…
Мы окатили друг друга водой из шайки, нацепили полотенца на бёдра и вышли к купальне. — Брр! — поёжился Виктор. — Даже пар изо рта идёт?! — Да ладно, голышом в снег выскакивать — это ничего, — засмеялся я, — а купальня на улице — это «брр»? — Хоть снег прекратился, — проворчал он, по самый подбородок окунаясь в воду. Я сел, прижимаясь спиной к горячему каменному бортику, вытянул ноги и шумно вздохнул. Пар изо рта свился клубком и пополз вверх, рассеиваясь. Перед глазами встала белая пелена, я сообразил, что забыл снять очки. Пришлось протирать в запотевших стёклах кружки пальцем, чтобы хоть что-то было видно. Где-то вдалеке стучали бамбуковые часы. — Сюда никто не войдёт? — осведомился Виктор, озираясь по сторонам. — Нет, это семейная, гостиничные расположены отдельно. А что? Вместо ответа Никифоров снял с меня очки и прижался губами к моим губам, нежно трогая щель между ними языком. — Нет… ну нет… — прошептал я, слабо упираясь рукой в его грудь. — Всего лишь поцелуй, — возразил он. — Знаю я твои поцелуи… Когда он меня отпустил, я уже понимал, что не буду возражать, даже если он меня прямо здесь и возьмёт. Согласился бы на что угодно, настолько расслабился и одновременно возбудился от этого долгого глубокого поцелуя. Но Виктор только надел мне обратно очки и пристроился рядышком, довольно жмурясь. Я поворчал, потом склонил голову к нему на плечо, и мы долго сидели так, ничего не говоря, не двигаясь, даже почти не дыша, пока я не почувствовал, что начинаю задрёмывать. — Всё, пора выходить, — встрепенулся я, — пока совсем не развезло.…
Не успели мы выйти из купальни, как нас позвали обедать. — Сразу после мытья? — с сомнением переспросил Виктор. — Слушай, Юри, я, кажется, не голоден. — Скажи лучше: струсил, потому что обедать придётся вместе с родителями, — исправил я. — Ну да, я и не отрицаю… Да у меня кусок в горло не полезет, — попытался улизнуть он. — Нет уж, идём вместе, — настоял я. — Если не придёшь, это будет выглядеть подозрительно. Сейчас самое время наладить с ними диалог. — Вряд ли получится, — уныло возразил Никифоров. — Как по мне, так сейчас самое время помалкивать и лишний раз не нарываться… и пореже попадаться на глаза твоей матери. Но со мной Виктор всё-таки пошёл, и я был ему за это признателен. На столе возвышалась целая котлетная пирамида, не считая десятка других блюд. Родители уже сели за стол, мы присоединились к ним. — Настоящий пир, — попробовал разрядить я обстановку: первые минуты обеда прошли в полном молчании, казалось, даже пищу прожёвывали бесшумно. — Ну, — оживился отец, — хоть и запоздало, но нужно отпраздновать твою медаль, Юри. Ты ведь привёз её с собой? Я кивнул. — Олимпийское золото… это стоит отметить, — мурлыкал отец, разливая саке. — Кампай! — Виктор не пьёт, правда, Виктор? Никифоров, который уже успел пригубить саке, едва ли не поперхнулся, отставил чашку и промямлил: — Э-э… да, действительно. Для спортсмена… э-э… — Спортсменам лучше воздерживаться от алкоголя, — сказал я, всё-таки сделав небольшой глоток из чашки, — как и тренеру, правда, Виктор? — По такому случаю можно, — отрезал отец и заставил нас обоих допить. В венах горячо взыграло, я покашлял, накрыв рот ладонью: саке я пил, кажется, второй раз в жизни, — и запихнул в рот несколько пластиков маринованного дайкона. Слишком крепкое! — Это для аппетита, — добавила мама, — а то смотреть на вас обоих тошно. Есть нужно с настроением, а не как под пистолетом! Доля правды в её словах была: мы оба сидели как на иголках, и каждый кусок, отправляющийся в горло, там и застревал. К тому же еды было слишком много: я только-только разделался с котлетой, а мама подложила мне ещё сразу две. — Мам, я столько не