***
Разминку можно было считать завершённой: я уже достаточно хорошо разогрелся. Лёд заскрипел под коньками, я прокатился из угла в угол, выполнил скрученный волчок — в боку кольнуло, напоминая, что изгибаться нужно осторожнее, без прежнего рвения, учитывая новые возможности — или скорее невозможности — позвоночника. Я разогнулся, потёр рёбра и вздохнул. Сумире всё ещё не было — сказал, что придёт попозже, когда я хорошенько разогреюсь, и тогда мы обсудим следующий этап. «Сюрприз готовишь?» — спросил я. Он — без улыбки — ответил утвердительно. Я выкинул ногу вбок, руку тоже, стараясь удержать равновесие. Мышцы в опорной лодыжке и голени напряглись по максимуму. «Good boys never…» грянуло в коридорчике, тут же пиликнуло — сбросили звонок, — и на катке появился Сумире. Он, кажется, был в приподнятом настроении: зашвырнул сумку на скамейку, облокотился, наклонившись вперёд, о бортик, но меня не окликнул, вероятно, давая понять, что пока в тренировку вмешиваться не собирается, или предполагая, что я сам к нему подъеду. Так я и сделал: всё равно собирался передохну́ть немного, прежде чем «вцепиться» в очередной скрученный волчок. — Не ответишь? — спросил я (телефон опять зазвонил, и Сумире опять сбросил). — А нужно? — Сумире чуть улыбнулся. Я растерялся: — Ну, это тебе решать. Я же не знаю… всех обстоятельств. Это… личное? — осторожно добавил я. Мужчина вместо ответа предпочёл меня поцеловать. — Вот это — личное, — заявил он. Я несколько смутился. Сумире поднял руки над головой, сцепив их в «замок», потянулся хорошенько и энергично ударил ладонями по бортику: — Что ж, пожалуй, начнём. — Что начнём? — Серьёзный разговор о твоём… нашем, — исправился он, — будущем. Я покраснел ещё сильнее, попытался пошутить: — Предложение мне, что ли, делать собрался? — Очень может быть, — задумчиво отозвался мужчина. Мне показалось, что у меня сейчас пар из ушей пойдёт, честное слово! Сумире поддёрнул очки — на этот раз они были с тёмно-фиолетовыми стёклами — и сказал: — Я думаю, Юри, что тебе пора вернуться. — Куда вернуться? — не понял я. — На лёд, разумеется. Ты уже достаточно восстановился, чтобы принять участие в каких-нибудь соревнованиях… пусть не слишком важных, но всё же официальных. — Нет, я… — неуверенно возразил я, — не чувствую, что готов. Одно дело тренировки, но подготовить полную программу… в пристойном качестве… — Думаю, вот это мероприятие подойдёт, — не обращая на мои возражения внимания, сказал Сумире, доставая из кармана и разворачивая перед моим лицом афишку. — Оно будет через год, времени достаточно для подготовки, не считаешь? Я на секунду застыл, кровь отлила от лица, потом прихлынула обратно к щекам. «Кубок памяти Виктора Никифорова» — вот что было написано на афише, а сбоку — его фотография. Я отшатнулся от бортика: — Нет!!! — Что «нет»? — спокойно, даже равнодушно уточнил Сумире. — Только не в этих! Я… я не могу! — забормотал я, задыхаясь и дёргая лицо в сторону, чтобы не видеть ни надписей, ни фото. — Почему не можешь? — Ты… как ты… Нет!!! Сумире швырнул афишу на пол, шагнул на лёд и схватил меня за плечи: — Юри! — Нет!!! Мужчина сжал пальцы ещё сильнее — больно! — и хорошенько меня встряхнул: — Говори! — Что?! — Говори!!! — рявкнул он, и его лицо перекосилось. Глаза застилали слёзы. Казалось, лёд опять превращается в «ледовое побоище», готовое утащить на самое дно. И меня прорвало. — Потому что я люблю его!!! — крикнул я. — Я всегда его любил, а когда узнал… когда узнал… внутри как будто умерло что-то… и даже теперь… будто от сердца куски отрывают. И ты ведь всё это знаешь, всё это прекрасно знаешь, но продолжаешь меня мучить! Как ты можешь так со мной поступать?!! Я захлебнулся плачем, слёзы градом катились по лицу, тело задёргалось. Сумире встряхнул меня