Кошачий уик-энд

Пятничным утром Чонде застывает в прихожей. Чанёль ушёл всего полчаса назад, и в коридоре ещё витает запах его парфюма. Терпкий, заставляющий дышать полной грудью и жмуриться довольно. Чонде тянет воздух, подрагивая крыльями носа, и облизывается. Ослабляет галстук, снимает ботинок, который уже успел обуть, бросает ключи на тумбочку под зеркалом. Коридорная плитка приятно холодит ступни в тонких носках. Чонде поджимает пальцы на ногах и улыбается одними уголками губ. Сбрасывает с плеч пиджак и оставляет его валяться где-то рядом с ботинком. От галстука и рубашки он избавляется по пути в гостиную. У самого дивана Чонде щёлкает пряжкой ремня, дёргает молнию, позволяя брюкам скользнуть с бёдер, и остаётся стоять в одних боксерах. Если прямо сейчас начать одеваться снова, Чонде ещё может успеть на работу вовремя. Но он только хмыкает, укутывается в подхваченный с дивана плед, а потом сворачивается клубком в любимом кресле Чанёля. – Мур-мур, – сонно бормочет Чонде, утыкаясь носом в сгиб локтя, а потом отдаётся в мягкий плен здорового утреннего сна. Пятничным утром Ким Чонде решает, что хватит с него толкучки метро и серости офиса: теперь он – кот. * Чанёль возвращается в половину десятого. Усталый и вымотанный. Он шумно разувается в прихожей, что-то роняет и ругается сквозь зубы. Чонде приглушает телевизор и прислушивается, приподнимая голову и выбираясь из-под пледа. Чанёль заходит в гостиную и падает на диван, опуская по обе стороны два объёмных пакета из супермаркета. Один из пакетов расползается в стороны, а потом из него на пол выкатываются апельсины. – Ох, чёрт, – бормочет Чанёль. – Не завязал. Поднимешь? Он откидывает голову на спинку дивана и прикрывает глаза, всем своим видом демонстрируя вселенскую усталость. Чонде улыбается и сползает с кресла на пол, трогает пальцами закатившийся под журнальный столик апельсин и легонько его толкает. Апельсин застывает у ступни Чанёля. Чондэ провожает его взглядом и трогает ещё один фрукт, размышляя, прилично ли ему играть с этими удивительными оранжевыми шарами, гладкими и аппетитными на вид. Конечно, любой уважающий себя кот будет гонять их по всей гостиной, но у Чонде голые коленки, а ворс ковра – жёсткий. Вряд ли потом получится зализать ссадины. Он вздыхает тихонько и подползает к Чанёлю. Кладёт голову ему на бедро. – Ты чего? – спрашивает Чанёль и гладит его по волосам, мягко перебирая отросшие пряди. – Соскучился? – Мур, – отвечает Чонде и ластится к его ладони, совершенно по-кошачьи жмуря глаза. Чанёль обводит кончиками пальцев аккуратное ухо, трёт мочку. Чонде готов заурчать – так ему хорошо. Хочется продлить нежную, почти невесомую ласку, но в то же время хочется больше и ярче. Поэтому он взбирается к Чанёлю на колени, спихивая ногой пакет с одной стороны и устраивая там свои ступни. Продукты беспорядочно вываливаются на ковёр, но Чонде затыкает Чанёля прежде, чем он успевает возмутиться: ловко проходится языком по сухим губам. Вдоль нижней – от уголка до уголка, чувствуя каждую трещину и шершавость. Вдоль верхней – несколькими быстрыми дразнящими мазками. Чанёль улыбается, обнимает его за талию, притягивая ближе, и пытается поцеловать по-настоящему, но Чонде не даётся, трётся носом о его щёку, покусывает линию челюсти, спускаясь лёгкими касаниями губ к шее. Утыкается в неё, чуть выше воротника, и дышит жадно. Теперь одеколоном пахнет совсем чуть-чуть, гораздо больше – Чанёлем. – Мур-мур, – жарко выдыхает Чонде, прижимается теснее. – Хэй, – говорит Чанёль, поглаживая его поясницу. – Ну что ты, в самом деле? Вещи раскидал по всей квартире... На тебя не похоже. Чонде фыркает ему в шею. Получается щекотно, и Чанёль смеётся. Чонде поджимает губы, кладёт руки ему на плечи и кусает за подбородок. Не больно, но ощутимо, так, что Чанёль вздрагивает и сдержанно ругается. Он непонимающе заглядывает Чонде в лицо, а тот хочет закатить глаза и не может – кошачье достоинство не позволяет. Чонде думает, что иногда