Позволь дать тебе всего один совет

— Его стиль изменился… — Что вы имеете в виду, Яков? — девушка отставляет в сторону смятую пустую бутылку «Красного Ключа», внимательно посмотрев на тренера. — Витя больше не катается так, как раньше. Из его манеры пропадают омежья нежность и мечтательность, — холодно отрезает мужчина, не отводя от подопечного хмурого взгляда. — Да оклемается еще. Мало ли что на него повлияло. — Шуруй на каток, баба! — раздается полный гневного негодования крик, отвлекая всех присутствующих от своих дел. — О. Юрочка! — мило лепечет девушка, стиснув трудного подростка в удушающих объятиях. Плисецкий изо всех сил старается вырваться, но безуспешно. Русская женщина держит крепко и уверенно, не давая лишний раз даже воздуха глотнуть. — Отпусти! Отпусти, карга! Удушишь! — Какой же ты крикливый, — дуется фигуристка, но все же ставит мальчишку на землю. — Глупая баба, — лишь бурчит тот в ответ и выходит на лед. Виктор выверенно приземляется после четверного тулупа. — На, выпей. На тебе лица нет, — бутылка с прохладной жидкостью касается светлой макушки обычно вечно позитивного русского чемпиона, и он благодарно мычит, опустошая ее наполовину чуть ли не одним глотком. Утолив жажду, спортсмен сжимает пластик в руках, отрешенно уставившись на бортик прямо перед собой, и погружается в какие-то свои мысли. Мила только фырчит. И прижимает Виктора к себе, с присущей только русским женщинам нежностью погладив по затылку. Мужчина расслабляется, прикрывая светлые глаза, подернутые пленкой задумчивости и измотанности — на льду Никифоров всегда выкладывается на полную, и совсем не важно, что там Яков говорит на этот счет. — Ты сегодня хорошо потрудился, — уже куда более ласково произносит девушка, наблюдая за стараниями Плисецкого — подающего большие надежды молодого альфы. У Виктора много проблем, но самой большой из них является его омежья натура. Омегам тяжело по жизни, но особенно невыносимо в мире спорта, к которому Никифоров как раз и принадлежит. Постоянная нервотрепка, скандалы, интриги, попытки журналистов влезть в личную жизнь, выяснить как можно больше подробностей о том, как такой завидный холостой омега переживает свои критические дни, не имея ни одного партнера… Ни для кого не было секретом, что русский чемпион одинок и не состоит ни в каких отношениях. И если в молодости слухи о его любовных связях имели вполне себе правдивое основание, сейчас Никифоров был совершенно свободен, и не было ни одной предпосылки к тому, что фигурист собирается в этом хоть что-то менять. С одной стороны, причины вполне понятны: о какой искренности в отношениях может идти речь, когда ты чуть ли не самый популярный немеченый омега, что так безмерно хорош собой? У Виктора ведь даже друзей-то толком нет. Все чего-то от него хотят, в чем-то нуждаются, и редко когда ему это приносит хоть какую-нибудь пользу, кроме очередных деловых связей. И все же ему бы стоило подумать о будущем, ведь совсем скоро выдающийся фигурист подойдет к порогу, когда весь омежий цвет, так и не послуживший своей природе, попросту угаснет за ненужностью, закончившись вместе со спортивной карьерой. — Ты прямо как моя мама, — смеется чемпион, окончательно себя отпуская. Всего на пару минут. — Ты это уже говорил, — вздыхает девушка, перебирая серебристо-белые пряди. — Когда у тебя?.. — Скоро. Мил… — Ключи у тебя есть, но если что — звякни. Я подъеду, — прерывает Никифорова девушка, вмиг став серьезной. Все время своей течки Виктор проводит в доме единственной подруги-беты, которой абсолютно плевать, сколько у него там наград и медалей и какой он великолепный холостяк. Настолько доверительными их отношения стали совершенно случайно: в самый неподходящий момент у Никифорова началась течка, таблетки он благополучно забыл и, откатав произвольную, спешно заперся в раздевалке, лишь бы никто не видел его в таком состоянии. Девушка, выступавшая в женской номинации сразу же после закрытия им мужской и зашедшая сменить костюм на нормальную одежду, там его и нашла, с независимым лицом снеся дверь с петель. Никифоров скулил, сжавшись в комок. Тупая всепожирающая боль поглощала его с каждой секундой все больше — годы приема подавителей давали о себе знать и побочные действия совершенно не собирались обходить спортсмена стороной. Мила с привычной для русской беты-женщины невозмутимостью