Наша реальность

Я принимаю душ в задрипанном мотеле. Вода кажется глянцевой, маслянистой, пропущенной сквозь жидкость для снятия лака, которой пользуется Дженнифер, делая маникюр. Шампунь не пенится, а мне кажется, что я никак не могу выцарапать из мокрых волос ошмётки чьей-то плоти. По ногам струится кровь, вдоль плеч, прямо по подбородку, собирается и стремительно убегает в слив, розово блеснув мне напоследок. Я смаргиваю — и вижу лишь грязные серые обрывки намёка на пену от шампуня, ничего больше. Снова. Снова мы едем чёрт пойми куда и чёрт пойми зачем, просто потому что какая-то девица с томным голосом и гнусавыми всхлипываниями поведала нам историю, коих тысячи. Тысячи историй о том, что ты видел что-то, что тебя окликнул давно почивший в бозе родственник, что кто-то шуршит под твоей кроватью по ночам, а днём там обнаруживаются только пыль и использованный презерватив. Не твой. К сожалению. Джон валяется на постели, на этих одеревеневших от смеси пота и многочисленных стирок дешёвым порошком простынях, спихнув волосатое одеяло куда-то за пределы досягаемости собственных ног. Одеяло розовое, как шмат отрезанного сала, свисая с края постели, напоминает протухший бекон в заброшенной мясной лавочке. Иногда я хочу убить его. Вот просто вытащить пистолет, перезарядить и высадить всю обойму ему прямо в улыбающийся рот и эти хитрые глаза. Иногда я вспоминаю, как он был Молли. И радуюсь, что псина не вздумала мне нагадить на заднее сиденье автомобиля. По крайней мере до сих пор. У него, кстати, ещё осталась привычка чесать за ухом рукой, после он обязательно ругнётся, но метафорические блохи могут быть настоящими, мы оба это знаем. Я вытираю голову почти махровым полотенцем, на котором пятном Роршаха расползается чёрная клякса, прямо на вылинявших цветочках некогда голубого цвета. Снова встряхиваю головой — ничего, пятно пропадает, а волосы не лезут с меня клоками вместе с обрывками кожи. Джон легко спрыгивает с постели, пружины скрипят пошло и натужно, как перетёртые ржавые механизмы или кости в чьих-то дырявых зубах, подходит и зарывает пальцы мне в мокрые волосы. Ржёт, как последняя скотина, когда ерошит их, брызгая водой во все стороны, морщит нос, когда попадает на него же, делает мне рога из прядей, и остаётся доволен своей выходкой. — Всё, я призвал Дьявола, одного достаточно на это отстойное местечко, — он хлопает мне рукой по плечу, натыкаясь на полный скептицизма взгляд. Капли остывшей воды мелко осыпаются с волос ему на костяшки пальцев, блёкло серебрятся, как осколки витринного стекла, когда мне кажется, что он стал ещё выше. Уголок губ невольно дёргается в сторону усмешки, когда он прищуривается в ответ, и есть в этом жесте что-то то самое, собачье, давнее и совсем близкое. Завтра мы снова будем по колено в дерьме, по глотку в чьей-то крови, обсыпаться какой-нибудь дрянью и пытаться кого-нибудь сжечь живьём, а потом ржать на пепелище, раскуривая одну сигарету на двоих, потому что новую пачку этот идиот не купил и выбора нет. Он снова будет шутить про то, как запихал очередной твари за щеку свой просто гигантских размеров член, я снова буду лениво пинать его подошвой грязного ботинка, усмехаясь. Потому что смешно. Позади него что-то шевелится. На самой периферии зрения. Длинное и шершавое, искристое и бугристое, как огромный нарост на ткани материи, ощеривается шипами, поднимает разом все щитки, грозясь продрать саму Вселенную и выползти за пределы привычного вам восприятия мира. Нам-то уже обыденного, наскучившего, набившего оскомину. Извивается, как вытащенный паразит, мне чудятся множественные глаза вперемешку с иголками зубов, хаотично разбросанные по всему телу. Кажется, я меняюсь в лице. Джон замечает это, переводит взгляд в сторону. Он слышит. Я чувствую, как расширяются мои зрачки, что у героинового наркомана, когда он ухмыляется, сжимая пальцами моё плечо сильнее. И достаёт пистолет из-за пояса потёртых джинсов. И мне хочется смеяться, потому что наша жизнь — отвратительно прекрасна.