Чанёль слишком недогадливый. – Мур, – сердито говорит Чонде. Чанёль хлопает глазами. – Му-у-у-р-р-р, – тянет Чонде, зарываясь носом ему в грудь, и играет пальцем с пуговицей на рубашке, грозя оторвать её к чертям. Никакой реакции. Чанёль обнимает так же крепко, но молчит и думает. Даже поглаживать перестал, а в одних боксерах слишком прохладно. Чонде ёрзает на его коленях, чтобы заставить широкую ладонь снова скользить по пояснице, согревая. Чанёль продолжает ласкать его на автомате, всё ещё находясь в раздумьях. Чонде урчит довольно и утыкается лбом в его плечо, прикрывает глаза и готов дать Чанёлю всё время мира на размышления: слишком сейчас хорошо в сильных руках и на тёплой, мерно вздымающейся груди. Чанёля озаряет внезапно. Он даже подскакивает с дивана, едва не роняя задремавшего Чонде, но вовремя спохватывается и удерживает его. Чонде вздрагивает и больно вцепляется Чанёлю в плечи. – Ну, тише, – Чанёль гладит его по голове, удобнее устраиваясь на диване. – Прости. Ты у меня теперь кот, да? Чонде улыбается. – Мур, – коротко, но удовлетворённо. – А на работу мой кот ходил? – Мур, – отрицательно. – А чем весь день занимался? – Чанёль целует его в макушку. Чонде неопределённо ведёт плечами. Он кот. Он лежал в кресле, свернувшись тёплым клубком, и лениво следил, как одни картинки в телевизоре сменяют другие. В самом деле, Чанёль может и сам догадаться. Но тот только улыбается ему в висок, и Чонде чувствует эту улыбку кожей. И от этого больше, чем слишком хорошо, и нестерпимо хочется, чтобы ближе. Поэтому Чонде обнимает крепко-крепко и выдохами: – Мур-мур-мур-мур-мур. И в этом всё – как он любит Чанёля, как счастлив быть с ним и быть его. Каждый день. Счастливее Чонде мог бы стать, только если сузить его мир до одного Чанёля и четырёх стен их маленькой квартиры. И чтобы больше никого. Совсем-совсем никого: только солнечные дни за окном, сменяющиеся звёздными ночами. – Я не всегда тебя понимаю, – признаётся Чанёль. – Но я всегда тебя люблю. Ты ведь знаешь об этом? Чонде знает. От слов признания влажнеют глаза, и из носа грозится закапать, и словно всё впервые. Ничего не страшно и не стыдно, если рядом Чанёль. Даже плакать, а коты не плачут. Только Чонде ничего не может поделать со своим человеческим сердцем. Он вздрагивает худыми плечами, оставляет тёмные пятна на воротнике чанёлевой рубашки и слушает тихий шёпот в самое ухо, которым Чанёль обещает ему, что всё будет хорошо. Когда Чонде затихает, отвлечённый успокаивающими поглаживаниями и поцелуями в мокрые щёки, Чанёль встаёт, подхватывая его, и пытается усадить в кресло. Но Чонде не усаживается: цепляется за Чанёля руками и ногами, мешает «муры» со смешками и лукаво блестит глазами. – Давай, упрямец, – бормочет Чанёль, расцепляя руки на своей шее. – Буду тебя кормить. Готов поспорить, что ты весь день ничего не ел. Это правда, которой Чонде не может противиться. Тем более его живот предаёт его, громко требуя еды. – Вот! – смеется Чанёль. – Самое честное урчание. Чонде сдаётся и сворачивается в кресле. Чанёль укрывает его пледом, целует в нос и собирает рассыпавшиеся продукты. Потом уходит с пакетами в кухню, вручив напоследок Чонде апельсин, удивительно тёплый и ароматный. Чонде обхватывает его в ладонях, пряча под плед у голого живота. Он думает, что оранжевый фрукт, словно маленькое солнышко, а Чанёль – большое солнце. У него морщинки-лучики в уголках усталых глаз и ослепительная улыбка. У Чонде сердце сжимается, когда он думает, как ему повезло: Чанёль готов принять его любым, со всеми страхами, глупостями-нелепостями и странными причудами. Кот Чонде думает, что у него самый-самый лучший человек. * Чанёль приносит ужин прямо в гостиную. Ставит на журнальный столик тарелки с лапшой, от которых ещё идёт пар. Чонде очень голоден, а густой запах еды манит, но тревожит одно: коты не умеют держать палочки; природой это, увы, не предусмотрено. – Я не буду с рук тебя кормить, – предупреждает Чанёль, принимаясь за свою