после версуса...

После версуса Ларин вышел из "1703" и пошёл. Куда глаза глядят. "Да у тебя нету друзей!". Странно, но да, сразу после версуса позвонил Юлик и сказал, что они больше не друзья. "Ты просто маленький мальчик, который хочет любви и понимания!". И это чистая правда. Дима никого не любил, и никто не любил его. Больно. Он мог победить. Он мог победить, но не смог заглушить поток чувств. Не смог ненавидеть Хованского, смотря в его серые глаза. У него красивые глаза. — Прекрати... Остановись! —повторял парень, шагая по лесопосадке. Он не мог выбросить Юрия из головы. Его слова, несшиеся бурным потоком, задели критика, того самого бездушного Дмитрия Ларина. Череду мыслей прервало озеро. Дима не заметил крутой спуск к воде и упал в неё. К счастью (и к несчастью самого Ларина и хейтеров) воды было по пояс, да и упал он не на ноги. Зато почувствовал, как ткань брюк начинает впитывать в себя воду. Ноги сводит судорогой. — Блять, — обречённо протянул критик. У него не было ни сил, ни желания вылезать из ледяной воды, так что он просто выполз поближе к берегу, где воды было всего по колено и сел, обняв свои колени и опустив на них голову. По его бледным скулам скатывались солёные капли слёз. — Ебать, ну и дыра, — послышался откуда-то сверху пьяный голос, такой до боли знакомый. — Ларин, сука, где ты? Хованский? Что ему надо? — Ларин, бля-я-ять! — не унимался собеседник. — Выходи, утка сраная! Молчание. — Дима, ну где же ты? — снова произнёс Хованский, правда, уже намного тише и как-то обречённее. Кажется, потом блоггер сел на мёрзлую землю, свесив ноги с обрыва, с которого недавно свалился его "приятель". Он взял в руки гитару, и из-под пальцев, перебирающих натянутые струны, заструилась мелодия. Он играл "Невский проспект" Сплина. Ларин, вообще, не очень любил эту группу, но их музыка была пропитана дождём петербургских окраин и запахом сырого тумана. Он и сам не заметил, как глотая боль, обиду и солёные слезы, начал петь знакомую мелодию. Гитара перестала играть, и Юра, всё это время сидевший наверху, спрыгнул вниз, так же проваливаясь в воду, но, кажется, даже не обратил на нее внимания. Он посмотрел на Диму, его опухшее заплаканное лицо, одежду, промокшую до нитки, искусанные до крови губы. Это вызвало у него очень противоречивые чувства. — Ларин, — произнёс Хованский, подходя ближе к парню, поднимая его на руки и сажая на сухое место. Потом он взял куртку, которую недавно снял и накрыл ей бледного критика. — На, возьми. Идиот, заболеешь и сдохнешь. Где я еще возьму такого врага? Юра робко прижался к Диме, пытаясь согреть его. Тот просто прижался крепче. Оба боятся, что это сон. Оба боятся, что тепло чужого тела исчезнет. — С-с-спасибо, — всё ещё дрожа, произносит Дима. После он почувствовал губы Хованского на своих губах. Его губы имели запах алкоголя, дешёвых сигарет и мятной зубной пасты. Поцелуй пьянил. Они целовались так долго, что обоим стало не хватать воздуха, и Юра, всё ещё задыхаясь и жадно глотая кислород, произнес: — Я люблю тебя, Дим. Они были вместе. Наедине со своей ненавистью, злыми шутками, подколами. Но вместе. Рядом друг с другом... Любимые хоть кем-то.