***
Сехун наблюдает за бушующими волнами, озлобленно окатывающими невысокие скалы, за белой тающей пеной и темнеющим небом на горизонте. Что–то никак не дает покоя, хочется сорваться и войти в штормующие воды, окунуться с головой и вытащить из глубин что–то, известное только, наверное, шестому чувству О. Но парень продолжает сидеть, прислушиваться к звукам неспокойного моря и сжиматься, в попытках спастись от ледяного сильного ветра, сила которого увеличивается с каждой минутой бездумного молчания. Никого на берегу уже не осталось, да и поблизости ни души, лишь маленькая сестренка Сехуна бегает вокруг и слезно просит вернуться домой, где опасное ненастье не достанет их. И юноша соглашается. Берет девочку за руку и идет. Капюшон цепляется за тонкие хрупкие веточки раскидистого дерева у самого дома, и О оглядывается в последний раз на взволнованное море, потемневшее и притягивающее к себе еще больше. Утром Сехун идет на тот берег на работу и вместе с рыбаками обнаруживает обломки корабля и мертвые тела, которые выплюнули зловещие волны ушедшей ночью. У одного из главных, как можно предположить по одежде, но не по лицу – слишком уж оно отдает молодостью, О замечает цепочку с аккуратно выведенными иероглифами «Лу Хань». Сехуну нравится это имя. И лицо парня он считает красивым. И ему чересчур больно от всего этого, он будто может вспомнить, что происходило, когда корабль поедало море, ломая и хороня на своем дне. И он вздрагивает от всей этой боли, испытанной «пассажирами», немигающим взглядом смотря в одну сторону и на автомате поглаживая собаку по кличке Ветер. Иероглиф этого имени он видел утром на повязке, что находилась на руке погибшего Лу Ханя. Этот пес становится ему негласным напоминанием об ушедших по морскому велению из жизни людях. В том числе и о молодом Лу Хане, у которого были прекрасные великие планы на будущее, затушенные соленой водой в легких.***
Маленький мальчик бегает вдоль ухоженных кустов, перепрыгивая через опавшие сухие листики и изображая звуки боя на мечах, выставив руку вперёд, будто у него и в самом деле есть это холодное оружие, а перед ним опасный противник сверкает недобрым взглядом. И так увлекается, что совсем не замечает, что возле него, переминаясь с ноги на ногу, стоит незнакомый мальчонка, с интересом наблюдая за "отважным рыцарем", который в итоге в него, все же, врезается. – Ай... – шипит Лу Хань – тот самый рыцарь, потирая ушибленный копчик, – ты кто? – удивляется он, обводя взглядом незнакомца. – Сын партнеров твоих родителей, – щебечет мальчишка, утыкаясь взглядом в усеянную жёлто–коричнево–красными листами землю, но руку для приветствия все–таки протягивает и как скороговорку проговаривает, – Ким Минсок! Лу на это тихо посмеивается и несильно жмёт маленькую ладошку. – Лу Хань, – с добродушной улыбкой говорит он. Лу Ханю Минсок нравится. Он умный не по годам, знает много историй и шутить умеет. Но взгляд у него отчего–то грустный. И Хань был бы не Ханем, если бы не спросил, нарушая все нормы приличия. Они дети – им можно. Минсок полминуты мнётся, сомневается, что ответить: придуманную ложь или же правду, а потом тянется к внутреннему карману пиджачка, выуживая из него маленькую, не очень чёткую, потёртую черно–белую фотографию, а Лу удивляется красоте мальчишки, запечатленного на ней. – Это мой корейский друг – О Сехун, – объясняет Ким, с нежностью поглаживая большим пальцем край фотографии. А после выливает потоком непрекращающихся слов историю своей жизни, ту часть, что крепко–накрепко переплелась с Сехуном. Минсок его с нежностью называет Ветер за безрассудство, неудержимость, свободу и своеволие, и тыкает пальцем на браслет, который большим кольцом сковал тонкое запястье О, там, на фото даже не видно, но