***
В лаборатории как всегда был небольшой беспорядок, как и подобает настоящему ученому в процессе, за что Генри сбивчиво извинился, не переставая буравить Динь то ли любопытным, то ли подозрительным взглядом. Но она ничем не выдала себя, даже если задумывала что-то не особенно хорошее. Она боялась лишний раз тронуться с места и озиралась как из вежливости приглашенная гостья — теперь её нельзя было упрекнуть в отсутствии манер. Но, может, причиной тому была вовсе не покладистость её характера, которая отсутствовала напрочь, а испуганность? Она всё ещё выглядела загнанной в угол, отчаявшейся и запутавшейся. Генри оперся об стол, сложил руки на груди и покорно ждал, когда она начнет. Динь не заставила себя долго ждать, постепенно приобретая уверенность. — Обещайте, что не будете сильно смеяться. Слова эти можно было принять за шутку, обязанную разрядить обстановку, не будь она произнесена в таком доверительном и слегка сердитом тоне, будто она сейчас предложит ему тщательнее перемешать сыворотку, чтобы та заработала, а не действительно что-то стоящее. Он лишь со вздохом понадеялся на то, что его давний друг, Лэньон, не вел связи с кем попало. Например, с мошенницами, выглядящими прелестно. — Не буду, — угрюмо проговорил Генри, немного так сгорая от нетерпения. — Я покажу вам, что может помочь, при условии, что вы дадите мне у себя ночлег, — испуга как не бывало — с ним снова говорила уверенная девушка. Может быть, в ней просто не умещалось две эмоции сразу? Просьба эта была как минимум странна. Он хотел бы ей подсказать, что приличные леди снимают нумера в каких-нибудь гостиницах, а не идут к первым встречным в большие дома. Неужели она его не боится? А вдруг он какой-нибудь маньяк с милой привычкой поправлять круглые очки и улыбаться, чуть открывая верхние зубы? Ладно. Не пойдет. С юмором у Генри всегда было не очень. На маньяка он не похож. — У меня в кармане ни гроша, — поспешила оправдаться она за то, что не пошла куда-нибудь ещё, почувствовав, как он замешкался. А так бы сразу Генри и не сказал: одета мисс Динь была прилично, даже со вкусом. Золотистое, под стать собранным волосам, платье облегало всю фигуру — и он опять невольно засмотрелся, ну, просто так, оценивая фасон, не более. Будь она из низшего класса, она бы себе такое позволить не могла. Так в чем же она лукавила? — Почему бы вам в таком случае не оказать услугу? Я — вам, вы — мне. Всё честно, — звучало это убедительно, и легкое передергивание плечами вместо слов «ну и что ещё тогда надо?» должно было добавить весомости, но он снова заметил, как она вся на нервах, как боится сказать лишнее слово или увидеть непринятие, исходящее от него. Ему даже стало её жалко. Сочувствие избавило его от последующих логических вопросов и выводов из них. Что бы она ему не предложила, теперь он хотел увидеть, не настроенный настолько скептически как раньше. В очередной раз ощутив её мимолетно проскакивающее волнение, Генри понял, что ему нужно быть увереннее — хотя бы ради неё. Чтобы она перестала чувствовать себя так неуютно. — Согласен, — кратко обошелся он и слегка улыбнулся, чем и вправду придал ей небывалой уверенности — Динь чуть ли не подскочила на месте, чтобы вспорхнуть и подлететь к нему. Шагами это не назовешь, до того она легко плыла, как будто летала. Он очнулся, когда она оказалась совсем рядом и что-то осторожно извлекла из скрытого кармана своего платья. Маленькая склянка с серой пылью внутри. Они моментально переглянулись. — Это пыльца, — пояснила она. Генри нахмурился ещё больше, явно не понимая. Ну пыльца с растений — и что дальше? — Нет, не та, о которой вы подумали, — скороговоркой сказала Динь, став к нему ближе. Сердце её, скрытое под платьем и под кожей, ужасно барабанило, гоняя кровь, и до того громко, что даже он чувствовал пульсацию, вбивающуюся ему в плечо, которое так невольно оказалось