Hold me

Не могу сказать, что меня трясёт — самопроизвольное дерганье ноги не в счет, это привычное. Просто каждую секунду что-то внутри обрывается, оставляя пространство под легкими заполненным звенящей пустотой. Разблокировать-заблокировать. Разблокировать-заблокировать. - Как он? - спрашивает Спенсер, имея в виду, разумеется, моего отца. Я коротко дергаю плечом, потому что не знаю, и нет ни хороших новостей, ни плохих, так что радоваться или огорчаться — выбирайте сами. Разблокировать-заблокировать. Что до меня, то я, пожалуй, выберу бояться неопределённости и нажимать на кнопку блокировки, пока она не сломается — или пока что-нибудь не изменится. - Две минуты до выхода в эфир, - кричит кто-то, а затем мой телефон вырывают из рук, и когда я поднимаю глаза, то вижу хищного вида женщину. Губы раскрашены красным, в левом ухе, помимо серебряной серёжки — гарнитура, в руках — планшет с какими-то записями и мой телефон. Я запоздало вспоминаю, что меня уже раза три попросили отложить его в сторону. Она вздергивает аккуратную бровь и говорит: - Райан, нам нужно, чтобы ты был с нами. Не возражаешь? Я открываю рот, готовый сорваться и высказать всё, что накопилось во мне за последние семнадцать часов, но Спенсер за её спиной мотает головой, и я безвольно молчу, глотая ртом воздух, как рыба. Он прав. Я и забыл, что в паре «интервьюер-гость» правила всегда устанавливает интервьюер, потому что мы слишком зависимы от публики, мнением которой он руководит. И, конечно же, я не захочу, чтобы сколько-там-у-нас-тысяч-фанатов обсуждали мои семейные проблемы. Быть знаменитыми оказывается совсем не так весело, как мы себе представляли. Меня не трясёт, но мне жизненно необходимо, чтобы всё это закончилось. Женщина, ласково улыбнувшись (меня передёргивает), отходит. С моим телефоном. Спенсер, сочувственно хлопнув меня по плечу, тоже. Здесь удобные стулья, но сидеть на них кажется сущей пыткой, и я всерьёз не представляю, как выдержу это. Как назло, подавляющему большинству людей кажется, что если человеку плохо, его лучше тактично оставить в покое и не трогать, так что даже те, кто знает, не пытаются сейчас помочь. Спенсер вполголоса обсуждает что-то с Джоном, Ури вовсе исчез из поля зрения. И я со своим страхом — один на один, и теперь нет даже телефона, в который можно было бы вцепиться, так что всё плохо ровно настолько, насколько могло обернуться. Кажется, я куда-то вырубаюсь на пресловутые две минуты, а когда снова прихожу в себя, парень, которому выпала возможность задавать вопросы, уже вовсю ею пользуется. Меня не трясёт, и если бессонная ночь как-то и отразилась на моём лице, то макияж прекрасно это скрывает, а значит, у меня всё замечательно. Я искренне рад, что нас пригласили, и, разумеется, вовсе не думал, что школьная игра в рок-группу станет чем-то настолько большим, но бесконечно счастлив по этому поводу. Вопросы идут по стандартному избитому сценарию, пока ведущий не решает пройтись по несчастному телефону. - Твой нам пришлось забрать, верно? - и меня холодом обдает от осознания того, что произойдет, если я не придумаю, как спрыгнуть с этой темы. Я не могу придумать, как спрыгнуть с этой темы. - Да, - отзываюсь сухо, слабо надеясь на то, что это наведёт кого-нибудь на мысль о неуместности. - Но мы были вынуждены буквально вырывать его из твоих рук. «Эй, Райан, нам надо снимать это с тобой»! - Да, - мне приходится прикусить щеку изнутри, чтобы голос звучал относительно спокойно. - Не могу сказать, что признателен за это. - Не переживай, мы вернём его, - заверяет парень, улыбаясь так весело, что одного его хватило бы для компенсации полудюжины мрачных меня. Его нельзя упрекнуть: ситуация "юная звёздочка жить не может без мобильника" действительно довольно забавна. Я бы сам посмеялся, не будь в ней главным действующим лицом. - Неужели всё плохо настолько, что ты не можешь оставить телефон даже на то жалкое время, которое мы здесь говорим? - Да, - в третий раз отвечаю я. Выходит почти вызывающе. Я переворачиваю ладонь, чтобы показать подрагивающие пальцы. - Меня трясёт, - потому что это правда, вот теперь меня действительно трясёт, и я даже не знаю, от обиды или от беспомощности. Это, наверное, выглядит жалко. Это и должно выглядеть жалко — быть настолько не в состоянии посмеяться над собой, выдавить пару очевидных шуток и спокойно перейти к следующей теме. Но я сейчас готов встать и уйти отсюда, плюнув на то, как это выглядит, потому что мой отец в ужасном состоянии, и я почти не спал сегодня, и моя группа тоже улыбается, и никто будто не видит, что меня тошнит от волнения, и - и все моё сопротивление вдруг враз ломается, потому что Брендон неожиданно берет меня за руку. - Все хорошо, - говорит он с лёгкой улыбкой, но мы знакомы достаточно долго, чтобы отличить её от тех, которыми он реагирует на смешные шутки. - Ты будешь в порядке. Его тёплые пальцы крепко сжимают мои, потихоньку успокаивая дрожь, возвращая из неприятных мыслей в «здесь и сейчас». И пока наш ведущий громко смеётся, потому что, видимо, держащиеся за руки парни — это действительно смешно, я понимаю, что готов расплакаться, как девчонка. Потому что мы с Брендоном никогда не говорили о том, что между нами происходит, и вряд ли когда-нибудь заговорим. Потому что он сидел со мной почти всю прошлую ночь, когда из-за плохих новостей я не мог уснуть, и держал меня, пока я не вырубился прямо на его плече. Потому что на следующем же интервью я наверняка услышу «без понятия, откуда берутся слухи, будто мы встречаемся, мы же просто шутим» - но если любые прикосновения и почти-поцелуи на сцене ещё можно возвести в ранг шуток, то это — нет. Потому что он спас меня за меня, не выдав при этом ничего из того, чего не стоило выдавать, и потому что я никогда не смогу толком выразить то, из-за чего горло дерет, как от ангины, а чужие руки успокаивают одним прикосновением. И кто-то снова уже говорит, а Брендон чуть ослабляет хватку — хочешь, иди — но я вцепляюсь в него, и он не отпускает. И мне позорнейшим образом страшно уже не за отца, а за то, что однажды он меня всё-таки отпустит.