ещё раз и повторил уже спокойно: — Говори. — Что ещё ты хочешь услышать?! — Говори: кого ты любишь больше — его или меня? Этот вопрос меня ошеломил. Схлынуло и унесло куда-то далеко, будто что-то оборвалось внутри: и уже ни слёз, ни даже просто дыхания, — разом обмяк и лишился сил. Вот так просто, одним вопросом остановить надвигающееся цунами… Я шевельнул пересохшими губами, качнулся и безвольно ткнулся лицом ему в грудь. — Тебя, — выдохнул я, осознав, что сказал это быстрее, чем мозг успел обработать вопрос. — Ну всё, всё… — ласково пробормотал мужчина, кладя ладонь мне на голову. Перед глазами поплыло, ноги стали ватными и подломились. Я едва не грохнулся на колени. — Юри? — всполошился Сумире, пытаясь удержать меня в вертикальном положении. — Что с тобой? Морок, застилающий глаза, казалось, начал поглощать и слух. До меня, как из бочки, донеслось встревоженное: «Да у тебя жар!» — и холодная ладонь Сумире потрогала мой лоб. Да, должно быть, у меня подскочила температура, судя по ощущениям — так и есть. Мужчина подхватил меня за плечи и повёл к скамейке. — Ты жестокий, — бормотал я, всхлипывая. — Как ты можешь у меня о таком спрашивать? Когда для тебя всё это… всего лишь игра… все эти «пряники»… когда ты всё это не всерьёз… когда ты ни разу… что на самом деле… о какой любви… Как это жестоко с твоей стороны! Всё, что было после, я помнил смутно — какими-то провалами и вспышками. Помню, что Сумире помогал мне снять коньки, но не помню, как мы добрались домой. Компресс на лбу — помню, а как Сумире меня переодевал — на кровати я лежал уже в пижаме — не помню. Сознание то включалось, то отключалось. А ещё у меня были галлюцинации, потому что иногда, открывая глаза, я видел склонившегося надо мной Виктора, а в следующую минуту уже видел Сумире, меняющего мне компресс. А то и вовсе вспоминал то, чего не было: будто бы я обнимал Виктора и просил его стать моим тренером — и слышал в ответ, но уже не Виктора, а Сумире: «Тише, тише, я здесь!» — и осознавал, что всё это происходит в бреду, в воспалённом жаром сознании. Во время одной из вспышек, когда я приоткрыл глаза — в полном осознании того, где я и что со мной, — Сумире сидел возле меня на кровати и держал ладонь на моей щеке, бережно водя ей от скулы до самого подбородка — так бережно, будто трогал хрупкий фарфор, а потом вдруг наклонился, почти лёг рядом, зарываясь лицом в подушку, и простонал: — Господи, Юри, как же я тебя люблю… как же я тебя люблю… Ты даже представить себе не можешь, как сильно я тебя люблю! И опять провал. Я пролежал в жару, как после выяснилось, почти три дня, а на утро четвёртого пришёл в себя окончательно. Казалось, нет сил даже пошевелиться: тело ломило и было липким, как лягушка, в голове была сплошная вата, в горле царапалось колючим песком дыхание… — Юри? — Сумире как раз вошёл в комнату и, обрадованный, бросился ко мне, трогая мой лоб и спрашивая: — Как ты себя чувствуешь? — Паршиво, — честно ответил я. Он поставил мне градусник — температура была чуть повышена, сущие пустяки — и пробормотал: — Прости, это я во всём виноват. — Ты? — удивился я. Сумире сжал лоб и поморщился: — Из-за меня ты перенервничал, такой стресс, температура поднялась… Я помолчал, размышляя, дотянулся и сжал его запястье: — Да нет, знаешь, это произошло, потому что должно было произойти… однажды. После всего того, что со мной случилось… когда я попал в больницу и вообще… эта пустота внутри, как вакуум, всё накапливалась и накапливалась. Должно же было выплеснуться когда-нибудь? Даже хорошо, что так вышло. Мужчина наклонился и поцеловал меня в щёку, и я только сейчас заметил, что он осунулся и выглядел измученным. Наверное, и не спал, выхаживая меня все эти три дня. — Сумире… — сказал я, трогая его за колено, — тебе