съем, — осторожно возразил я. — Я должен соблюдать режим. Ты же знаешь, что я легко полнею, а при моём графике… У меня соревнования через несколько месяцев, я не могу себе позволить небрежность… — «При твоём графике» ты себе анорексию заработаешь, — сердито сказала мама и, конечно, преувеличивала. — Ущипнуть не за что скоро будет! Никифоров незаметно подтолкнул меня локтем, я покраснел. — Отвык уже от нормального питания, — продолжала ворчать мама, — нос воротит от маминой стряпни… Этот хоть молча ест, не возражает. Виктор опять поперхнулся, но стоически продолжил подчищать то, что попадало к нему на тарелку. — А с шеей что? — вдруг спросил отец, сощурившись на Виктора. Тут уже поперхнулись мы оба, а Виктор выдавил: — Порезался… когда брился. — Уж эти станки для бритья, — хлопнул по столу ладонью отец (кажется, набрался), — лучше старых добрых электрических бритв ничего нет!…
— Уф… — пробормотал Виктор, когда мы тащились обратно в дальнюю комнату, — думал, не доживу до конца обеда… всё ждал, что заговорят о… — Он запнулся, похлопал себя пальцами по губам и замолчал, видимо, вспомнив, что мы условились об этом больше не говорить. Потом добавил: — Но котлеты действительно вкусные. — Если нас каждый день так кормить будут, — мрачно предрёк я, — то мы из фигуристов превратимся в сумоистов. — Ну, родителям всегда кажется, что дети недоедают, — засмеялся мужчина. — А мне кажется, что ко мне подбираются лишние килограммы, — признался я. Никифоров, продолжая смеяться, обхватил меня сзади руками за плечи: — Не волнуйся, нам просто нужно тут же сжигать набранные калории. И я даже знаю, как. Неделя у нас выдастся просто потрясающей! От его энтузиазма у меня мурашки пошли по коже. Способ, конечно, был эффективнейший, но я бы предпочёл не переедать, чем заниматься сексом с такой целью: зная Виктора, к этому он подойдёт со всей серьёзностью, а пострадает-то моя пятая точка! — Ты не слишком увлекайся, — предупредил я на всякий случай. — И прекрати ухмыляться! — Ну хорошо, хорошо, — сдался он, открывая дверь и пропуская меня в комнату первым, — просто ляжем спать. Во сколько тебя разбудить… для «сжигания калорий»? Я хлопнул себя по лицу ладонью, тут же спохватился: — Ой, про кольца совсем забыли! Нужно их обратно надеть… Но коробочки на месте не оказалось. Я издал взволнованное восклицание и, бухнувшись на колени, стал её искать, шаря руками по складкам на одеяле. — Пропали! Виктор, кольца пропали! — беспомощно воскликнул я, когда понял, что искать бесполезно. — Кто-то украл? Кто-то из постояльцев, наверное, забрался в комнату и… Виктор, не стой столбом! В чемодан они никак не могли сами собой попасть, зачем ты в нём ищешь… Виктор!!! — Успокойся, Юри. — Никифоров привлёк меня к себе, и мы оба повалились на футон, вернее, уселись, причём Виктор поставил подбородок на моё плечо, а кольцо его рук, обвившихся вокруг моей талии, и колени, прижавшиеся к моим бёдрам, практически лишили меня возможности двигаться — идеальный захват! — Мы только время теряем… — Ничего мы не теряем. Я почувствовал, что он вложил мне в ладонь коробочку. — Так ты их взял? Почему сразу не сказал! — посетовал я, выставляя руку вперёд, чтобы взглянуть. Это была другая коробочка: обтянутая бархатом белого цвета, с вензелем на крышке, — выглядело очень изысканно и дорого. — Что это такое? — растерялся я. — Открой и узнаешь. Я открыл, ошеломлённо выдохнул. Внутри лежали два кольца — не наши! — из белого золота, украшенные змейкой мелких, почти микроскопических, прозрачных камешков, — филигранная работа. — Наши настоящие помолвочные кольца, — ответил Виктор на моё вопросительное молчание и разжал руки, я развернулся к нему лицом. — Якутские алмазы, белое