порцию. Чонде следит за тем, как дёргается его кадык, когда он глотает, и облизывается. Садится в кресле, поправляя сползающий с плеча плед, несмело трогает край тарелки, а потом решает, что ну какого чёрта: он хоть и кот, но двадцать четыре года человеческого воспитания и ладонь с пятью цепкими пальцами позволяют ему подражать этим странным людям в такой простой вещи, как ужин с помощью палочек (потом в этот подражательный список добавляются принятие душа, ношение пижамы и чистка зубов). Чанёль смеётся и щёлкает его по носу. – Му-у-у, – получается у Чонде, рот которого набит лапшой. С кошачьего это переводится как «дурак». – Сам такой, – парирует Чанёль. – Даже для кота ты слишком хитрый. Чонде только пожимает плечами и тянется за чесночной булочкой. * Чанёль долго не может уснуть. Чонде сворачивается у него под боком, чувствуя чужую напряжённую усталость, как свою собственную. И дело не в кошачьих способностях – он всегда тонко ощущал состояние Чанёля ещё до того, как стал котом. Ему хочется забрать всё плохое из сильного тела, всё болезненное и гнетущие. Чонде кладёт ладонь на грудь Чанёля и слушает, как бьётся под ней сердце. – Мур, – просит Чонде. Спи. Он подтягивается в кровати выше и целует плечо Чанёля, который обнимает его одной рукой, а другой – накрывает ладонь на своей груди. И Чонде целует его ещё раз, а потом долго лежит, вглядываясь в темноту, пока дыхание над самым ухом не становится глубоким и сонным. Только тогда он засыпает сам. Ему снится лето. * Чанёль просыпается по звонку будильника, и Чонде вместе с ним. Разница лишь в том, что Чанёлю приходится выбраться из тёплой кровати, чтобы собираться на работу, а Чонде остаётся лежать, наблюдая за ним сквозь полуопущенные ресницы. Под мягким одеялом уютно, а снаружи – зябко. Кожа на голой спине Чанёля покрывается мурашками: это хорошо видно, когда он садится на край кровати, чтобы натянуть носки. – Мау, – глухо выдыхает Чонде в подушку. Чанёль отвечает, не поворачиваясь: – И тебе доброго утра. Улыбается. Чонде этого не видит, но чувствует всем собой. Он бесконечно благодарен Чанёлю, который не хватает за высунутую из-под одеяла ступню, не стягивает с кровати со словами «пора вставать, пора работать», а разрешает остаться дома. Хотя бы на ещё один блаженно пустой день, нужный Чонде, как воздух. Он знает, что Чанёль устал не меньше, хочет всё бросить так же и не тащиться в опостылевший офис, но позволить себе быть слабыми они могут только по очереди. В этот раз слабым оказывается Чонде, свернувшийся клубком и спрятавшийся от настойчивого начальника, от выматывающего повторения в трубку одних и тех же фраз, от которых во рту всё сводит. А ещё – от одинаково застывших лиц коллег, в которых видишь собственное лицо, болезненно серое. И осень за окном такая же серая, сырая и унылая. От неё тоже хочется спрятаться, закрыться в квартире, нырнуть с головой под одеяло и грезить о лете. Чонде надеется, что летом станет легче. Чанёль заглядывает перед самым уходом, чтобы торопливо поцеловать одеяльный кокон куда придётся, и пообещать, что постарается вернуться пораньше. – Не скучай, – просит он. * Чонде скучать и не думал. В конце концов, он же кот. Коты всегда находят занятие по своей кошачьей душе. Чонде долго валяется в кровати, лениво разглядывая комнату, наблюдая, как ползёт вдоль стены солнечное пятно оконного проёма. От такого пристального наблюдения он едва не засыпает снова, но даёт знать о себе утренний голод, вынуждая вылезти из тепла и поплестись на кухню, в которой на маленьком столе обнаруживается завтрак – остывший вареный рис и омлет. Но он всё равно оказывается вкусным, потому что его сделал Чанёль. Для Чонде такие простые знаки заботы до сих пор очень много значат: Чанёлю пришлось встать раньше, жертвуя лишними минутами сна, чтобы всё приготовить, ведь сам он не завтракает, предпочитая обходиться с утра только огромной кружкой сладкого чая. Ещё сильнее Чонде трогает обнаружившаяся на плите