прижато к её телу — она прильнула к нему, стоявшему боком, и так и стояла, пока Генри даже и не думал шелохнуться. Не теперь. Он косился на стол с колбами, делая вид, что ничего не замечает. В данный момент она собою совершенно не владела, и все движения выдавали это с головой. Ему бы отстранить её от себя, а лучше — так вообще прогнать из дома. Что-то ему мешало. Сердце ли? Её, конечно. — Другая пыльца, — быстро продолжила она. — Понимаю, это звучит глупо, нелепо, спустя столько лет я и сама почти не верю, но... Волшебная. Генри шумно поперхнулся воздухом и осмелился взглянуть на Динь, чуть ли не сразу отведя взгляд. Отлично. Он привел к себе в дом сумасшедшую. — Всё, что вы должны сделать, это просто поверить мне. Её рука, державшая склянку, тряслась. Удивительно одно — с чего бы сумасшедшей бояться, что ей не поверят? Ведь безумцы должны быть уверенны в том абсурде, что они говорят. На то они и безумцы. Снова противоречие. Сколько времени понадобится, чтобы эта Динь свела его с ума? — Вы это серьезно? — покосился он на неё, поджав губы. Как опытный врач, по бешеному стуку сердца он должен был понять, что скоро с ней случится припадок. — Я знаю, это выглядит не очень обнадеживающе, как бред... — Это он и есть, — недоверчиво перебил её Генри. — Вы даже не можете попробовать? Генри был не совсем уверен, злится ли она или снова в отчаянии. Он посмотрел на неё, желая отыскать в глазах понимание, и убедиться, что она ещё в своем уме, хотя бы чуть-чуть. Тогда её, пожалуй, ещё можно уверить в том, что серая пыль не может быть «волшебной». Но как только он посмотрел на неё, все слова стали бесполезны. Склянка с пыльцой загорелась ярко-зеленым светом. — Вот видите! — воскликнула Динь, отстранившись от него. — Надо было всего лишь поверить. Его сердце вслед за этим слегка дало сбой, заискрилось скачущей дугой, а глаза, его глаза, не раз высматривающие точные детали, обманывали его. Такого не может быть. Даже если она добавила реагент, не могла же она рассчитать точно, в какой момент он даст реакцию с этим химическим веществом. Всему есть логическое обоснование, и всё, что ему надо делать, это снова моргнуть: человеческий аппарат куда более неустойчив, чем может казаться на первый взгляд, он ведь способен обманывать нас, посылать зрительные или слуховые галлюцинации, зацепившись не за ту проекцию. За игру теней и света. Генри открыл глаза и был доволен убедиться в том, что склянка снова была серой, а рука Динь повисла около зеленой настольной лампы, под которой он обычно предпочитал читать научные трактаты. — Ничего нет, — пожал он плечами. — Она ведь показалась вам зеленой? Динь поспешно, но слегка недоуменно кивнула, не успев опротестовать подчеркнутое «вам». — Всё из-за лампы. Так как склянка не полностью заполнена этой пылью, ничего невероятного в том, чтобы она просвечивала, нет. Вот вам и показалось, что она стала зеленой и загорелась каким-то там светом. Реакция последовала вовсе не такая, как он ожидал — теперь Динь смотрела на него как на сумасшедшего. — Вы ведь тоже это видели, — слегка рассерженно, сдерживаясь изо всех малых сил, что у неё остались, подытожила она. — То же, что и вы, — спокойно согласился Генри. — Никакого волшебства. — Хватит меня обманывать, — Динь сердито впилась в него взглядом — Джекилл и не думал, что хоть какая-нибудь леди может научиться так смотреть. — Я почувствовала вашу веру. Генри промолчал, как следует разглядывая Динь, подобно новому объекту для изучения. — Где мы сейчас находимся? — с той же флегматичностью спросил он. — В Лондоне, — неуверенно выдала Динь, хмурясь ещё больше. Затем, правда, она подавилась смешком. — А. Я поняла. Вы считаете меня сумасшедшей? — Ни в коем случае, — Генри приподнял брови как бы в удивлении. Он всё смотрел на неё, пытаясь найти зацепку. Она была абсолютно нормальной с виду, примечательность обнаруживалась