взяла его на руки, отвезла к себе домой и снабдила всем необходимым: безопасным болеутоляющим и покоем. Уже многим позже фигуристка призналась чемпиону, что сама дрожала от страха за спортсмена и готова была примитивно разреветься в любой момент от собственного бессилия. — Спасибо, — Виктор улыбается, поднимаясь со скамьи, и с самым независимым улыбчивым видом возвращается к остальным, будто бы это не он сейчас хандрил на скамейке, сняв маску редкостного раздолбая. Мила только закатывает глаза. Пытаться хоть что-то сделать с этим парнем совершенно бесполезное занятие. — Ты видела? — хриплым после сна голосом спрашивает Никифоров, возникая в дверях кухни. — Я тебе сейчас все твое мужское достоинство превращу в отстоинтсво! Пошел отсюда! Вон, кому сказала! Бараны! Тупоголовые секс-машины! — девушка ругается, скидывая толпу похотливых альф с лестницы. И пусть течка у чемпиона закончилась около суток назад, запах еще выветриться не успел, и доведенная до ручки за неделю подпорожного караула Мила готова убивать. — Уроды членоголовые! Виктор тихо смеется, наблюдая за боевой подругой. — Чего у тебя там? — сдув челку с глаз, задает вопрос девушка, едва ли захлопнув в очередной раз взломанную входную дверь. Никифоров только протягивает ей телефон, включая какой-то ролик из Японии. — Вау, а он неплох. Дай угадаю, ты поедешь? — Бинго! — подмигивает мужчина, продемонстрировав все свои белоснежные тридцать два. Мила звучно прикладывает ладонью себе по лицу. Ну вот как с ним можно спорить… — Ты хоть таблетки возьми. Он, конечно, выглядит как пусечка, но альфью натуру так просто не скроешь, гляди, — ткнула на паузу Бабичева. — Видишь, как руки поставил? Мелочь, но все же. — Ты всегда замечаешь больше, чем я, — хохочет Никифоров. — Ну кто-то же должен тебя защищать, раз ты у нас такой неприступный и одинокий, — фыркает девушка, попытавшись все обернуть в шутку. Получается не очень, пусть оба спортсмена делают вид, что их это совсем не задело. — Виктор, т-там интервью у-у спортсменов из России берут! — врывается в комнату чемпиона Кацуки, тяжело дыша. — Что такое, Юри? — И-интервью! — И? — тренер улыбается, подперев щеку ладонью. — Так о тебе же! Никифоров изящно поднимается с кровати, едва ли заметно нахмурившись. У кого именно они берут интервью? — «Как вы относитесь к столь ошеломительному успеху пятикратного чемпиона мира — Виктора Никифорова?» — вопрос журналиста вызывает у блондина усталый вздох. Ну сколько можно-то, ей-богу… — «Вы хотели спросить, не завидую ли я, верно? — насмешливый голос Милы немного отрезвляет. — Честно? Нет, я ему не завидую. И вообще, я искренне рада, что он достиг таких высот. Это повод для гордости, не находите?» Никифоров смеется в кулак. Бабичева умеет ставить на место. — «И все же, как женщина, вы никогда не испытывали чувства зависти оттого, что все внимание, как мужское, так и женское, по большей части направлено на него?» — «Здесь завидовать нечему, — холодно отрезает фигуристка. — И на вашем месте я бы больше не задавала никому таких вопросов. Не то рискуете остаться без чего-нибудь важного. Всего доброго». — «П-постойте, Мила. Еще вопрос! Ходят слухи, что вы очень близкие друзья с Виктором, это правда?» Виктор вздыхает снова, переводя хмурый взгляд на своего подопечного. Юри непонимающе смотрит в цветной экран, жадно ловя каждое новое слово. — Странно, и чего она так взъелась… — На все свои причины, Юри, — изображает мягкую улыбку тренер. — Я, пожалуй, вернусь к себе. — Все в порядке? — осторожно интересуется парень, обеспокоенно глядя на Никифорова, но тот лишь небрежно отмахивается: — Да, в полном. Не беспокойся. Юри, разумеется, беспокоиться стал. — Погоди, Юри! Дай передохнуть, я не такой выносливый! — страдальческий стон Виктора выводит японского фигуриста из состояния сосредоточенности, и он, передумав выполнять очередной четверной прыжок, подъезжает к Никифорову. Чемпион уже давно сполз на лед, прикрыв глаза от усталости, и так и сидит, переводя дыхание. В мозгу Кацуки что-то щелкает. Удивленный взгляд русского можно было бы снимать на камеру — вряд ли кто-то когда-то видел такую степень удивления Никифорова, и его можно понять. Только когда Юри опускает его на скамейку, тренер поднимает на него взгляд, но не успевает ничего сказать. — Извини, я потренируюсь еще немного, — просит японец, смущаясь