все же висит одинокий, коряво вырезанный, деревянный иероглиф "ветер". Ким однажды сделал. Минсок вообще любил вещицы из дерева мастерить, а О любил их себе забирать и показывать язык, ибо: "Хёёён, ну ты себе таких ещё сто штук можешь сделать, а я коллекционирую может!". Ким смеётся звонко–звонко, вспоминая каждую историю, а Лу завидует молча, потому что у него никогда таких друзей не было. У него их вообще не было с вечными родительскими переездами, только вот такие вот дети партнёров. И Хань неуверенно просит познакомить его с Ветром, пока ещё он в Корее и никуда снова не уехал, а глаза Минсока резко начинают блестеть. И слышится только: "Он умер". Без объяснений и слез. В горле у Лу ком горький, а сердце щемит. Он и сам не понимает почему так больно. Но Ветер, свободный и жизнелюбивый, умирать не должен. Не рано, не когда–либо ещё. Ветер жить должен. Перед глазами Ханя образы бледного мальчика, измученного болезнью, но слабо улыбающегося для заплаканного Минсока. И Лу обнимает Кима, того, что сейчас перед ним, с блестящим отведенным взглядом, а не в картинках внутри сознания, в попытках успокоить то ли его, то ли себя. Отчего же так неспокойно? Позже, белой пекинской зимой, после очередного переезда, Хань заводит кота, который чем–то напоминает ему мальчишку с фотографии. Ветер, как называет его Лу, такой же свободолюбивый и своевольный, как мальчик из рассказов Минсока.***
На место он заявляется неожиданно, его ведь никто и не звал еще, но к офицерам идет уверенно, надменно и грациозно. Костюм идеально сидит на подтянутом теле, перчатки подчеркивают красоту тонких длинных пальцев, что обхватывают дорогую трость, напоминающую о статусе ее обладателя. Сехун осматривается, выискивая зорким глазом улики, пока ему вкратце молодой офицер рассказывает, что же случилось практически в центре Лондона средь бела дня. Усталые глаза цепляются за лежащий рядом труп, обрамлённый темной кровью, на теле которого виднеются несколько аккуратных дыр от пуль. «Парень, молодой еще совсем», – проносится в голове О и он осматривает тело на наличие подсказок, что приведут к убийце или же немного расскажут о безымянном китайце, застреленном так жестоко и на удивление незаметно – и это на одной из главных улиц! Сехун не знает интересно ли ему это дело и брать ли его, но непонятную вещицу, висящую на кожаном шнурке, что пару секунд еще назад аккуратно покоилась в кармане погибшего, забирает и уже дома пытается разузнать, что же значит иероглиф «Ветер» на серебряной пластине, где еще куча непонятных завитушек выдавлено. Принадлежность к секте? К организации? Сехун каждый вечер посматривает на шнурок с висящей на нем пластиной, что покоится на рабочем столе возле подставки с ручками и карандашами. Каждый вечер рыщет, узнает, а днем зарывается с головой в новые дела: частные и те, что дала полиция. О не любит нераскрытые преступления чуть сильнее полиции и обывателей, и этот случай его начинает злить за неимением каких–либо данных по пареньку или подозреваемым. И на самом деле он мог бы отказаться от всей той работы, что валится на него потоком и мешает с головой окунуться в изучение этого «Ветра» и закорючек, в деньгах он уж точно не нуждается, но слишком уж полюбилось это необычное «хобби». И Сехун, если честно, немного ненавидит себя, потому что родился не Джозефом Беллом. Быть может, тогда бы он разгадал эту неподдающуюся ни с какой стороны головоломку, но отступать не намерен, просто хочется уже узнать ответ. Подсказку находят знакомые – связи штука полезная. Кто–то знает кого–то, кто знает кого–то, кто знает китайца, у которого есть такой же жетон (ну или похожий, никто же не разглядывал). Сехун морщится, проходя в далеко не захудалый, но неприятный своей атмосферой (О недолюбливает такие места в силу воспитания, а может и характера) паб, оглядывается и просит позвать человека с прозвищем Крис. Если быть честным, О немного интересно, какое у него имя на самом, ведь и на этого китайца он ничего найти не может, но никто не отвечает за незнанием, и детектив мысленно злится, потому что, что это за люди такие с жетонами, о которых ничего никому не известно. Но вида не показывает. Крис статный, серьезный, молодой, одет в дорогой костюм и знаком с этикетом – Сехун думает, что это один из лучших представителей хозяев пабов. В глазах его О видит запрятанную правду, а спиной чувствует взгляды его охраны, прожигающие и злобные, но такими Сехуна не прошибить – привык уже. Он спокойно протягивает китайцу, заранее подготовленные, вытащенные из внутреннего кармана пальто, знакомую пластину и фотографию с места преступления, и ожидает ответа. Крис смотрит изучающе, молчит, переводит взгляд на Сехуна и ухмыляется едва заметно. – Ну здравствуй, Ветер, – проносится низкий бас по затихшему заведению. А О продолжает выжидающе смотреть на парня. Тот подзывает кого–то, шепчет и поворачивается к детективу. – Хань не успел найти, зато, как я погляжу, ты сам его хорошо нашел, – с грустной улыбкой Крис крутит фотографию в руке, постукивая пальцами второй по лакированному столу. А Сехун подмечает в голове ранее неизвестное имя. – Зачем он должен был найти меня? – интересуется О, не сводя внимательного взгляда с юноши напротив. – Не тебя, а ветер, – объясняет он и снова шепчет что–то на ухо пришедшему пареньку. Тот почти такой же высокий, поджарый, одет, правда, в костюм подороже того, что на Крисе, и выглядит более статным. Юноша кивает и медленно подходит к О, касаясь его руки. Сехун не вздрагивает, а потом замирает, когда будто проваливается куда–то, и видит того молодого паренька, из кармана которого забрал жетон пару месяцев назад. Тот мечется меж замерших людей – бежит от кого–то, кто целенаправленно стреляет без шанса на промашку, но пули все время падают за пару десятков сантиметров от тела жертвы, однако, на очередном повороте, одна проскальзывает в худощавую спину. За ней - вторая и третья. Юноша падает, а через секунду поток обывателей оживает и вновь начинает течь в своем привычном темпе, пока одна из женщин не замечает упавшего парня, утопающего в собственной крови. Через еще секунду Сехун в баре, напротив Крис, а того странного юноши, стоящего рядом с О, и след простыл. Впервые Сехун дает слабину и с непониманием оглядывает помещение. Он только что увидел, как произошло то преступление? Но что это было? Наркотические пары? – Что ж, Ветер, твое последнее желание Тао исполнил, как я понимаю? Ты же хотел только тайну дела Ханя разузнать? – Крис улыбается предвкушающе–злобно. – Прости, но тебе, как я погляжу, силы ни к чему, – и на этот раз к руке Сехуна прикасается хозяин паба. О просыпается в своем доме, дворецкие удивляются: они не видели, как пришел господин. Из воспоминаний только имя Лу Хань, маячащее на задворках сознания, и смерть без подробностей, но с никому неизвестным лицом убийцы некогда неизвестного китайца. А еще серебряный жетон на кожаном шнурке на шее с перечеркнутым «Ветер».***