только в том, что взгляд к ней невольно приковывался — но, может, всё дело в том, как эмоционально она себя вела, заставляя обратить внимание. Вероятно, в этом. — Ну конечно, — она засмеялась. Изучить её становилось всё сложнее. Как пороховая бочка, непонятно было, в какой момент подожженный фитиль взорвет всё. Он буквально называл её сумасшедшей, а она выдавала противоположную реакцию — улыбалась так, что становилось светло. — Но вы ведь понимаете, что никакой магии в этом нет? — осведомился Генри с волнительным участием доктора, заботящегося о пациенте. Она не упустила возможности снова посмотреть на него как на сумасшедшего. — К сожалению, я не могу объяснить вам всего теперь, — он отчетливо увидел в этой улыбке проскользнувшую грусть. — Но, значит, что-то ещё осталось. Мне надо было просто проверить. Не объясняя, что же из себя представляет это загадочное «что-то», она спрятала пыльцу обратно в карман. — Что вы имеете в виду? — Неважно, — отмахнулась она с печальным весельем. — Вы всё равно не сможете поверить до конца. Вы же скептик. — Не скептик, а человек, полагающийся на реальность прежде всего, — Генри важным жестом поправил очки. — Вы очень забавно это делаете, — не удержалась Динь, хихикнув. — Забавно — что? — он не проследил, как поправил их снова. Она рассмеялась тем самым перезвоном колокольчиков. Наконец он понял, что слышал в холле перед её появлением. Смех. — Ох, — Динь кивнула головой, сдерживая смех, — забудьте. — Это потому что я скептик? — И зануда. Генри было опять раскрыл рот, хапнул воздуха и — ничего не сказал, конечно же. — Немного, — спохватилась она, показав размер с щепотку. Почему-то он даже не оскорбился. — А вы забавная, — усмехнулся Генри краешком губ, — правда, с придурью немного, но забавная. А мисс Динь сразу состряпала такой вид, будто оскорблена до глубины души. — И, конечно, вы понятия не имеете на самом деле, как помочь мне с сывороткой? На этот раз она оскорбилась уже по-настоящему — просто поразительно, с какой частотой она могла меняться. Записывать не успеешь динамику состояний. — Вообще-то, я показала вам способ, но вы же... — Скептик, — закончил он за неё. — А вы верите в магию. — Поразительное несочетание интересов, — пожала плечами Динь. — Но вы это несерьезно, так ведь? — отыскивая хоть какую-нибудь логику, подначил Джекилл. На этот раз она решила промолчать, устало прикрыв глаза — и вовсе не от его слов, как он заметил, а от того, что её клонило в сон. В его доме прямо сейчас находится сомнительная мошенница, которая как следует даже провести его не смогла, и неясно, какие цели при этом преследовала, а сейчас она стоит, кое-как оперевшись на край стола, и клюет носом. Более необычного знакомства он в своей жизни ещё не начинал. — Я уйду завтра, — поспешила сказать она, убрав руку со стола, причем так удачно, что сгрохотало всё: и стол, и сама Динь. — Простите. Нечаянно, — Динь подняла руки вверх и сделала шаг назад. — Только сегодня — ладно? Вы даже не вспомните, что я здесь была. Генри сомнительно на неё посмотрел. Когда Динь зевнула, не сумев сдержаться, она просто не оставила ему выбора. Он вдруг подумал, что она могла оказаться в таком отчаянном положении, в котором будешь врать и про магическую пыльцу — цепляться за любой абсурд, чтобы получить хотя бы одну ночь в пределах чужого дома. Но, стоит быть честными, любой бы другой хозяин после такого бы её прогнал. Или Динь знала, к кому идти, чуяла, или она была безрассудной и невозможной девушкой. Генри не мог определиться, куда её отнести, к первому или ко второму варианту. Впрочем, долго думать не пришлось — отнести её надо было в спальное место и никуда больше. Он осторожно взял её под локоть, чтоб она оперлась на него — а она как от тока дернулась, отскочив обратно. — Ну что вы, — ему показалось, или это было смущение? Так сразу и не скажешь. — Я сама. Всё-таки