золото, спецзаказ… в Москве забрал… и собирался по возвращении отдать тебе… — «Собирался»? — переспросил я, как завороженный, трогая шероховатую змейку пальцем. — Ты примешь от меня кольцо? После всего того, что случилось? — прямо спросил Никифоров. — Я бы не стал тебя винить, если бы ты засомневался или… или вообще отказался надевать кольцо снова. Знаю, мы договорились обо всём забыть, но… не слишком ли жестоко с моей стороны просить тебя об этом? И если ты захочешь, скажем, назначить мне… испытательный срок, чтобы я снова мог заслужить твоё доверие… — Испытательный срок, скажешь тоже! Ещё бы предложил временно разъехаться! — фыркнул я. — Если ты захочешь… — кивнул Виктор, но сильно побледнел. Вместо ответа я протянул ему руку, чуть расставив пальцы. Новое кольцо казалось тяжелее старого: то ли потому, что оно было из другого металла, то ли из-за эмоциональной нагрузки и, без преувеличений, возросшей ответственности, — но с кольцом на пальце я почувствовал себя значительно спокойнее. С кольцом Виктора пришлось повозиться: он пару минут упрямился, говорил, что не заслуживает его, называл себя последними словами, цитировать не буду, но это было уж чересчур, даже учитывая тяжесть его проступка… но, в конце концов, кольцо оказалось и на его пальце, а мужчина выдохнул с явным облегчением и если и продолжал бичевать себя, то уже мысленно.…
— А это ещё зачем? — удивился я, потому что, когда я ложился, Виктор подложил под меня полотенце. — Если испачкаем, будет неловко: эти футоны на меня страх наводят! — «Испачкаем»? — Конечно, потому что прямо сейчас у нас будет первая помолвочная ночь, — провозгласил Никифоров. — Первая помол… что? Такое вообще бывает? — засмеялся я. — И если уж на то пошло, то она у нас уже была. Там, в Саппоро. — Не считается, — возразил мужчина, — потому что ты о ней ничего не помнишь, а такое важное событие должно быть общим воспоминанием. Он завалился на меня, запуская руку мне под юкату и задирая подол до самых ляжек. — Снять не хочешь? — осведомился я, зажимая его руку коленями. — Не хочу, — подтвердил он, чуть сдвигая юкату уже с моего плеча. — Это воплощение какой-то из твоих сексуальных фантазий? — предположил я, ответив ему тем же: уцепился за его воротник и дёрнул вбок, юката поехала по плечу, обнажилась левая сторона груди до соска. — Очень может быть. Онсен, юкаты, футоны — очень… стимулирующий антураж. — Если я правильно чувствую, — засмеялся я, чуть подавшись бёдрами вверх, — то тебя это уж прямо конкретно «простимулировало»! — Заставлю тебя кричать от восторга, — торжественно пообещал Виктор, подбирая полы юкаты и закручивая их сзади за пояс. — Ты сейчас выглядишь очень развратно, — сообщил я. В самом деле, эта спущенная с плеча юката… откровеннее некуда! Даже то, что он голый ниже пояса, не так бросалось в глаза, как это обнажённое плечо. Может стать моим фетишем, честное слово! Я густо покраснел, понимая, что теперь нам — мне-то уж точно! — даже прелюдии не нужны: холодок предвкушения уже закрался в душу, заставил ноги разъехаться, а всё тело трепетать. Стоны, похожие на крики, или крики, напоминающие стоны, сопровождали все двадцать с лишним минут нашего соития: я начал с первой же секунды и не мог остановиться до самой последней, настолько был взвинчен, настолько чувственно отзывался на фрикции. Виктор реагировал немного сдержаннее меня, но мои звуки его подстёгивали, и он брал меня всё жёстче, с силой проталкивая член внутрь, как будто пытаясь заставить меня кричать ещё громче. Юкаты пропитались по́том и прилипли к телу, миллионы нервных импульсов разбегались по коже от каждой упавшей капельки пота, от каждого долетевшего выдоха, от каждого прикосновения. Я облизнул пересохшие губы, вышло, должно быть, соблазнительно, потому что Виктор тут же припал к моим губам сочным, глубоким поцелуем, и этот поцелуй продлился до самого оргазма, добавляя сексу сладости — сладострастия? — и заставляя в последний момент замереть в полуобморочном восторге.…
