***
Днём Скамандер такой, как обычно. Немного рассеянный. Норовящий наступить куда-то не туда и чудом не упасть, успев ухватиться за ручку шкафа. Неуклюжий — и при этом поразительно ловкий, настолько, что у Тины не раз захватывало дух при виде него, балансирующего на краю пропасти, только лишь чтобы поймать очередную магическую зверушку. Чтобы возвратиться обратно, усталому, бережно прижимающему к груди хрупкое живое сокровище — а затем снова броситься вперёд. Невозможный. Россыпь рыжих звёздочек-веснушек, создающих уникальную карту прямо на его поразительно несовершенном и вместе с тем — идеальном лице. Тина любит наблюдать, как в солнечную погоду они становятся ярче, и думает, что теперь и в самый дождливый день для неё всегда будет ясно. Потому что рядом светит персональное солнце. Яркое, тёплое и до боли в груди и мурашек на кончиках пальцев родное. Космическое, кажущееся неземным, но при этом на этой самой земле живущее. Неловкий пришелец, который каким-то чудом оказался на их крохотной планетке. Днем Ньют улыбается так, что сердце быстро-быстро стучит, глупое, заставляя щёки краснеть, а колени — дрожать. Оборачивается на её зов, дразнит непослушными рыжеватыми вихрами, в которых играют солнечные блики. По ним так нестерпимо хочется провести рукой, и Тине интересно, как отреагирует Скамандер, если она всё-таки это сделает. Днём Ньют протягивает свою сильную, покрытую сетью царапин и шрамов, руку и ведёт за собой. Туда, где перед Тиной открывается поразительный новый мир, от которого захватывает дух и от которого — как бы смешно это ни звучало — ей снова хочется верить в чудеса. Не в те, что аккуратно и педантично рассматривает МАКУС, не в те, что используют мракоборцы в своей подчас пугающей деятельности — в те, что хранит в себе человеческое сердце. Хранят зелёные глаза, весёлые искорки в которых, кажется, могут заполнить теперь весь её мир. Хранит тихий голос, от которого по коже сетью разбегается множество мурашек. Хранит нескладная фигура, которую она давно — или, может быть, сразу — начала узнавать издалека. Хранит Ньют — весь, целиком и полностью сотканный из волшебства. Он сам — магия, и порождён ею, являясь чудом, таким же явным, как и его чемодан и палочка. Днём Ньют берёт её с собой, приоткрывая дверцы собственного, обычно скрытого от людей, мира. И Тина ценит это доверие, не спрашивает лишнего, ступает по нехоженым тропкам сердца волшебника, подмечая про себя всё больше и больше деталей характера её нового друга. Ньют храбр, и это то, в чём никто и никогда её не разубедит, даже сам Ньют. Об этом всегда будет напоминать шрам на его левой руке, которой он закрыл её от разъяренного джарви. И та памятная ночь, в которую он слёг с высокой температурой только из-за того, что полез вытаскивать Тину из озера ночью, а затем одолжил своё пальто. И ожог на правом плече — подарок от огненного краба. Который, между прочим, напал сначала именно на неё, Тину, но пострадал в итоге всё равно Ньют. Ньют храбр, но, кажется, тем, кто больше всего в этом сомневается, является он сам. Днём Ньют делает всё — возможное и невозможное, чтобы спасти весь мир и сделать ещё немного. Ведь иначе день может пройти зря. Он кормит животных, купает, разговаривает, корчит рожи и ласково треплет по шерсти/коже/рогам (нужное подчеркнуть). Он находит их, ловит, подвергается нападениям, залечивает раны и снова идёт вперёд. Он делает всё — и ещё капельку больше. Днём Ньют ни за что не позволяет себе быть слабым.***
— Погоди… нет, пожалуйста, нет! — Тина третий день подряд просыпается от этих криков. Потому что третий день Ньюту снится один и тот же сон: как он спасает девочку-обскура и как тут же теряет её. Узнаёт она это по обрывкам фраз, что срываются с родных губ — потому что днём позволить себе рассказать об этом Ньют, конечно, не может. Она подходит к кровати, где на простынях мечется кажущийся сейчас таким хрупким волшебник. Подносит руку к лицу и тут же замирает. Осторожный, еле заметный свет на конце её волшебной палочки выхватывает из цепких лап тьмы знакомые черты. И Тина хочет сесть рядом, обнять, прогнать эти кошмарные сны — но не может. Нельзя. Это ей не позволено. Дело даже и не в том, что они спят на разных кроватях и в том, что вроде бы вместе, а вроде — и нет. Дело в том, что Ньют, скорее всего, тут же вздрогнет и неминуемо проснётся. Посмотрит озадаченно, прямо в душу, своими самыми невозможными на свете глазами, смутится, неловко пробормочет что-то не в тему… и отныне будет спать где-то отдельно. Там, где никто не сможет пробраться за столь основательно построенную стену «я всё могу, и никто помогать мне в этом не должен». Слишком долго он жил один, доверяя лишь своим диковинным подопечным. Не драконов, не василисков, не кого-либо другого боится он больше всего. Людей. И нужно очень-очень постараться, чтобы Ньют, который живёт днём, не прятал от неё того Ньюта, который пробуждается по ночам. И она будет очень-очень стараться, потому что иногда Ньют бормочет во сне — тихо, почти неслышно. Это если, конечно, не слушать.