кастрюлька с лапшой, заботливо укутанная полотенцем, чтобы подольше сохранить тепло: Чанёль не оставил своего кота без обеда. От этого в груди растёт уверенность, что всё наладится. Что невыносимо медленно тянущаяся осень не будет вечной. Думая об этом, Чонде допивает оставшийся в кружке Чанёля чай, надеясь, что касается фарфорового края губами там, где касался его Чанёль. Это ещё один маленький способ быть ближе, когда по-другому не получается. И каким счастьем оказывается не вылезать из уютной пижамы, не менять её на офисный костюм и не выходить из квартиры под тяжёлое, тёмное небо. В мягкий воротник, так знакомо и привычно пахнущий, приятно зарыться носом и снова грезить, проваливаясь в полудрёму, и не думать ни о чём, кроме хорошего. Чонде так и делает, укладываясь на диване в гостиной, кутаясь в плед. Телевизор он включает по привычке, на каком-то музыкальном канале, а потом мурлычет знакомые мелодии. И более правильным всё происходящее было бы, только если рядом вдруг оказался Чанёль. Провёл бы рукой по волосам, коснулся губами лба. Чонде думает об этом, и коротким мурком в край пледа: – Скучаю. Он действительно не собирался скучать, но у вечно занятого Чонде скучать по вечно занятому Чанёлю – уже привычка. * Субботний вечер они проводят тихо и скромно: полумрак гостиной, горячее вино и голова Чонде на коленях Чанёля. И в этот момент Чонде ни о чём, что случалось с ним раньше, не жалеет, потому что любой поворот не туда, любое слово, сказанное иначе или не сказанное вообще, могли бы не привести его к Чанёлю, в эту маленькую квартиру, к родным угловатым коленям. – Я твой телефон принёс из прихожей, оставил в кухне на столе, – тихо говорит Чанёль. – Там три пропущенных от Чонина и смс от Минсока. Он пишет, что если ты не пришёл на работу из-за внезапной болезни, то в понедельник быть обязан. Желательно со справкой от врача и раскаянием в глазах. – Мур-р-р, – бурчит Чонде. Минсок, заместитель руководителя отдела, в котором работает Чонде, в своём репертуаре: серьёзен и немногословен. Познакомившись с манерой Минсока вести дела, со временем невольно начинаешь или уважать, или ненавидеть его. Чонде ещё не определился, в какую сторону склоняется сам – уважения или ненависти. Одно он знает точно: Минсок будет готов простить один проступок, а потом – заявление по собственному. Пожалуй, он собирается выбиться в начальники, и Чонде не может его осуждать, но и рвения угодить, выслужиться, произвести впечатление – не разделяет. Чонде бы с радостью угождал только одному человеку на всей земле – Пак Чанёлю. Пак Чанёлю, который подхватывает его, сонного, на руки и несёт в спальню, шутливо жалуясь, как же тяжело и трудно, и вообще, господин кот, пожалейте мою спину. Чонде только смеётся урчаще, хватает его за края футболки и получает лёгкий поцелуй сомкнутыми губами. Чонде долго ворочается в кровати, пытаясь устроиться поудобнее, пока не пристраивает голову Чанёлю на плечо, почти утыкаясь носом ему в ключицу. В этот раз Чанёль, расслабленный вином и ленивым вечером, засыпает быстро. Он забавно приоткрывает рот, а Чонде ловит его горячее виноградное дыхание. Чанёль пьянит круче валерьянки. * Утром Чонде просыпается первым. Осторожно, чтобы не разбудить Чанёля, потягивается всем телом. Одеяло сползает, и голую кожу неприятно холодит, но Чонде впервые не обращает на это никакого внимания. Потому что он совсем забыл, каким красивым может быть спящий Чанёль. Иногда Чонде называет себя извращенцем и сам не понимает, почему чужая беззащитность так привлекает его. Почему сердце сжимается от вида такого Чанёля – с распахнутыми губами, лохматой чёлкой, со слипшимися в уголках глаз ресницами. У Чонде в груди поднимается желание спрятать, защитить, охранять до последнего вздоха, и он впервые отчётливо понимает, что Чанёль, который не расслабляется лишний раз и всегда готов решать их общие проблемы, тоже нуждается в том, чтобы позволить себе быть немного слабее. Чонде думает, что в следующий