Ночью случился приступ, но спровоцировал его не секс, хотя это казалось наиболее вероятной причиной, а то, что я перегрелся в источнике: металлические конструкции в позвоночнике отреагировали, хоть и несколько запоздало, на перегрев. Я проснулся от боли, Виктор — от моего крика. Казалось, что мышцы разрываются изнутри, пытаясь вытолкнуть инородные тела, то есть винты, или наоборот, винты будто вгрызались ещё глубже в хрящи и кости, внутри всё едва ли не трещало — так мне казалось вначале. Потом боль стала настолько сильной, что я перестал различать что бы то ни было, теряясь в её едкой хищной атаке. Сознание мутилось, рот наполнился горечью — предвестником рвоты, по юкате расползалось мокрое пятно мочи, и я скорчился на футоне, захлёбываясь слезами и криками, в которых теперь не было ничего, кроме боли. Дверь распахнулась, в комнату влетели родители. Они никогда не видели меня в таком состоянии, наверное, это было для них шоком. Мама вскрикнула и бросилась было ко мне, но Виктор выставил руку, не давая ей приблизиться. — Не трогайте его! — гаркнул он. — Его сейчас нельзя трогать. — Виктор… — простонал я, — помоги мне, Виктор… Мужчина уже потрошил чемодан в поисках аптечки, выхватил её, открыл, на футон посыпались… разноцветные пакетики презервативов. — Чёрт, это ещё что такое? — растерянно сказал Никифоров, шаря руками по футону. Ни лекарств, ни шприца! Я подтянул подбородок к подушке и вцепился зубами в её край, чтобы заглушить крики: если продолжу кричать, ещё больше перепугаю родителей. — Юри, Юри? — Виктор прихватил меня за плечо, потрогал за щеку. — Потерпи немного, я сейчас сбегаю за лекарством… Так, рецепт, рецепт, — засуетился он, переворачивая вещи вверх дном, — а, вот он… Я мигом, Юри, ты только потерпи… Он сунул ноги в дзори, схватил портмоне и выскочил из комнаты, тут же вернулся обратно, строго рявкнув на родителей: — Ни в коем случае не трогать и не переворачивать его, ясно?! — и умчался. Я зажмурился, терзая угол подушки зубами. Вроде бы родители меня окликали, но я плохо воспринимал речь: уши словно залило горячим воском. Эти несколько минут, пока не было Виктора, несколько минут агонии, показались мне вечностью. — Юри? Юри? — раздалось прямо надо мной. Я только трепыхнулся, не в силах отреагировать как-то иначе. Виктор осторожно переложил мою голову к нему на колени, а я невольно поймал себя на мысли: какие холодные руки, просто ледяные! В глазах немножко прояснилось, и я увидел, что в его волосах полно снега, а юката совершенно мокрая. — Виктор… — выдохнул я. — Сейчас, сейчас, потерпи… Зашуршал аптечный пакет. Виктор вскрыл флакончик с лекарством, набрал несколько кубиков в шприц, потом зажал шприц зубами и стал меня раздевать: развязал пояс, сдвинул юкату с плеч, вытянул её полы из-под меня, ловко вытирая сухим краем живот… Помочь я ему никак не мог: тело одеревенело, я и дышал-то с трудом, и воздух из лёгких вырывался с таким сипением, точно газ из баллона. Никифоров осторожно взял меня за плечи и перевернул на живот, я уткнулся лицом ему в колени — от его юкаты пахло мокрой солью, запах таявшего снега. Укола я не почувствовал, осознал это постфактум, когда боль разом схлынула, оставляя за собой шлейф бесчувствия. — Давай-ка переоденемся… — с преувеличенной бодростью предложил Виктор, ворочая меня, как бревно, и натягивая рукава пижамной куртки на висящие плетьми руки. — Только верх, ладно? Он