своей наглости. — Ты можешь идти, если хочешь… — Я посижу, — полушепотом отвечает Виктор, разглядывая парня по-новому. Он настолько силен? Никифоров никогда не считал себя пушинкой, стройность-стройностью, но мышечная масса никуда не денется. И если Мила могла его поднять в силу своего роста, второго пола, да и национальности, маленький и на первый взгляд хрупко-неуклюжий Юри впечатление силы не производил совершенно. А тут… даже ведь не запыхался, хотя тащить спортсмена ему пришлось прилично. — Юри! А ты сильнее, чем кажешься! — Наверное, — растерянно отзывается Кацуки, вызывая где-то внизу живота странное волнение, и возвращается к тренировке. Виктор мотает головой. Бред. Полнейший. — Он нес меня на руках, как принцессу, — говорит чемпион по телефону на родном русском, развалившись на кровати у себя в комнате и вперив растерянный взгляд в потолок. Что он проглядел? Как он мог этого не заметить? — «Вот только не говори, что я тебя не предупреждала. Этот твой Юри хоть и выглядит, как ребенок, но он полноценный взрослый альфа, алё! Да он младше тебя всего на каких-то четыре года!» — Но Мил, я же никогда на него так не смотрел. — «А теперь будешь. В силу своей природы и приближающейся течки. Я вообще не удивлюсь, если ты свалишься намного раньше обычного, хотя бы просто потому, что живешь под одной крышей со свободным, перспективным, молодым альфой, которого, вдобавок, сам и натаскиваешь, — недовольно фыркает девушка. — Вик, я все понимаю, но подумай о себе хоть немного. О тех чувствах, которые к нему испытываешь, о том, как он воспринимает тебя. Я не пытаюсь сейчас играть роль свахи, как в том дебильном „Давай поженимся“, но судя по рассказам Юрочки, тебе стоило бы раскрыть свои прекрасные голубые глаза на что-то кроме фигурного катания». Виктор, вопреки совету подруги, свои прекрасные голубые глаза закрывает, причем еще и рукой, окончательно запутавшись в своих чувствах. Что он хочет от Юри? Что хочет Юри от него? — «Эй, ты меня там вообще слушаешь, нет?» — А. Да, слушаю. Извини. — «Вик, — уже куда мягче зовет Бабичева, — тебе совсем скоро исполнится тридцать. И я не хочу быть той сволочью, которая тебе об этом напомнит, но, видимо, придется. Фигуристы не вечны. В какой бы ты ни был сейчас форме, как бы ты ни отточил свою технику за все эти годы, ты уже не сможешь зажигать публику так, как когда-то в свои шестнадцать. Просто признай, что у тебя уже не хватает выносливости на сложные квады в конце программы. Ты не всегда приземляешься чисто, не рискуя при этом получить серьезную травму. Да и, прости, пожалуйста, но ведь ты омега. И буквально через три-четыре года вся твоя привлекательность, не исполнив своего природного предназначения, исчезнет, оставив тебя ни с чем…» Никифоров закусывает губу, тяжело выдыхая. Мила говорит правду. Всегда. Вышибает воздух из легких, ранит, режет по живому, но никогда не желает зла. За это качество он ее и ценит. Мила настоящая. Юри такой же… — «Вик, пожалуйста, не грызи себя изнутри. Я дрянь, знаю. Ты можешь обвинить меня, если тебе так станет легче…» — Нет, Мил, все в порядке. Спасибо. — конечно, он знает, что Бабичева замечает, как охрип его голос и насколько тускло звучит интонация. — «Ты же знаешь, что я очень тебя люблю, — вздыхает девушка. — Подумай о себе, хорошо? И если что, звони. Я всегда на связи». — Да, я знаю. Спасибо, Мил. До встречи. Рука с телефонной трубкой, дрожа, опускается на одеяло, чтобы тоже лечь тенью на светлые глаза. Щеку неприятно щекочет чем-то мокрым. Слезы? Просто замечательно. Когда он там в последний раз плакал? Когда отец ушел из семьи или когда умерла мама? Никифоров усмехается. Сейчас бы теплые объятия Бабичевой довели его до истерики. Ну почему, почему подруга детства, словно по иронии судьбы, пахнет так похоже на его родную мать? Это нечестно… — Виктор, мы ужинать собираемся, ты идешь? — черт! Как же не вовремя Юри появился в дверном проеме. — Виктор? — Да, сейчас подойду, — тихо шепчет Никифоров, утирая глаза. И замирает. — Не знаю, что тебя так расстроило, но… не плачь, пожалуйста. Мне это не нравится. — Никифоров рефлекторно втягивает носом воздух, когда его прижимают к крепкому плечу. Юри не хрупкий. Откуда у него вообще взялась эта мысль? Как он вообще мог думать об этом потрясающем парне, как о какой-то слабой… девушке. Вот же ж. Он действительно