мокрые волосы с моего лба и отводя их назад.       Я, пожалуй, удивился. Не считая «пряников» и поддержки, Сумире ко мне не прикасался, намеренно избегая контакта или нет — не знаю.       — Что это ты? — засмеялся я, мотнув головой, но его пальцы, вплетённые в волосы, легко подались следом, и ничего не изменилось.       — «Пряник» за риттбергер, — напомнил Сумире. — Ты ведь сегодня уже не собираешься выходить на лёд?       Тренировку я закончил, поэтому утвердительно кивнул и послушно поднял подбородок, ожидая, когда мужчина меня поцелует и можно будет переодеваться. Его губы изобразили улыбку — ну и что означала эта гримаса? — и он меня поцеловал. Поначалу так же, как и всегда, прижался губами к моим губам, но пару секунд спустя кончик его языка проехался по линии, где губы смыкались, легко, без напора, но всё же пробуя пробраться чуть глубже. Эта новая деталь меня почему-то испугала, я дёрнулся, оттолкнул его, заскрёб ногами по полу, пытаясь вскочить, но то ли слишком устал, то ли обомлел от происходящего… в общем, так и остался сидеть на скамейке. Сумире, чтобы не упасть, ухватился рукой за край скамьи.       — Ч-ч-что это ты выдумал? — заикаясь, выдавил из себя я.       — Я мог бы голову разбить, — укоризненно сказал мужчина, повернувшись и похлопав рукой по бортику. — Что за реакция, а?       — И ты ещё спрашиваешь! Что это за по… поцелуй был?!       — Хм. Каков элемент — таков и поцелуй, — спокойно ответил Сумире и как будто даже развеселился моему вопросу. — Можешь себе представить, как он эволюционирует к тому времени, как ты начнёшь выполнять тройные?