застегнул все пуговицы, расправил воротник и осторожно переложил меня на футон, подкладывая мне под голову подушку и накрывая до подмышек одеялом (руки — поверх одеяла). Я прикрыл глаза, от лекарства всё было как в полусне. До ушей обрывками долетал разговор Виктора и родителей. — …бывает иногда. Или укол, или таблетки, симптомы снимает… Когда вернёмся в Токио, пройдёт обследование… скорее всего, из-за источника: вода насыщена минералами и… нет, не нужно, я сам с ним посижу, я привык уже… Юри? — прозвучало уже вполне ясно. Я поморгал, чуть сдвинул голову по подушке. Мы уже были одни в комнате. Виктор на коленях наклонился надо мной, трогая мой лоб ладонью. Его руки были по-прежнему холодны. А ещё я заметил, что уши и нос у него красные. — Виктор, ты с ума сошёл? — еле ворочая языком, выговорил я. — Раздетым в аптеку бегал? Ты же простудишься. — В тот момент я ни о чём подобном не думал… Ничего со мной не сделается, — отмахнулся мужчина и хорошенько растёр нос, — с русскими холодами не сравнить. Он встал, снял с себя мокрую юкату и переоделся в пижаму, потом крякнул и, присев на корточки, стал собирать рассыпанные по футону презервативы. — Боже, что родители подумали… — запоздало ужаснулся я. — И откуда тут эта пропасть презервативов? — Управляющий, — утвердительно сказал Никифоров, — подсунул их нам, когда мы уезжали. Недаром же расспрашивал, в отпуск ли мы собираемся. Хорошенький подарочек! Душу из него вытрясу, когда вернёмся: выкинуть лекарства и запихнуть эту дрянь!!! Я припомнил ухмылки работников аэропорта во время досмотра и их скептическое: «Удачно полечиться». Как всё это со стороны выглядело — кошмар! Наверняка решили, что я какой-то озабоченный извращенец. А я-то ещё и сказал, что на них рецепт есть! Виктор сложил всё обратно в аптечку, собрал выброшенные в спешке из чемодана вещи, грязную юкату и полотенца запихнул в целлофановый пакет. — Побудешь один немного? Я схожу постираю. Я кивнул, и Виктор на полчаса исчез. Как же неловко, что ему придётся всё это отстирывать… но уж точно нужно сделать это прежде, чем мама конфискует и возьмётся стирать сама! К моим щекам прилила кровь, я натянул одеяло до самого носа. Да уж, от нашего приезда у родителей останется масса впечатлений! — А вот и я, — сообщил вернувшийся Виктор. Он сел на футон, растирая покрасневшие руки, — застирывал, видимо, вручную и в холодной воде. — Ну, как ты тут? — В сон клонит… но уже не больно. — Тогда сейчас спать ляжем. Вот так! — Виктор придвинул свой футон к моему, сдвинул подушку и одеяло. — Если что, немедленно меня разбуди! — Да сегодня уже ничего не случится, — почти уверенно заметил я. — Всё уже случилось потому что, — со смешком добавил Никифоров. — Ты ведь сейчас не о приступе? — с холодком в душе уточнил я. — Что-то ещё произошло? Что-то, чего я не знаю? — Хм… придётся разочаровать тебя, Юри, но, кажется, твоя «секретная база» никогда не была секретной. — То есть? — удивился я, потом сообразил что к чему и ужаснулся: — Значит, родители всегда знали, что я делаю в этой комнате?! И верно: когда мой крик разбудил Виктора, проснулись и родители, иначе бы они не прибежали к нам, значит, им всё было отлично слышно. Как стыдно! Когда я злился здесь, в выражениях я не стеснялся. Но почему они ничего не говорили? Считали, что мне нужно личное пространство? Впрочем, это ещё была вершина айсберга. Я осознал и кое-что другое: они ведь всё слышали, всё, что происходило в комнате сегодня, — и я не о приступе говорю! Наши стоны, мои разгорячённые просьбы продолжить… мы ведь ничуть не сдерживались! Как мне теперь родителям в глаза смотреть?! Я покраснел как рак и надвинул одеяло чуть ли не до бровей. Наутро у Виктора подскочила