раз маленький отдых должен устроить себе Чанёль, а он сделает всё, чтобы ему было так же спокойной и хорошо, как сейчас самому Чонде. – Мур, – совсем тихонько, чтобы потом не выдержать: податься ближе, сбрасывая одеяло, оседлать чужие бедра и провести пальцами вдоль выреза футболки, задевая кожу. Чонде мягко тянет с Чанёля одеяло, а тот смешно хмурится, просыпаясь, и пытается спрятать лицо в подушке, но потом всё-таки открывает глаза, когда Чонде наклоняется ниже, ловит его щёки ладонями и звонко целует в нос. – С добрым утром, – хриплым шёпотом говорит Чанёль и улыбается. – Кто тут непослушный кот? – Мур, – смеется Чонде. Он стягивает одеяло с Чанёля до самых бёдер, чтобы пробраться ладонями под футболку, огладить живот, поиграть с пупком, почти физически чувствуя, как тяжелеет у него взгляд, когда он рассматривает Чонде сквозь сонный прищур. Чонде облизывает губы, медленно и тщательно. Это самая настоящая провокация, и у Чанёля предвкушающе напрягается живот, но он не спешит включаться в игру, хотя знает, что Чонде чувствует любую его реакцию – по взгляду, по подрагиванию мышц. – Му-у-у-р, – тянет Чонде и томно выгибается, подаваясь назад. Дает Чанёлю полнее почувствовать приятную тяжесть своего тела и увидеть тонкую шею, у самого основания которой ещё не сошёл красноватый след засоса. Чонде улыбается лукаво и касается пальцами своих ключиц, ведёт по груди, а потом засовывает руку под резинку пижамных штанов, обхватывая член. Ласкает себя, пока щёки не трогает румянец, а с губ не срывается первый стон. И только тогда Чанёль не выдерживает, тянет его на себя, чтобы грудью к груди, чтобы смешать дыхания и потереться носом о щёку. – Ты очень непослушный. Бессовестно разбудил меня, – говорит Чанёль, накрывая своей ладонью руку Чонде и не давая ему трогать себя. – Пожалуй, мне стоит запереть тебя в спальне в наказание. Чонде неловко ёрзает, пытаясь отстраниться и вынуть чужую руку из штанов, но Чанёль смеётся и прижимает к себе крепче. – Может, нам ещё немного поспать, а? – спрашивает он ехидно. – Ты такой тёплый и маленький на моей груди, даже не кот – котёнок. Чонде поджимает губы. Он совсем не хочет спать, как и Чанёль, возбуждение которого уже ощутимо даже через плотную ткань одеяла. Играть тоже не хочется, потому что собственный член требует движений, грубоватых и размашистых. От несправедливости хочется кусаться, чем Чонде и занимается: он мягко целует Чанёля в щёку, потом лёгкими прикосновениям губ вдоль челюсти отвлекает и усыпляет бдительность, чтобы затем прикусить мочку уха. Настойчиво. И снова, каждое покусывание чередуя словами: – Хочу. Тебя. Прямо. Сейчас. – Эй, – удивлённо говорит Чанёль, – это ты научился говорить по-человечески, или я вдруг начал понимать кошачий? – Какая. Разница. Возьми. Меня. Уже. Ну! Последний укус выходит болезненным, и Чанёль резко скидывает Чонде на другую половину кровати, нависая над ним, дразняще оглаживая член, а потом целует. Жадно и жарко. Посасывая язык, перехватывая тянущиеся к шее руки, разводя их в стороны, переплетаясь пальцами. Чонде задыхается от влажности чужого рта и остро желает вернуть руку обратно в свои штаны, но Чанёль держит крепко и мучает долго, вылизывая рот Чонде, дуя на кожу под челюстью, оставляя метки у ключиц и припадая влажным поцелуем к кадыку. – Мр-р-р-р, – урчит Чонде громко, не сдерживаясь, и Чанёль сходит с ума, ощущая вибрацию под своими губами. – Сделай так ещё раз, – просит он. И Чонде послушно урчит, растягивая «р», выгибаясь под сильным телом Чанёля, который буквально ложится на него, потираясь членом о бедро. – Чувствую себя гребаным зоофилом, – бормочет Чанёль. – Ты невозможен. Чонде смеется. – Мур. И доверчиво позволяет стянуть с себя осточертевшие штаны и растворяется под уверенными движениями, раскрываясь и притягивая ближе. Он кусает губы, когда Чанёль медленно растягивает его, беспорядочно покрывая короткими поцелуями плечо, и шипит, чувствуя, как Чанёль заполняет его сразу и на всю