Девушки в ярких, чем только не украшенных, платьях, громкая музыка, излюбленный джаз из каждого окна, сотни пузырьков в бокале и не заканчивающийся смех со всех сторон, в своих же легких. Именно такими Лу Хань запоминает двадцатые. Ревущие двадцатые. Среди всего этого балагана, который молодежь называет весельем, вполне четким и почти осязаемым воспоминанием маячит парень в белом костюме, который уж слишком идеально сидит на его поджаром красивом теле. Этот парень улыбается Лу с большого экрана кинотеатра, да так, что у бедного Ханя сердце пропускает удар, из головы бесследно исчезают мысли о сюжете, и начинают течь слюни, пока взгляд не отрывается от одной невозможной фигуры. После сеанса, под громкие обсуждения закончившейся драмы и планов на ближайшие пару часов, Лу падает на рядом стоящий диванчик, хватается за сердце, и думает, что сошел с ума. С плаката напротив на него глядит чертов О Сехун, который в главной роли в той уже ненавистной драме, и которому уж слишком идут костюмы, и Хань вопрошает тихо и жалостливо, за какие же грехи он так с ним поступил, без надежды на ответ. Когда дело касается выбора партнера Лу не особо волнует пол, и он искренне верит, что все живут по такому же принципу. Вы вообще видели нынешнюю молодежь? Садом и Гоморра отдыхают по сравнению с ними. Поэтому когда он вновь окунается в мир душных помещений, наполненных джазом и сладким шампанским, не медлит в попытках разузнать информацию о том актере, что ворвался обжигающим пламенем в сердце, а может и добиться с ним встречи. Мальчик он не бедный и друзья его люди не простые. И... Бинго! Его друг знает кого-то, кто работает на съемках вместе с этим О Сехуном. И, конечно же, этот незнакомец может провести влюбленного фаната Ханя на съемочную площадку за определенную плату. Через неделю, когда съемки возобновятся. Знал бы тогда Лу Хань, что за неделю мир умеет переворачиваться с ног на голову. Лу Хань готовится к важному для него дню так, будто сам принимает участие в съемках, да чего там - будто он главную роль в экранизации бестселлера. Главная роль в слезливой драме, такой, которая понравится всем молоденьким глупеньким девочкам, рассказывающей о безумно влюбленной в образ идеальной звезды кинематографии фанатке. Лу самому смешно, а сердце лишь кульбиты выделывать умеет - ему не до смеха. До дня "икс" двое суток: Хань уже нежится под теплыми лучиками в мягкой кровати дорого номера в Калифорнии, подобранная одежда висит прямо напротив, напоминая о счастливом будущем, а сны только и наполнены, что О Сехуном в белом костюме. Черт бы побрал этот белый костюм! За сутки ноги уже начинают немного подрагивать, нервная улыбка не сходит с лица, а сердце щемит от сладостного ожидания. Преддверие судьбоносной встречи кажется до безумия сладким, но и невозможным до боли в легких – воздуха не хватает от стресса. – По пути на съемки был убит знаменитый актер О Сехун... – вырывается из колонок машинного радио, когда Лу Хань с улыбкой осматривает сменяющиеся пейзажи, приближающие его к тому самому павильону, где сегодня состоится встреча. Должна была состояться. Улыбка не сразу сходит с его лица. Сердце реагирует как-то быстрее, разбиваясь. Ханю смешно: от чего ему ломаться, если он даже в живую не общался с этим О Сехуном, да и видел его только на экране и преследующих на каждом шагу плакатах. Перед глазами образ разгоряченного металла, с остервенением впивающегося в фарфоровую кожу виска Сехуна; на глазах слезы, а в горле подступающая тошнота. Он резко просит водителя остановиться, выходит и сгибается пополам, жалобно скуля, не в силах произнести и слова, чувствуя горячие слезы на щеках и кисло-горький привкус во рту. Мысли опустошились быстрее желудку. Пару дней он пытается прийти в себя не зная от чего, не в состоянии объяснить поведение своего тела. Через еще несколько узнает, что фанаты писали иероглиф "ветер" в знак поддержки, не вдается в подробности почему именно этот, но по прошествии еще трех дней получает отливающий золотом кулон с похожими на то слово завитушками. Где–то, в его обедневшей в тридцатые шкатулке с дорогими аксессуарами, он затеряется на пустом бархатном дне, но Хань так и не решится его продать.***