температура, и он слёг с простудой, которая продержала его в постели почти неделю. Я не вставал целых две, так что поначалу маме приходилось выхаживать нас обоих. Никаких особых симптомов или последствий не было, одна сплошная слабость. Когда Виктор более-менее оклемался, он тут же взял ситуацию в свои руки, не слушая никаких возражений со стороны мамы, и стал присматривать за мной сам. Если честно, у него это получалось лучше: он уже знал, что и как делать со мной после подобных приступов, нисколько не стеснялся силой запихивать мне в рот еду, если я отказывался есть, ссылаясь на тошноту или отсутствие аппетита, да и вообще мне было не так неловко справлять естественные потребности, оба же мужчины. Он дозвонился в агентство, сообщил, что наше возвращение откладывается на неопределённый срок из-за моего плохого самочувствия. Агентство сделало официальное заявление, что Кацуки Юри взял отпуск, чтобы поправить здоровье, поэтому отменены все запланированные мероприятия, а Виктор Никифоров, соответственно, как его тренер, за ним присматривает… Пресса интерпретировала по-своему: они поругались и разъехались, поэтому на публике не появляются. Обо всех остальных домыслах даже говорить не хочется. Но было и кое-что хорошее во всей этой ситуации: я заметил, что лёд между родителями и Виктором начал понемногу подтаивать. Пожалуй, я даже был рад, что меня прихватило именно здесь и сейчас. По крайней мере, мама теперь называла Виктора по имени, а это что-нибудь да значит. Один раз, встав ночью в туалет и не найдя Виктора рядом, я подсмотрел, что они с мамой вместе пили чай на кухне. Разговора я не слышал, но со стороны выглядело вполне миролюбиво. Я вернулся в комнату, забрался под одеяло и стал размышлять над этим. Возможно, пора и мне поговорить с родителями, раз уж у Виктора получилось. Мы с самой моей травмы толком не общались, накопилось столько всего! По-правде, я просто боялся заводить этот разговор, потому что было слишком много подводных камней. Но момент как никогда подходящий, нужно только набраться смелости и… как бы ещё её набраться! Утром, когда я проснулся, а Виктор ещё спал, я принял решение, может, немного детское, но всё же… Я наклонился к мужчине, разглядывая его спящее лицо, и пробормотал: — Вот если я сейчас его поцелую, а он не проснётся, то, значит, пойду и поговорю с родителями. А если проснётся… Виктор обычно спал чутко. Быть может, подсознательно я даже надеялся, что этот поцелуй его разбудит. Но он не проснулся. Должно быть, события последних недель его вымотали, и спал он крепче обычного. Я вздохнул: придётся идти. Переодевшись, я отправился на кухню. Мама готовила завтрак. — Помочь? — предложил я. — Когда это ты готовить научился? — удивилась она, пожелав мне доброго утра и разрешив нарезать овощей для салата. — Ну, если живёшь самостоятельно, приходится многому учиться: готовить, стирать, иголкой пользоваться, — начал перечислять я. — А глажка — так это вообще кошмар! Мама невольно засмеялась. Что ж, настроение у неё неплохое, значит, шанс у меня есть. — Мам, что ты обо всём этом думаешь? — после небольшой паузы спросил я. — О чём? О глажке? — Нет… о нас с Виктором, о моей жизни… — Я отложил нож, упёрся ладонями в стол. — Обо всём этом? — Полагаю, моё одобрение или неодобрение — это не то, что ты хочешь услышать, потому что от моего одобрения или неодобрения всё равно ничего не изменится? — проницательно предположила мама. Я кивнул: — Я ничего не собираюсь менять в моей жизни, меня всё устраивает. Я то, что я есть. Но мне нужно знать, что ты об этом думаешь, мам. Наверное, вы были в шоке, когда узнали, что я… гей, — с запинкой сказал я. — «В шоке»? Да мы даже не удивились, — ответила