длину. Чанёль никогда не трахает – Чанёль берёт. А Чонде распадается под ним на части, и каждый стон, каждое движение навстречу грубоватым толчками – для Чанёля. И ему жарко, почти болезненно хорошо, он всхлипывает беспомощно и просяще, когда Чанёль закидывает его ногу себе на плечо и двигается быстрее. Ещё несколько резких движений бёдрами, и Чонде чувствует, как в нём становится влажно. Чанёль смаргивает пот и наклоняется, чтобы благодарно поцеловать его в припухшие губы, а потом довести до разрядки, обхватив член рукой. Чонде кончает, сжимая в себе Чанёля, который, не выходя из него, мерно имитирует толчки, пока тягучая нега долгожданного удовольствия не растворяется окончательно, жаркой волной окатив до самых кончиков пальцев. – Я люблю тебя, – говорит Чанёль, отстраняясь и вытягиваясь рядом. И пусть он мокрый от пота и слишком горячий, и простынь сбилась под Чонде неприятными комками, и сперма течёт между ягодиц, а живот противно-липкий, но им хорошо. – Потому что это ты, – добавляет Чанёль и откидывает со лба Чондэ влажную чёлку. – Потому что это – ты, – шепчет Чонде, перехватывая его руку и кладя её на грудь и чуть левее. Туда, где отчаянно бьётся любящее сердце. * Потом ванная, в которую Чанёлю снова приходится нести Чонде под весёлое «мур-мур-мур». Чонде долго сопротивляется и не хочет вставать под душ, потому что кот. Так положено. Но Чанёль сильнее (и живот неприятно стягивает подсыхающая сперма), так что Чонде сдаётся. И блаженно прикрывает глаза, когда Чанёль намыливает ему волосы, энергично массируя кожу головы. Потом кухня, где Чанёль стоит у плиты, а Чонде – сидит на стуле у барной стойки, укутанный в большое полотенце. Следит за уверенными движениями Чанёля, за тем, как перекатываются под кожей мышцы голой спины и нестерпимо хочет коснуться. Прижаться грудью и, привстав на цыпочках, в самое ухо: – Хочу. Но Чонде только плотнее запахивает полотенце. И бросает весёлое «мур», чтобы поймать тёплый взгляд через плечо. Потом гостиная и длинный кино-марафон, а ещё – немного поцелуев, ленивых касаний и объятий. Чонде жмётся к Чанёлю так, словно хочет врасти в него, мурлычет, потираясь носом о плечо, и хочет умереть от счастья и от того, как Чанёль понимает его. Без просьб, объяснений, вопросов – без слов (по крайней мере, без человеческих слов). Потом снова кухня. И Чонде, обнажённый, сидит на столе, неловко ёрзая по холодной столешнице, но тут же забывает обо всём, стоит Чанёлю развести в стороны его колени и коснуться языком внутренней стороны бедра. Потом ванная, но на этот раз Чонде не сопротивляется. Он окончательно млеет под горячими струями и почти клюёт носом, вяло помогая надевать на себя пижаму. Чонде думает, что девяти жизней не хватит, чтобы любить Чанёля снова и снова. Тут хватит только вечности и ещё чуть-чуть. И уже в полудрёме он чувствует, как Чанёль целует его в макушку и прижимает к себе. * Утро понедельника встречает Чанёля резко раздёргиваемыми шторами и пинком в бедро от встрёпанного Чонде с зубной щёткой за щекой. – Опаздываешь, – бросает Чонде, достаёт чистое белье из шкафа и исчезает за дверью. Чтобы вернуться спустя мгновение, поцеловать Чанёля в лоб, пачкая его пастой, и сказать: – Спасибо. Чонде решает, что котом быть неплохо, но меньше скучать по Чанёлю от этого не получится. Тот так и будет торчать в своём офисе, потому что надо. И об это надо хоть головой словно о стену бейся – никуда оно не денется. Поэтому Чонде собирается прилежно ходить на работу, получать зарплату и дожидаться отпуска, чтобы провести с Чанёлем целую неделю лета уже по-человечески. Теперь у Чонде обязательно хватит сил. * Пятничным утром Чанёль застывает в прихожей. Задумчиво чешет шею, покусывает губу, а потом стряхивает с ноги едва обутый ботинок. Тот с грохотом врезается в тумбочку, на которую следом летят ключи. Чонде выходит в коридор с чашкой кофе и в расстёгнутой рубашке. – Ты чего? – спрашивает он. – Знаешь, я тут подумал, – улыбается Чанёль. – Гав!