Трахни меня!

Лёд весьма громко скрежетал под острыми лезвиями коньков, на фоне звучала знакомая мелодия, которая вызывала улыбку. Юри заворожённо наблюдал за пламенным танцем молодого Плисецкого и совершенно не мог понять, почему Виктор не выбрал этого юношу. Каждый изгиб спины вызывал восторг, каждое идеальное движение ног заставляло бежать мурашки по позвоночнику. Даже небольшая ошибка, когда тройной аксель обернулся почти падением — принуждала кровь кипеть. Продолжая как можно более незаметно стоять около стены, пытаясь почти что слиться с ней, Кацуки едва дышал. Нехорошо так сильно восхищаться своим противником, ужасно так жадно хотеть сжать в руках тонкую талию. Жгучее желание тесно переплеталось со страстной нежностью, вгоняя в краску и без того румяное лицо японца. Как же он противен сам себе, изо дня в день приходит на тренировки не в своё время, следит, наблюдает, словно хищник. Улавливает каждое изменение в богатой мимике подростка и хмурится, хмурится. В сердце пламенели загадочные чувства, которым дать точное название совершенно не получалось. В душе трепетали разноцветные бабочки, обдавая чарующим ароматом сирени. А в теле бушевала лишь страсть, всепоглощающая и будоражащая. Подросток снова падает, только на этот раз не пытается подняться. Тревога оседает горечью где-то на кончике языка. Кто-то кричит, что на сегодня достаточно, и даже не стремится помочь. Юри уже хочет выйти из своего убежища, но вовремя останавливается — Плисецкий грубо садится на льду и поднимает голову словно к небу, но там лишь железный потолок. На мгновение кажется, будто по бледной щеке катится маленькая слезинка, но лишь кажется. В кармане вибрирует телефон, и японец стремительно уходит, отвечая на звонок. Даже не догадываясь о внимательном взгляде ярко-изумрудных, словно тигриных, глаз. А на следующий день всё повторяется, словно заезженная пластинка. Хочется остановиться, прекратить это всё. Чтобы не думать о милом юноше, чтобы все мысли не были забиты тонкими кистями рук и редкой прекрасной улыбкой. Но чего-то не хватает для этого, смелости или силы духа — не знает, вновь влюблённым взглядом наблюдая и запоминая. Кажется, что и сегодня всё пройдёт гладко и без единого промаха, но его замечают и грубо останавливают как раз тогда, когда он уже собирается уходить. — Кацудон! — и этого уже вполне достаточно, чтобы приятные мурашки побежали вдоль позвоночника. — Идём со мной. — А? Но куда? — ответ ему, естественно, не дают. Довольно быстро тащат за руку в примерочную, при этом хмурясь и тихо порыкивая, когда он пытается вновь заговорить. В кармане спортивных брюк телефон будто разрывается от вибраций, Виктор ведь его ждёт, нужно скорее узнать, чего хочет юноша, и уходить. Иначе ему придётся очень несладко на тренировке. В воспоминаниях навечно останется хитрая ухмылка, которая не предвещала ничего хорошего — лишь сплошные муки. Дверь позади громко хлопает, Юрий отпускает чужую руку и отчего-то раздражённо едва не срывает с себя тренировочные вещи. — Если тебе нужен какой-то совет, то так и скажи, а не как тупой маньяк сталкери меня, — снимая резинку с волос и бросая её на кофту, он хватается пальцами за края футболки. — Это, между прочим, жутко, сука. Кацуки моментально вспыхивает, словно спичка от огня, машет смущённо руками и заикается. — Н-ничего такого, п-прости, — сжимая губы, пытается отвести взгляд от белоснежного тела, но как будто это возможно. — Я просто… всего лишь… — Говори внятнее, задолбал, — цыкая, бросает ненужную потную вещь в ноги, хватаясь за резинку штанов. — Ты красивый. Мгновение, и Юри нещадно бьёт себя ладонями по губам, зажимая рот и пытаясь слиться с дверью. Подросток поражённо так и застывает с почти спущенными штанами, хлопает ресницами и спустя несколько секунд яростно бросается на парня. Но весьма громко падает на пол, путаясь ногами в штанинах, начиная материться. Из-за длинных солнечных волос совсем не заметно лёгкого румянца. Японцу кажется, что нужно убегать и как можно дальше, однако он остаётся на месте. Пару раз выдыхает, глотая вязкую слюну, и подходит к распластанному на холодном полу телу. Хочет помочь подняться, обнимая ладонями талию, но чужой тихий стон прибивает к месту. — Убери свои ледяные грабли, я и сам могу, не маленький. Кацуки верит, Кацуки это знает, Кацуки мягко целует влажную спину. Надеется, что юноша ударит его и оттолкнет, но тот глухо выдыхает и слегка приподнимается, одной рукой убирая мешающие волосы. Открывая вид на тонкую и белую шею, на стремительно бьющуюся жилку. И Юри не выдерживает, вгрызается в нежную кожу так, как давно мечтал, чтобы крик заполнил собой всё пространство. Затем начиная жадно целовать каждый миллиметр, словно извиняясь за причинённую боль. Скользя языком от алеющего укуса к плечу, мелко покусывая и целуя, целуя. Теплеющими ладонями сжимая и поглаживая тонкую талию, переходя на плоский живот, подушечками пальцев вызывая мелкую дрожь. Плисецкий нещадно краснеет, ещё чуть-чуть, и из ушей точно пойдёт пар. Он смущён и даже немного напуган, но телу так приятно, что взять и уйти попросту не хочется. Чужие мокрые губы заставляют внутри всё содрогаться, от лёгких покусываний сдерживать свой голос становится всё труднее. Внизу живота что-то так стремительно теплеет, признаться самому себе, что он возбудился лишь от