Kardemomme

— Привет. Неловкость виснет в воздухе едким смогом и густым, вязким туманом. Неловкость вяжет язык и леденит кровь. Неловкость обдает ужасом вдоль позвоночника, и нет сил, нет смелости, чтобы отмереть и повернуть голову, чтоб посмотреть на Исака. На Исака, что, конечно, узнал. Не мог не узнать Микаэля, с которым столкнулись до глупого случайно. И вот Исак замер рядом натянутой струной, и так страшно, что лопнет, стоит только коснуться. Лопнет, взорвется или просто хлестнет разочарованием, что в любой миг вспыхнет в крапинках любимых глаз. Я не вынесу, Исак. Я не смогу. Я так боюсь тебя потерять. Наверное, именно потому сейчас не смотрю, потому уклоняюсь от цепкого, требовательного взгляда, что спрашивает безмолвно, сверлит и прожигает. Он ждет ответов на сто миллионов вопросов, что уже пытался мне задавать, и каждый раз я так ловко уходил от ответа. И даже Сану уболтал молчать. Потому что Микаэль — это прошлое, это боль и жуткая неловкость, смертельный стыд, когда проще закрыть глаза и перестать дышать, чем вспомнить все, что творил, говорил. Снова окунуться в пачкающее кожу презрение окружающих. Опять увидеть в каждом смущение, разбавленное жалостью и легкой брезгливостью. Как если бы был каким-то экзотическим зверьком, от которого и не знаешь, что ждать — не то пол-головы откусит, не то Коран начнет цитировать наизусть на арабском... — Микаэль. Странно, что не пытается отвернуться, перейти на другую сторону улицы или вообще развернуться и ломануться подальше от психа. Смотрит грустно и виновато, а еще все время пытается убрать за ухо лезущую в глаза прядь. Волнуется. Но вдруг понимаю, что обида больше не душит, она не исчезла, конечно, совсем, шевелится где-то забившимся в темный угол ужом, пытается то ли уснуть, то ли спрятаться глубже, забиться в самую дальнюю щель. — Познакомься, Мик, это Исак. Мой парень. Мы вместе. А мальчик мой смотрит внимательно, сканирует, считывает эмоции. Он умеет. Даже сам не знает, насколько это хорошо получается. Взгляд — с Микаэля на меня и обратно. Раз, второй, третий. — Очень приятно. Я — Микаэль, друг... — Когда-то он был моим лучшим другом, — усмехаюсь невесело, пытаясь не замечать вспыхнувшие пятна смущения на смуглом лице. Стыдно? За то что бросил, ушел, предал нашу дружбу, того, кого называл ближе, чем братом. Ушел после той некрасивой сцены, безобразного приступа. А ты ведь все знал про болезнь, Микаэль. Вот только ты не виноват. Мало кто выдержал бы такое. Хотя, наверное, я и дальше считал бы себя каким-то уродцем, если бы не мой мальчик... Наверное, сжимаю пальцы на плече Исака чуть сильнее, чем обычно, потому что снова всматривается в лицо, хмурится, и меж бровей залегает вертикальная складка. — Ты как, в порядке? Давлю глухое раздражение в зародыше, что вспыхивает скорее по привычке. Дыши, Эвен, просто дыши. Здесь ни намека на тотальный контроль, всего лишь беспокойство человека, которому ты дорог, который любит. Ведь любит? И так иррационально хочется потянуться к нему, коснуться губами губ, вдохнуть его запах, нырнуть в родной аромат с головой, как в прибой. Уткнуться носом в висок и стоять так, пока не отпустит. А потом просто шепнуть: "Люблю тебя" в сладкие губы и закрыть глаза, запуская пальцы в взъерошенные пряди. Но я все еще помню то шутливо брошенное на кухне общежития: "Он был мужчиной моей мечты до тебя". А он, точно знаю, уверен, помнит еще лучше, как и тот больной треп о том, что лучшие фильмы кончаются трагедией. Я не хочу, чтобы он ассоциировал Микаэля с чем-то, что может стать угрозой ему. Тому, что есть между нами. Потому что я правда никогда не чувствовал такого ни к кому в моей жизни. И Мик — это прошлый этап. В котором не было и намека на романтику. Ни единожды. — Все хорошо, — переплетаю наши пальцы, не потому, что хочу доказать что-то одному или продемонстрировать другому. Отнюдь. Мне просто нужно чувствовать моего мальчика. Всегда нужно чувствовать ближе. —Так здорово видеть тебя и знать, что ты... в порядке, — Микаэль запинается смущенно, но взгляд не отводит, лишь скулы немного краснеют. Наверное, все же совестно, что за все это время так и не поинтересовался ни разу: где Эвен, что с ним? Вот только уже все равно. И просто... просто да, так получилось. — Я в норме, все так. — Может быть, встретимся как-нибудь, поболтаем? Съедим по кебабу?.. Исак щурится и чуть поворачивается. Так, чтобы моя рука на его плече была лучше видна Микаэлю. Собственник. Мой. — Не думаю, что это хорошая идея. Мы сейчас оба к тестам готовимся, и переехали недавно, времени нет ну совсем. Может быть, после выпускных? И жмет невинно плечами с таким видом, будто и правда так жаль. Искренне, до глубины души. Да в нем великий актер погибает. Мик быстро кивает, мажет каким-то тоскливо-болезненным взглядом, бросает робко, на пробу: — Я хотел бы тебе все объяснить. А Исак опять напрягается, но сжимаю его пальцы, успокаивая, говоря без слов: "Все хорошо, тебе нечего здесь опасаться. Я твой", и коротко качаю головой. — Не надо, Микаэль. Поверь, это не важно уже. — Я повел себя, не как друг, как свинья, — опускает голову так, что длинные пряди полностью закрывают лицо. — А сейчас что-то поменялось? — вдруг подает голос Исак, и Мик вздрагивает, как от удара. — Тебе же просто совесть хочется успокоить, чтобы не грызла. — Неправда, — вскидывается даже, и в темноте я вижу, как возмущенно расширяются зрачки того, кого я так долго считал единственным другом. Когда-то, когда-то я бы сделал все, чтобы защитить его. А теперь меня защищает тот, кого многие называли неразумным безалаберным мальчишкой. Чувствую, просто знаю, понимаю, как много он еще хочет сказать, но замолкает и виновато шмыгает носом. Сдерживается ради меня. Потому что заботится так же, как любит. Полностью, без остатка, без каких-то сомнений. Снова сжимаю холодные пальцы, посылая новый импульс: "Спасибо". — Извини, нам нужно идти. Приятно было вновь увидеться, Микаэль. Уходим, оставив его позади на ярко освещенной ночной улице Осло. Оставляя растерянного и, наверное, огорченного, разбитого даже. — Знаешь, ты самый лучший. Наверное, я должен... Прерывает меня, легонько трогая губы губами. Они прохладные от ночного воздуха и почему-то пахнут морем и солью. — Не должен, ладно? Минута за минутой, ты помнишь? Расскажешь, когда сам будешь готов, когда поймешь, что правда хочешь этого. Щиплет глаза. Наверное, это усталость, скопившаяся за эти сутки, что тянутся как резина, и никак не могут просто закончиться. Когда будешь готов... Я готов, и ты обязательно узнаешь все, что было тогда. Потому что от тебя у меня не будет секретов. Больше нет. Я уже говорил, что ты самый лучший?