мама. — А?! — изумился я. — Предпосылки к этому ведь всегда были. С самого детства, стоило тебе только рот открыть — и всё о Викторе Никифорове. Вот если бы на его месте оказался кто-то другой, мы тогда бы удивились. Так что нет, шоком это не было. — Вот как? — растерянно отозвался я. — Но вот то, что он ни с того ни с сего начал крутиться возле тебя, — это совсем другое дело. Как вы вообще с ним познакомились? И это заявление, что вы просто не афишировали ваших отношений? Как долго всё это длится? Такое впечатление, что мы ничего о тебе не знаем, Юри, несмотря на то, что ты наш сын. Кажется, кто угодно знает о тебе больше, чем твоя собственная семья. — Справедливый укор, — пробормотал я. — Это не укор, это факты, — возразила мама. — Тем не менее мы решили не вмешиваться: ты взрослый человек, Юри, ты в состоянии сам выстраивать собственную жизнь, и если сочтёшь нужным, то всё расскажешь — когда сочтёшь нужным. А тут — эти фотографии. — Мам, это недоразумение, — поспешил сказать я. — Я знаю, когда ты лжёшь, Кацуки Юри, так что никакое это не недоразумение, верно? Я покраснел и опять взялся за овощи. — Ну вот, как я и думала… Тут уж не вмешаться нельзя было. Кто он такой, чтобы так с тобой поступать! — Мама встала фертом. — И когда он переступил порог этого дома, признаюсь, я была о нём не лучшего мнения. «Была», — машинально повторил я про себя. — А потом с тобой случился приступ, — приложив руку к груди, сказала мама. — Ты же всегда говорил, что с тобой всё в порядке, что травма тебя больше не беспокоит, что реабилитация помогла, что ты окончательно выздоровел, что произошло едва ли не чудо. И с экрана постоянно твердишь о том же. Но ведь и это неправда, так, Юри? Реальность — это ведь то, что было с тобой той ночью, так, Юри? — Ох, вот вы и увидели «режиссёрскую версию» меня… без купюр и ретуширования, — выдохнул я, взъерошив волосы на затылке. — Мне просто не хотелось вас волновать лишний раз, мам, я-то уже с этим свыкся. — Вот тогда мы испытали шок. От осознания того, что ничем не можем помочь. Просто стояли столбом, когда нашему ребёнку нужна была помощь, и не знали, что делать. Но этот русский… он же моментально отреагировал. — Потому что привык уже, — кивнул я. — Об этом мало кто знает, но Виктор с самого начала был со мной, ещё до того, как мы попали под прицел камер. Едва ли не с самой первой недели моей госпитализации. Если бы не он… — В горле у меня что-то пискнуло, я зажал рот рукой, помолчал немного, потом продолжил: — Если бы не он, я бы даже с инвалидного кресла не встал. Он меня вытащил с того света — без преувеличений. А «недоразумения»… да чёрт с ними, мам! — И я неловко улыбнулся. — Ты ему очень дорог, Юри, это сразу видно. Так что… пожалуй, моё мнение о нём несколько улучшилось после недавних событий, — заключила мама. — В конце концов, подумали мы, если уж наш сын дал ему шанс, то почему бы и нам этого не сделать? Ты-то ведь знаешь его лучше нашего. — Ох, мам… — Ну ладно, иди будить остальных. — Мы же ничего так и не приготовили, — спохватился я. — Ничего, выход всегда найдётся. — И с этими словами мама вытолкнула меня из кухни. Я вернулся в дальнюю комнату. На душе после этого разговора стало значительно легче, хотя он и удивил меня порядком: никогда бы не подумал, что родители так ко всему этому отнесутся! Виктор лежал, заложив руки под голову. — Ну что, — поинтересовался он, — поговорили? — Ты не спал! — воскликнул я. Он кивнул: — Тебе ведь нужен был этот разговор, так что я притворился спящим. Кажется, мне удалось тебя провести. Я со стоном упал прямо на него — Виктор крякнул — и уткнулся лицом ему в грудь. — Ну, ну, — сказал мужчина, поглаживая меня по плечам и