нужно отдохнуть. — Я в порядке, — с напускной бодростью возразил он. — Знаю, что нет. Иди, я тоже посплю немного. Жар ведь уже спал, ничего со мной за час или два не сделается. — Юри… — А если что, я тебя позову, — пообещал я. Сумире неохотно согласился и ушёл. Спать мне не хотелось, я просто лежал и размышлял, смогу ли встать и пойти в ванную, или у меня на это пока не хватит сил: постель провоняла по́том, выгляжу, должно быть, ужасно и пахну не лучше… Я выполз из-под одеяла, нащупал ступнями тапочки и потащился в ванную. Ноги ещё были слабые, деревянные, но в целом телом я управлял неплохо (по крайней мере, не падал). Дверь в комнату Сумире была приоткрыта. Он лежал ничком на кровати, даже не раздевшись. Слышалось ровное, глубокое дыхание — заснул! Я прикрыл дверь, чтобы не разбудить его шумом воды, и за полчаса привёл себя в относительный порядок, поминутно ужасаясь отражению в зеркале: я спал с лица, под глазами были тёмные круги, губы запеклись коркой, цвет кожи был какой-то желтушный. Но сами глаза были ясные, без тени морока. Произошедшее отлично прочистило мне мозги. Вернувшись в комнату, я переоделся в чистое, перестелил кровать, грязное бельё и пижаму сложил в пакет — отнесу в прачечную или попрошу Сумире отнести, если самому сил не хватит, — и свалился на кровать, закатывая глаза и переводя дыхание. И кажется, задремал. Проснулся я от прикосновения. Прохладная ладонь мужчины легла мне на щёку, я прижал её собственной ладонью крепче и пробормотал: — Сумире… — Я кашу сварил. Хочешь есть? — Спасибо тебе, — с дрожью в голосе сказал я, открывая глаза. — Да ладно, это всего лишь каша… — засмеялся он. — Я даже не уверен, что вышло съедобно. — Спасибо тебе за то, что ты есть в моей жизни. Сумире вспыхнул и накрыл рот ладонью. Я и не представлял, что человек может становиться таким красивым в моменты искреннего смущения!16. Дилемма и нервный срыв
15 апреля 2017 г. в 08:31
— Уф! — Я плюхнулся на скамейку, вытягивая ноги и набрасывая на лицо полотенце.
— Хорошо поработал, — похвалил Сумире, вложив мне в руку бутылку минералки.
Пока я пил, иногда кашляя, потому что солёная вода раздражала пересохшее горло, Сумире достал записную книжку — в неё был вложен календарик с кучей разных пометок: кружков, крестиков, галочек и прочего.
— И по времени уложились, — обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне, добавил он.
— А были какие-то временные рамки? — удивился я, пытаясь заглянуть в записную книжку.
Он тут же прикрыл страницу ладонью (лишнее, я и так ничего разобрать не смог):
— Конечно. Пора переходить к главному.
— ?
— На завтрашней тренировке всё узнаешь.
Думаю, я оказался прав в предположениях, что впереди меня ждала какая-нибудь программа, быть может, даже моя собственная. Но особой уверенности не было: казалось, на полноценную программу у меня сил не хватит, что бы там Сумире ни говорил.
Прохладный душ отлично снимал усталость. Я простоял под водой не меньше получаса, ни о чём особо не думая. Разве только о том, что скользящие по телу струи воды напоминают отдалённо прикосновения пальцев Сумире: от них по коже разбегались во все стороны мурашки, и во рту появлялся сладковатый привкус, похожий на предвкушение или нетерпение. Понимаю, почему в эротике часто упоминается душ.
«Пойду скажу Сумире, что ванная свободна», — решил я.
Он сидел на диване и смотрел телевизор, вернее, какой-то диск через подключенный к телевизору плеер. Музыка казалась знакомой, я удивлённо приподнял брови, тут же похолодел — узнал! — и, шагнув к дивану, приказал:
— Выключи немедленно!
Сумире полуобернулся:
— Почему?
— Выключи! — Я попытался забрать у него пульт, но мужчина перекинул его из руки в руку. — Не смей это смотреть!
— Почему? — опять спросил Сумире, нахмурившись.