показалось — мисс Динь снова вытянулась в струнку и попыталась придать своим глазам ясности и понимания всего происходящего. Удалось ли — судить не ему, потому что и его глаза словно заволокло пеленой тумана. За пределами лаборатории была ночь, эта сумасшедшая ночь, которая столкнула их вместе. Он бы поразился её наглости или глупости, но что-то во всем этом было такое, что отметало любое понятие из всплывавших на ум. — Если бы я могла вам всё объяснить, — проронила она случайно и тихо, когда они уже заходили в гостиную. — В чем же проблема? — он продолжал прожигать дыры в её спине случайными взглядами. Она усмехнулась, снова печально и беззлобно, и прежде чем Генри успел что-то сделать — она, не требуя большего уюта, легла на диван. Пока Динь устраивала на подлокотнике голову, заменяя себе мягкой красной обшивкой подушку, Джекилл не переставал недоуменно глядеть. — Не беспокойтесь, Джекилл, — уже закрыв глаза, она всё ещё говорила, уже приглушенно и осторожно, не так, как раньше, — завтра вы меня и не вспомните. Подумаете, что всё это был дурной сон. Генри, обессилев, нащупал кресло и опустился в него. Первой мыслью было опротестовать эту глупость — такой случай он точно не забудет, но, уже кратко зная её нрав, он быстро передумал. — Вы так говорите, как будто собираетесь бесследно исчезнуть, — хмыкнул Джекилл. — Вы выспитесь и завтра мне всё объясните. Динь улыбнулась сквозь одолевающий её сон. Весь бесконечно тянущийся день она провела на ногах, не зная, куда бежать. Долгожданно пойманный покой расслаблял её понемногу — теперь не надо было строить из себя что-то ещё. — Вы добрый человек, мистер Джекилл, — пробормотала она, подперев щеку рукой. — Я вас почти люблю, — и рассмеялась, так отчетливо навевая ему ассоциацию о колокольчиках: затихающих колокольчиках, заканчивающих свою песнь, казавшуюся то ли чудом, то ли выдумкой. Легко ли отличить одно от другого? Он невольно вздрогнул: этот ответ Генри ожидал меньше всего. А если быть самым честным и не брать теорию вероятностей, то не ожидал вообще. «Люблю», — обыденно кинутое в пустоту, к человеку, с которым она познакомилась лично только сегодня, насмешливое «люблю», не значащее сейчас ничего. Оно тает по слогам на её губах, превращаясь в воздух. Люблю. Так с чего бы ему вздрогнуть в своем кресле, окруженному теплом и уютом? Наваждение проходит быстро — Генри наблюдает, как всё медленнее вздымается её грудь, дыхание становится размеренным, и мисс Динь больше не таит опасности, если раньше ещё могла. Но загадка — никуда не исчезла. Он твердо намеревается не смыкать глаз до самого её пробуждения, из предосторожности или из любопытства, он разрешить этот вопрос не может, а просто изучает её живые очертания, не растворяющиеся, не кажущиеся сном. Всё-таки в голове у этой девушки — полная белиберда. Магическая пыльца, «не вспомните», а ведь лежит перед ним всё такая же и спокойно спит. Джекилл не забывает добавить к «белиберде» ещё безрассудство. А будь на его месте кто-то другой, что было бы? Такое обычно называют судьбой, но Джекилл в судьбу не верит, думает, как она его искренне назвала добрым и пытается понять, что всё это значило. Чего она хотела добиться? От кого она бежит? Он смотрит, откладывая в памяти каждую черточку и выбившуюся из прически прядь — видит те золотые нити на её платье, подмечает, что скрытые карманы и вправду пусты, не считая склянки с пыльцой, он хочет понять, но не может даже протянуть к ней руку, чтобы взять. Она лежит и спит. Он ждет. Часы тикают. Усталость клонит его, он хочет закрыть глаза. Нельзя. Тогда он вспоминает её появление, её нахождение в лаборатории — и всё какими-то урывками, полусмехом, полуложью, колокольчиками и её подпрыгивающей, летящей походкой, а ещё — большими глазами, которые оказались для него закрыты, чтобы прочесть. Генри слабеет: откидывается на спинку кресла, усиленно