спине, — всё в порядке? — В полном… — выдохнул я. На завтрак нас всех ждали четыре стаканчика с быстрорастворимой лапшой и тарелка с сырыми овощами, но это никого не расстроило. Отец, правда, попытался удивиться столь необычному меню, но мама пихнула его локтем под бок, и он умолк. В Хасецу мы прожили ещё две недели, пока я не набрался сил для перелёта — и всего прочего, что нас ждало в Токио. Я показал Виктору город, хотя смотреть тут было особо не на что: сходили к моей школе, на каток, заглянули в гости к Нишигори, где нас тут же общёлкали камерами тройняшки. Юко попыталась отобрать у них телефоны, но Виктор возразил: — Да пусть снимают. Всё равно мы через пару дней возвращаемся в Токио. Тройняшки возликовали. — Знаешь, — потом сказал Виктор, — несмотря на обстоятельства, я рад, что мы сюда приехали. Он сказал, а я — подумал. В Токио, прямо в аэропорту, нас поймали репортёры. Защёлкали камеры, ослепляя нас вспышками. Посыпались вопросы, причём говорили они все разом: — Это правда, что вы расстались? — Кацуки уходит из соревновательного спорта по состоянию здоровья? — У Никифорова роман с Плисецким? — Это правда, что Никифоров возвращается в Россию? — Кто был инициатором разрыва? В общем, как видно из вопросов, у них была куча версий, разработанных за время нашего молчания (отсутствия). Я заслонился ладонью от вспышек, попытался что-то сказать, но меня просто не услышали. Виктор нахмурился, кашлянул — ОЧЕНЬ ГРОМКО — и поднял руку вверх, призывая к вниманию. Они разом примолкли, теперь только щёлкали затворы. — Никакого разрыва нет, не было и не будет, — чётко сказал Никифоров, демонстрируя им руку с кольцом и заставляя меня сделать то же самое. — Это всё досужие домыслы. Всё, что появилось в сети и в прессе, можете считать недоразумением или пранком. Никаких комментариев по этому поводу мы давать не будем. Кольца, как видите, на месте, прилетели тоже одним рейсом, делайте выводы. — А что ж тогда из столицы сбежали? — ехидно поинтересовался кто-то из толпы. Виктор не смутился, лучезарно улыбнулся и сказал: — А, об этом! Всего лишь русская традиция — знакомство с родителями. Мы уже достаточно долго помолвлены, но из-за плотного графика никак не могли выбрать время, чтобы съездить домой к Кацуки. А теперь воспользовались случаем: и Кацуки немного отдохнул, источники весьма полезны для здоровья, и с семьёй пообщались. Со здоровьем у Кацуки, кстати, всё в порядке, небольшое переутомление. Никаких романов на стороне ни у него ни у меня нет, так что никто никуда и ни от кого не уходит. Врал он напропалую, но так убедительно, что никто и не посмел усомниться в его правоте. — Это официальное заявление? — поинтересовался кто-то. — Вы же это от нас самих услышали, куда уж официальнее? — пожал плечами Виктор. — А, опять, значит, пиар был… — донеслось откуда-то из толпы. Несколько вопросов спустя мы от них отделались и поехали домой. Пресса запестрела заголовками, что скандал, скорее всего, был очередным пиар-ходом, инициированным самими участниками. Плисецкий, по счастью, молчал (полагаю, стараниями Фельцмана), и скоро газеты перестало штормить. Я, по настоянию Виктора, лёг на обследование, но ничего нового не обнаружилось. Доктор порекомендовал быть осторожнее и ограничить пребывание в ванне максимум двумя минутами. Виктор обязался за этим проследить и проследил: если уж я и принимал ванну, то под его чутким контролем (он стоял рядом с таймером). Постскриптум. Что же до управляющего, то он сделал вид, что не понимает, о чём речь, и гневная отповедь Виктора его ничуть не проняла. Судя по выражению лица, подумал он следующее: «Не пригодились, значит? Какая жалость! Ну ничего, возвращать не нужно, вам нужнее».