— Потому что это моя квартира, и мне решать, кто и что будет смотреть! Отдай пульт!
— А мне казалось, что наша, раз уж я тоже за неё плачу.
Пульт отобрать не удалось, тогда я дёрнул за провод и выдернул штепсель из розетки, экран мигнул и погас.
— Ну знаешь, это уж слишком! — Сумире отшвырнул пульт и ушёл к себе, громко хлопнув дверью.
Я рухнул возле дивана, хватаясь за виски. Что же я натворил… Но ведь это было выступление Виктора, разве я мог иначе? Говорил же… обещал же, что больше ни слова о нём… Зачем было включать?! Горло пережало спазмом, но уже не от мыслей о прошлом, а от болезненного удара — пощёчины! — совести. Я не должен был кричать на Сумире, не должен был себя так вести. Просто отвратительно! Ведь мог бы как-нибудь по-другому… «Иди и извинись», — сурово потребовала совесть.
Я заглянул к нему в комнату. Сумире стоял возле шкафа, дверца была открыта, ящики выдвинуты, в ногах — сумка. Этот «каскад» меня испугал больше, чем я мог себе представить! Я метнулся к мужчине, обхватил его талию руками и забормотал:
— Прости, прости, прости, прости… я не должен был так… Только не уходи!
Сумире удивлённо высвободился:
— Ты решил, что я… собираю вещи?
Я ничего не ответил, только снова попытался прижаться к нему. Мне нужен был физический контакт, подтверждение, что моя грубость ничего не изменила между нами. Сумире неопределённо хмыкнул и вдруг подхватил меня на руки и опрокинул на кровать, даже дух захватило, но в последний момент мужчина осторожно поддержал меня за лопатки и мягко опустил спиной на подушки.
— Ну уж нет, от меня не так-то просто избавиться, — объявил он, — даже не надейся.
Несмотря на чувство облегчения, комок в горле никак не хотел рассасываться, я как будто онемел на мгновение и мог только мычать что-то невнятное.
Сумире прилёг рядом, толкая себе под голову подушку. Я робко подобрался ближе, просовывая руку ему под локоть и прижимаясь щекой к острому выступу его бедра.
— Я буду смотреть что угодно, — чётко произнёс Сумире.
— Что угодно, только не уходи.
— И когда угодно.
— Только не в моём присутствии, — задрожав, сказал я.
— Ты как большой ребёнок! — вздохнул мужчина.
— Я просто не могу… ты должен понимать… — прошептал я.
Он досадливо прищёлкнул языком. Я поднял на него глаза. Нет, он не казался обиженным или рассерженным, скорее… был удовлетворён моим ответом? Какая странная реакция!
— А ты должен понимать, — спокойно возразил он после, — что нельзя всё время убегать, прятать голову в песок, как страус… Ты поймёшь. Я заставлю тебя понять.
В сердце что-то ёкнуло от этих слов, но я был слишком взволнован, чтобы насторожиться их смыслу. Меня волновало совсем другое.
— Ты ведь собирал вещи, да? — пробормотал я.
— Да нет, просто перебирал… это меня успокаивает, — объяснил он.
Я бросил взгляд на шкаф. На одной из дверец было зеркало, а на другой… прикрученные к вешалке-крючку шнурками коньки, те самые, «счастливые», от которых Сумире отказался в пользу новых. При взгляде на полки я понял, что Сумире говорил правду: распихана одежда была абы как, давно пора навести в шкафу порядок!
— Как-то само собой получается, — со смехом сказал он, поднимаясь с кровати и подходя обратно к шкафу. — Вроде бы и складываешь как надо…
— Тебе помочь? — Мне безумно хотелось зарыться в этот шкаф, окружить себя запахом его вещей, перещупать и перенюхать каждую.
Сумире отказался, быть может, догадавшись о моих мыслях, но снисходительно набросил на меня вытащенный из общего хаоса вещей шерстяной плед — с крупными квадратными клетками синего и белого цвета и с бахромой по краям — и позволил:
— Можешь сегодня спать здесь, если хочешь.
— Хочу! — поспешно отозвался я, вцепляясь в плед и заворачиваясь в него, как гусеница в кокон.
От пледа пахло ванилью и кофе — успокаивающий запах…