воспринимал Юри как девчонку. Позорище. — Извини. — Все нормально, — улыбается Кацуки, огладив по спине. И от этого, казалось бы, невинного жеста омегу прошибает мурашками. Он судорожно выдыхает, беспомощно утыкаясь носом в темный рукав футболки подопечного и закрывает глаза, сжимая зубы: «Что же ты со мной делаешь, Юри…» Юри всего лишь обнимает крепче. — Все ждут, — напоминает японец шепотом, опаляя покрасневшее ухо горячим дыханием, и Никифоров неожиданно всхлипывает, силясь собрать остатки разума во что-то единое, отстраниться, но внизу уже все нестерпимо горит давно позабытым пламенем, а легкая ткань домашних шорт позорно намокает, распространяя манящий аромат свободного омеги. — Кажется, я не смогу присоединиться… — стыдливо-виновато признается Никифоров, стараясь хоть как-то унять нервную дрожь. Получается… да абсолютно никак не получается. — Кажется, я тоже, — хрипло смеется в ответ парень, повалив чемпиона на мягкий матрас. — Знал бы ты, как давно я этого хотел… Столько лет пялиться, — поцелуй, — на тебя сквозь экран. Столько, — еще один, — ждать встречи, любоваться, — и еще, — плакатами, надеяться хоть когда-нибудь, — и еще, — подойти ближе. Виктор стонет, выгибаясь навстречу властным губам. Как он мог не заметить? Как он вообще упустил все это из вида? Он же смотрел на Юри. Только на него все это время и смотрел. Так как? — Видел бы ты сейчас свой взгляд, — восхищенно усмехается японец, очерчивая пальцем искусанные омежьи губы. Голубые глаза подернуло пеленой возбуждения. Не замолкай. Говори еще. Ведь от одного только звука осипшего голоса сносит крышу. Касайся. Касайся больше, ну же, не убирай руки. Ему ведь это так нужно. И Юри касается. Касается своими губами чужих, вовлекая в долгий и мокрый танец до потери пульса, до пропусков удара сердца, до сбившегося дыхания и хриплого стона в губы. До беспомощного желания быть еще ближе, еще ярче, просто быть еще. Раствориться в чужих ласках, путаясь непослушными холодными пальцами в темных прядях грубых взмокших волос, вдыхать невероятный запах сильного мужского тела, от которого поджимаются пальцы на ногах, а бедра сводит приятной судорогой. Не отстраняйся. Дай еще, пожалуйста. Выпей все эти чувства до дна. Виктор стонет, Виктор просит, Виктор умоляет не останавливаться, не сдерживая собственного голоса, срывающегося в бессильный хрип. Он выгибается, трется раскрасневшейся нежной кожей о грубую смуглую, отмеченную синяками и ссадинами, возбуждаясь еще сильнее от этого великолепного контраста. Закатывает глаза, беззастенчиво хлопая пушистыми белыми ресницами на манер крыльев бабочки, обмякает в неожиданно сильных и крепких руках, чтобы через несколько минут воспрянуть вновь, вздрагивая от чужого дыхания, эротичного шепота на грани животного рыка. Виктор плавится и горит, как свеча, отдавая всего себя этому мигу свечения. Он не думает о будущем и не вспоминает прошлое, всецело растворяясь в настоящем, где есть эти надежные страстные пальцы, есть этот умопомрачительный запах и ощущение полной свободы и покоя. Где есть неизменная надежда на возрождение после каждой гибели именно в этих объятиях, которые сейчас кажутся единственно правильными во всем мире, что существует лишь для них двоих. — Ты не сможешь жить без меня… — шепот Юри такой тихий, но голова готова взорваться от возникающего шума, пробирающего каждую клеточку гибкого тела. — Не сможешь и не будешь. И я тоже… не смогу… Виктор отзывается беспорядочным повторением его имени и срывается на последний крик, судорожно цепляясь за им же расцарапанные и искусанные плечи, пока не проваливается в пустоту, наполненную успокаивающим ароматом властного альфы. Солнечный свет раздражает глаза, навязчиво пробираясь под веки. Виктор хмурится, пытаясь поймать ускользающий сон, но все бесполезно. Морфей уже забрал свои дары и не вернет их до следующей ночи. — Доброе утро, — ласковый поцелуй в макушку вызывает блаженную улыбку, и Никифоров разлепляет светлые ресницы, встречаясь с родным взглядом карих глаз, полных неподдельного обожания и восхищения. Юри настоящий. И приятно пульсирующая метка на шее лишь подтверждает серьезность и искренность его намерений. Виктор тянется за утренним поцелуем с довольной кошачьей улыбкой и жмурится, чувствуя желанное прикосновение чувственных губ. «А Милу нужно будет потом поблагодарить. Обязательно».