моргает. Волшебная пыльца, загорающаяся светом — ничего глупее и придумать было нельзя. Если он кого-то бы и обманывал, он обязательно придумал бы что-нибудь правдоподобнее. Она даже будто и не старалась. Генри не признается, своим же глазам не верит, что он точно на секунду видел свет, когда они коснулись друг друга, и свет этот не мог идти от лампы. Ведь это нелогично, этому невозможно найти объяснение без её помощи — и всё, что не входит в мир его системы, остается за её пределами. Только почему-то она до сих пор здесь. Утром он её обязательно расспросит. Глаза дерет от того, как долго они не смыкались, и Генри хватает поддаться одному малейшему соблазну прикрыть ненадолго веки, чтобы упасть туда же, куда и она. В царство Морфея.***
Диван пуст. На вешалке нет её тонкой шубки. И если Генри ставил себе задачу перевернуть весь дом, он почти это сделал. Он не впадает в отчаяние, просто ищет этому объяснение — люди не пропадают бесследно, не выходят из плотно запертых дверей, которые охраняют дворецкие, а если они всё же так делают, они обязательно уносят что-то с собой, но Генри с душащей его последовательностью обнаруживает, что всё на месте. Каждая склянка, колба, любой из химикатов попадается ему на глаза и желанно оказывается в руке. Она будто бы сказала правду о том, что всё это покажется ему сном. Когда он им и оказывается, он не может поверить — скептик и зануда, как она и говорила. А она — невыносима. Неужели хоть в чем-то не обманула его? Ему бы принять это и обрадоваться, что наваждение в виде девушки, кажущейся феей, прошло, но всё мешает, слепит глаза — тот свет, возможно. У доктора Лэньона он не сразу, но узнает, что он понятия не имеет, где мисс Динь — давно они не виделись. Генри не останавливается на достигнутом, допытывается у друга, где и при каких обстоятельствах это произошло, кто она такая и чем занимается, и всё, что он получает, какие-то размытые сведения и недоумение самого Лэньона, не понимающего, зачем же так атаковать с расспросами. Он не дает себе права забыть, намеревается докопаться до сути, и тот разговор с Лэньоном оказывается единственным, где он получает хоть что-то. На этом — пустота. Мисс Динь улетела и испарилась. Она обещала оказаться сном — и она им стала. Но разве это не жестоко, не ужасающе? Джекилл сам затрудняется ответить на вопрос, почему так. Он без неё не скучает, не грустит, да нужно быть откровенным, в конце концов, он её даже и не узнал толком. Но вокруг (не может же быть она внутри?) распыляется пустота. Он делает то же самое, что и делал, общается с Мэри, пытается и впредь добиться всего, что хотел, но кругом — ничего. Не грустно и не весело, просто — пусто. И это так странно. Потому что доктору Джекиллу никогда не было одиноко наедине с самим собой. Он сидит за столом и размешивает сыворотку, в сотый раз пытаясь отделить активные частицы и впервые не может найти логическое объяснение — не тому, что нужное вещество не найдено, а тому, что ему по-прежнему пусто. Через много лет он сидит за столом Сторибрука, последовательно размешивает чай и не ищет объяснения пустоты — за такое бесконечное количество лет он научился закрывать её чем-то другим, не обращать внимания на зазоры. Он научился жить, не думая о призраках, что исчезнут поутру. И он не очень-то злится, когда чашка случайно сдвигается с места, и горячий чай немного выплескивается наружу, Генри просто вздыхает и поправляет очки. Ничего страшного. В его кармане ненавистный медальон, а в голове — абсолютное непонимание, что делать дальше. Поэтому он просто делает то же самое, что обычно всегда делал в таких ситуациях: пьет чай. Старается не думать — хотя бы теперь. Генри смотрит в окно, выходящее чуть ли не на главный проспект Сторибрука — местные жители, у которых что ни день, то новое проклятье, говорят, что здесь бывало многое. Но сейчас там нет ничего, кроме