небольшого внимания — сложно, невозможно. Но это так. Спускаясь от живота к трусам, Кацуки сжимает слегка твёрдый небольшой член сквозь ткань, слыша мычание сквозь тесно сжатые губы. Это немного отрезвляет, и он приподнимается, утаскивая за собой юношу, садясь на полу и крепко обнимая почти голое тело. Не так, всё должно быть не так и не здесь. Горячее желание разливается волнами, и от этого хочется выть. — Кац… у меня в ящике есть, ну, презервативы, — Юра кусает нижнюю губу, наклоняя голову чуть вперёд, чтобы любимые волосы вновь закрыли его лицо. И откуда у него столько смелости? Японец колеблется несколько секунд, а юноша успевает пожалеть о своих словах раз сто, если не более. Но этому неуклюжему идиоту ведь можно доверять. Нет, он уже ему доверяет. Это осознание вынуждает прошипеть сквозь плотно сжатые губы несколько грубостей. А после Юри слегка шершавыми руками довольно резко разворачивает его лицом к себе, опрокидывая спиной на пол и нависая сверху. Изумрудные глаза почти что сверкают, напоминая листья под солнцем, розовые щёки вновь приобретают более алый оттенок — Кацуки запоминает это и кончиком языка скользит по приоткрытым бледным губам. Маленькое пламя в груди становится всё больше. Подросток под ним раздражённо дёргает его спортивную кофту, и приходится оторваться от столь сладких губ, чтобы шустро раздеться. Затем медленно стягивая и чужое белое бельё, как-то волнительно облизывая свои губы и подрагивающими пальцами разрывая квадратный пакетик. Как же жарко и влажно оказывается внутри хрупкого тела, смазки с презерватива вполне хватает, чтобы палец проникал фактически безболезненно. Юрий весь сжимается, хоть и понимает, что это сейчас лишнее. Ему кажется, что он точно сгорит заживо, ноги едва не сводит судорогой. Почему так паникует? Почему так страшно? Не знает ответа, но тёплые губы накрывают его горячие, и больше уже ничего не нужно. Он расслабляется, неумело целуя в ответ, и слегка двигает бёдрами. Кацуки немного хмурится от этого, ведь ему нужно терпеть и ещё раз терпеть, а наглый юноша словно как можно скорее желает вывести его из себя. Со вторым пальцем становится слишком туго и узко, он себе запрещает думать о том, как же будет прекрасно оказаться внутри. Помимо страстного желания, у него бесконечная нежность и забота к своевольному тигру. Бережно продвигаясь мокрыми пальцами всё глубже, растягивая колечко ануса всё сильнее, Юри беспрестанно целует слегка припухшие алые губы. Покусывает их и сминает, лаская языком и изредка толкаясь вглубь рта, очерчивая дёсны, переплетаясь языками с пытающимся отвечать Плисецким. Левой рукой он пощипывает розовенькие соски, кончиками пальцев вырисовывает на груди невидимые узоры. И задыхается, задыхается. Ему так мало тихих стонов, так мало неумелых ответов, мало прикосновений. Почему-то в голове мелькают мысли о платине и море, но они сразу же исчезают, стоит подростку застонать чуть громче. Добавить третий палец оказывается очень легко, Кацуки едва не всхлипывает. Собственный член болезненно ноет, становясь почти что каменным. Жажда так сильно мучает, что он прокусывает свою нижнюю губу до крови, только бы не причинить боль юноше. Облизывает её, ощущая во рту металлический привкус, и пьяными глазами рассматривает лицо напротив. Плисецкий хватает ртом воздух, теряясь в пространстве из-за разливающегося удовольствия. Ему так хорошо, что хочется кричать. А ещё очень хочется наконец-то обнять и прижать к себе горячее тело невыносимого японца. Вся эта медлительность поначалу вызывала улыбку и трепет, но сейчас начинает раздражать. Он ведь хочет, он уже готов! Пытается сказать что-то такое, но из горла вырывается разве что тихий стон. Не может, смущение сильнее во множество раз. Это тоже раздражает. И Кацуки словно ощущая это всё, вынимает пальцы из растянутого колечка мышц и ободряюще улыбается в первую очередь себе. Затем приставляя головку члена и медленно проникая внутрь, ощущая, как все чувства разом обострились. Он льнёт к любимому телу, прижимаясь как можно теснее. Худые бледные ноги крепко обхватывают за бёдра, а тонкие руки сжимают его в объятиях. Вновь страстно целуя юношу и начиная мучительно неторопливо двигаться внутри него. Входя до самого основания, мягко ударяясь яичками о круглую задницу и почти выходя, оставляя в горячих тисках лишь головку члена. Крепко сжав пальцами узкую талию, после чего определённо останутся синяки, Юри слегка ускоряется. Плисецкий поражённо проходится отросшими ногтями по мокрой сильной спине, оставляя красно-белые полосы. Выгибается, зажмуривая глаза и громко вскрикивая. Огромное наслаждение окутывает всё его тело, разум и даже сердце. Он забывает, как дышать, впервые ощущая подобное. Кацуки всё ещё двигается в нём, и от этого прямо-таки крышу сносит насовсем. Подросток стискивает густые тёмные волосы пальцами, наверняка больно оттягивая их. После чего почти что давится, слыша над ухом хриплый стон и чувствуя, как внутри становится теплее. В мыслях пустота, которая обволакивает спокойствием и чем-то мягким, приятным. Хочется сказать что-то, но оба парня молчат, самозабвенно потираясь носами. И лишь где-то на задворках сознания Юри слышит, как телефон взрывается от вибраций, но он не спешит взять его. Всё-таки в руках сейчас находится самое ценное сокровище, и отпустить — значит потерять.