Луна мутная, будто бы смотришь на нее через грязное стекло привычных ворчащих военных машин, небо с самого вчерашнего утра не отпускали полупрозрачные исхудалые тучи, напоминая своим удручающим видом изнеможённых войной солдат: не только тех, которые разделили мундир с Сехуном, но и тех, кто был формальным врагом. Формальным – потому что не сделали эти мальчишки друг другу ничего, за что можно было убить, но приказ был, они присягнули и разменяли жизнь на честь и запись в истории в виде цифры в общем количестве погибших непонятно за что. Победы не будет, будет мирный договор, совсем не оправдывающий всей пролитой крови. Спросить же «за что отдали жизни?» будет уже, по понятным причинам, некому. За всеми ненужными, по крайней мере, солдату, мыслями, наслаждаясь на удивление спокойной тихой ночью, прохладой влажной земли и запахом весеннего леса, не испорченного побоищами: у него лишь десять минут на это, после – в путь, весь его отряд сгинул в лету, сейчас нужно было дойти до лагеря, молясь всем богам, чтобы не встретить кого из чужих, Сехун почти не замечает копошения неподалеку, но вот приглушенные китайские речи до его слуха все–таки доходят, пробуждая сознание. Война - не то место, где можно расслабляться и обдумывать вечное. Оружие наготове, шаги аккуратные, выверенные, О подходит со спины, ориентируясь на голос, но врасплох застать может лишь уже почти труп, из последних сил медленно бормочущий что–то, придерживающий, скорее всего, кровоточащую рану одной рукой и сжимающий кулак второй. Сехун может пристрелить его прямо сейчас, враг как–никак, но что–то не дает. Жалость, быть может? И он прислушивается к едва слышным речам, в которых парень клянет себя, командира и все, на чем свет белый стоит за глупую погибель в дебрях леса. «Даже не похоронят», – он усмехается, а О не по себе становится и он сглатывает тяжело, пытаясь избавиться от образовавшегося посреди глотки кома. – Подслушивать не хорошо, не учили? – вновь хрипло–тихий смех доносится до ушей Сехуна, и он отмирает, понимая, что все–таки заметили. Даже умирающий распознал его, а ведь парень так старался быть незаметной мышкой! – Опусти ты его уже, у меня все равно ничего нет, и иди сюда, хоть умирать не в скуке буду, – голос становится еще более хриплым, паузы между словами удлиняются, а кулак сжимается сильнее, аж костяшки белеют. Сехун опускает оружие, забыв о нем совсем уже, проходит вперед и присаживается напротив, вглядываясь в темноте в болезненно–бледное лицо. – О Сехун, – кивает он головой, подмечая, что человек напротив – еще мальчишка совсем, сгинет так и не повидав в жизни ничего, кроме войны, да еще и в таких условиях. – Лу Хань, – юноша старается натянуть улыбку, но от резкой боли кривится и шипит. Совсем немного осталось. – Представляешь, с таким ранением и столько часов проходил! – он будто гордится, но в глазах, на дне, под принятием неизбежной участи, плескается боль от разбившихся надежд на то, чтобы наткнуться на своих и выжить в этой заварушке, а после внукам рассказывать, как дед когда–то чуть в корейском лесу не погиб, но чудом выжил. На войне чудесам не место, правда. Сехун смотрит с жалостью и сожалением, он бы рад помочь – да не может. От бессилия выть хочется – привычно. Хань качает головой, медленно, глаза уже закрываются. – Не нужна мне жалость, – выдавливает он из себя. – Расскажи мне сказку. Хорошую. Чтобы я в ней остался, – по щеке стекает слеза, парень бы рад стереть ее, но сил нет. За него это делает Сехун, аккуратно укладывая падающую от бессилия голову себе на плечо. – Хорошо, – О собирается полсекунды с мыслями и начинает, но прерывается, когда замечает поднятую дрожащую руку. Та, что была зажата в кулак. – Вот. Так хоть кто–то будет помнить, – и в протянутую Сехуном руку, хотевшую остановить ненужные лишние движения «врага», причиняющие большую боль, падает солдатский жетон. – Сказка, – напоминает Лу, давясь словом. – Я хочу увидеть маму, – шепчет из последних сил он. Голос О приятный на слух, убаюкивающий. Сехун рассказывает даже тогда, когда понимает, что тело рядом ослабло и испустило последний вздох. Он заканчивает сказку, заканчивает так, чтобы Ханю было хорошо остаться там. После, аккуратно укладывая его тело на землю, накрывает шинелью, в которую некогда кутался бормочущий о ненависти к глупости командующих Лу, убирает во внутренний карман, да так, чтобы точно не потерять, жетон и не оглядываясь, уходит, вжимая голову в плечи то ли от ветра, то ли от накатывающих эмоций, и погружаясь в мысли. На обратной стороне пластины неровными полосками выцарапано "Ветер" в самом углу. Сехун не знает, что это значит, у Ханя совсем не было времени рассказать что–либо о своём прошлом – это добавляет большей трагичности в его историю, но с некоторой нежностью и трепетом всегда проводит пальцем по кривой надписи. Он проносит память о нем до конца своих дней, даже внукам рассказывает об одном отважном китайском офицере, погибшем в корейском лесу.***
– Ну Лухаааан, – прокричали с другого конца комнаты. – Нет, – уверенно ответил Хань, недовольный и сердитый. – Давай выпьем баббл-ти?.. – неуверенно предлагает Сехун, надеясь чаем спасти свое положение. Но даже этот чудо–напиток не помогает. – Хён?.. – Кто-то вспомнил, наконец-то, об уважении к старшим! – Лу всплескивает руками в удивлении и покидает комнату. Сехун лишь хмурится, складывает руки на груди и с гордо поднятой головой идет играть с Чанелем на приставке. "Перебесится и сам придет, а то принцессу из себя строит, бегать за ним еще, пфф!". Первый раз они встречаются, когда Лухан оттягивая оттопыренное ухо Чанеля, ведет того в школу под тихие шипение и поскуливания. Пак тогда уроки вздумал прогулять, ну а что, родители же в командировку уехали и оставили его одного... Ну или с каким-то там сыном их друзей, который два дня не появлялся в доме этого безответственного подростка–недозадрота. Сехун прыснул в кулак тогда, завидев сморщившееся от недовольства и боли лицо друга, которого довели аж до парты и усадили на стул, поблагодарил незнакомца, притащившего этого разгильдяя на физику, но взгляда так и не поднял, рассматривая поверженного Чанеля. В то время Лу Хань решил ни на шаг от Пака в его свободное время не отходить – наказание, как он это назвал. Ну а О не отходил от Чанеля, потому что тот был, к счастью или к несчастью, кто знает, его лучшим другом, с которым они так любили поиграть на приставке вместо зубрежки домашнего задания. В последствие, Хань оказался не таким уж плохим парнем: интересным, веселым, и в FIFA ему не было равных. За что именно О в него влюбился, сам Сехун сказать не мог точно, за это ли, а может за его красоту, или еще что, но факт остается фактом, и вот уже два года прошло, Сехун на втором курсе вместе с Чанелем, они оба все такие же недо–приставочные–задроты, и Лу Хань все еще слишком хорош в FIFA. Только теперь приглядывать Ханю приходится не за прогульщиком–сыном друзей родителей – Чанелем, а за прогульщиком–своим парнем Сехуном. Но Лу не против. В этот раз никакого "ветра" нет и не предвидится, лишь может в голове у них, когда они творят глупости, не желая думать о последствиях? Они ведь, наконец–то, встретились. И в этот раз это знакомство продлится чуть дольше, на что надеется Лухан, подумывая какие же у них будут обручальные кольца. – Баббл–ти и свидание. Поглядим, может и прощу, – деловито говорит вошедший в комнату Лухан, Сехун ему лишь улыбается, кивая, и приглашает сыграть в FIFA, на что Чанель фыркает и уходит на кухню: ну не любит он проигрывает. И счастливые парочки тоже недолюбливает.