относительно пустынной улицы, и метущих по ней одиноким машинам, да парочки прогуливающихся людей. Как ни в чем не бывало. Как будто бы это обычный город, в каком не сошлось раздолье для психиатрической работы — все в нем немного покалеченные. А Генри — не исключение, хоть он и глушит эту мысль новым глотком чая. Ему надо выкинуть этот медальон, а чай горчит во рту невероятно — он даже сахар туда добавить забыл. Раздраженно ставя чашку обратно, в мокрый кружок, он от скуки продолжает смотреть в окно, где рядом с кафе проходит девушка, и ему нечем подавиться или уронить из рук, как это обычно случается и должно быть — он смотрит, не понимая, почему взгляд приковывается. Она это чувствует, когда оборачивается прямо на него. Мир замирает на одну крохотную секунду, где крылья феи больше неподвижны, а очки так и остаются небрежно поправленными на переносице. В этом мире или в том она когда-то бежала от Питера Пэна, преследуемая его новыми подопечными, Майклом и Джоном Дарлингами, которые намеревались вернуть нерадивую приспешницу Пэна, ведь никто не может покинуть остров без его разрешения. Когда-то в ней ещё горела надежда, что не всё потеряно, и крылья, как и её веру в себя, можно вернуть. Она бежала много и долго, растратив всё, что можно было, она потеряла привычку находиться на одном месте — перебивалась кое-как, не теряя надежду исчезнуть из Лондона в какую-нибудь английскую деревушку, а оттуда, всё дальше и быстрей, в другой пункт назначения. Динь больше не верила никому, только полагалась на себя, и она сама не знала, что на неё в тот вечер нашло: просто Джекилл тоже всех сторонился. Она решила попробовать, узнать, получится ли у неё снова — и свет загоревшейся пыльцы сказал об этом ясно. Он поверил в неё, пусть и на какое-то ничтожное мгновение, и это дало ей сил. Это значит, что ещё можно обрести потерянное — так она считала, убегая из дома Джекилла поутру. Но не она ли тогда обернулась на пороге? Что-то тиха шепча в пустоту, в которую попали они оба. А ведь жалко, что вы не вспомните меня, мистер Джекилл. Потому что на острове, где время остановилось, наказанием служило помнить всех. Это дети пускались в пляс, не помня прошлого, их головы ещё можно было промыть музыкой флейты — а Динь была взрослая. И не летала она уже очень давно. Голова её была тяжела, тело — неподвижно. В тот день она ещё не знала, что навеки потеряла что-то другое, и она никак не могла вспомнить что. В её памяти был жив забавный мужчина в очках, с небрежной прической, но вполне прилежной бабочкой, что говорил смешно, вел себя смешно и почему-то застрял там намертво. Она не знала, почему. Может, если бы она всё-таки осталась, братья Венди не нашли бы её — не потащили её с нелепым «прости», прислужники Пэна, заложники жизни своей так и не выросшей старшей сестры. Может, у неё был бы шанс. Генри отворачивается, а она проходит мимо — склянка пыльцы горит в ладони адовым огнем. Она получила то, чего хотела так давно, только пустота не перестает сжирать изнутри. Дверь кафе звенит дурацкими колокольчиками, и Динь не оборачивается. Ей не нравится, что склянка горит, потому что сейчас в неё точно никто не верит. Она чувствует взгляд мужчины, этого мужчины, и их разделяют обломки годов, никогда не сказанных слов и единичный забавный случай. Почему она помнит его до сих пор? Ведь он её — нет. Всё так, как она и предрекала. Мисс Динь была для мистера Джекилла просто сном. Он смотрит на неё как на незнакомку, виденную впервые, переходит на другую сторону улицы, и Динь не двигается с места, от холода засунув руки в карманы куртки и наблюдая за тем, как он удаляется. Она может видеть и отсюда, как он опять неправильно поправляет очки. Склянка с пыльцой перестает гореть совсем скоро, хоть Генри ещё и не пропадает из виду. Динь разжимает пальцы и смотрит на снова серую пыль внутри. Он никогда в неё не верил. Сейчас, когда всё вернулось на свои места, она вроде как снова ужасная фея, и пыльца точно ей подчиняется. Не верил, ибо сейчас почему-то пыльца горела снова, а он даже понятия не имеет, кто она. Не помнит. Это не было верой. Это было судьбой. Когда-то она проделывала такой же трюк с Реджиной. И из-за того, что она не поддалась судьбе, её жизнь и жизнь Робина пошли под откос. Вот почему она называла это эгоистичным. Склянка из её рук падает подобно недавно расплескавшемуся чаю из кружки Джекилла. Это больше не волшебная пыльца, подсказывающая путь, а снова серая пыль.***
Можно ли склеить то, что сломано? Но Динь никогда не теряла надежды — разве что теперь боится. Впрочем, уговаривает она себя, даже если он её и не вспомнит, ничего страшного ведь, так? Кто мешает познакомиться им снова? Ему — назвать её забавной с придурью. Ей — окрестить его занудой и скептиком. То, что потеряно, можно вернуть, пусть и не до конца. Динь однажды проверяла. Надеется и сейчас. Через несколько дней она решается сквозь краткие разговоры со сторибруковцами, осторожное выуживание фактов и находит Генри неподалеку от леса и укрытой в ней лаборатории, не собираясь объявлять о себе сразу. Сначала она смотрит. Она привыкла наблюдать за людьми. Он всё такой же, ничуть не изменился, лишь царапина на щеке, но очки всё те же, с золотой оправой и упорно поправляемые им же — она почти готова рассмеяться, когда он делает это снова. Динь находит его безумно милым, когда он шарит руками по карманам в задумчивости и напряженно хмурится — хоть сейчас рисуй портрет. Она думает, что тот самый момент, вот он, чтоб морщины по его лицу разгладились от удивления, вспыхнули чуть испуганно светом глаза, и он заметил её: она собирается появиться неожиданно. Она почти открывает губы, чтобы поприветствовать старого доброго знакомого — они знали друг друга ещё два века назад. Он не помнит, конечно, но... Остановка длится больше, чем нужно. Динь видит, как он достает медальон, а на нем силуэт женщины. Прекрасной, должно быть, женщины. Она видит, как он подносит к её губам, а сердце колотится как и в том безобразном 19 веке, просто он уже не стоит рядом. Сломанное — можно починить. А мертвое? Ей надо всего полминуты, чтобы прийти в себя. Развернуться, будто ошиблась тропинкой, не заметить брошенного ей вслед напряженного взгляда, не понимающего, кто здесь был. Она не видит, как он кидает куда-то вдаль медальон, не слышит треска, путает его с собственными ощущениями: склянка, серая пыль. Она была бы безобразной дурой, если бы хоть на секунду поверила, что магия к ней благосклонна — и что она вообще существует. Есть нелепые законы, а ещё глупые правила. Динь им не подчинилась. Динь в их список не входила. Выбивалась из системы существования. А ведь поверила, дурочка, правда, поверила. Но, может, пыльца никогда и не загоралась — и там, у кафе, тоже стоит зеленая лампа. Ей нечего больше разбивать сдуру, так как склянка уже разбита, лампа — где-то осколками внутри, и Динь сначала смеется. Затем немного плачет. Обычно это называют истерикой, но другие люди говорят, что в феях не умещается две эмоции сразу. Другие люди. Он. Он так считал — видела по его забавным ученым глазам. Она идет в свой номер в отеле «У Бабушки», как и каждый день до и этого, и следующий, и бесконечная череда становится неразличима до тех пор, пока номер рядом с ней не освобождается. Говорят, доктора Джекилла и мистера Хайда больше нет — наконец эта история закончена, а Сторибрук больше не находится под натиском сумасшедших чужестранцев. Люди радуются, поднимают бокалы. Пока новое проклятье не нашло, стоит отпраздновать то, что другое исчезло. Динь лежит на кровати, смотрит в потолок. Она думает, что после съезда из отеля нужно будет купить зеленую лампу. Чтобы никогда больше не обманываться в том, что она достойна счастья. А ей — всего лишь показалось.