Дорожки

      С каждым днем настроение Юры ехало вниз, не задумываясь о своем хозяине. Прошел месяц, полгода, год… А боль от его ухода так и не утихла. Юра больше не психовал, не бросался телефонами и стал спокойнее. Нет, даже не так. Он научился скрывать свои эмоции. Все что скопилось в нем, выливалось в позднее, ночное катание на льду, на никому не известном катке. Он мог прийти часа в два ночи и уйти в часов семь, а в девять ему уже надо было быть на тренировке. И так изо дня в день, соревнования не приносили ему того тяжкого удовольствия, что было прежде. Чтобы хоть как-то вытравить из своей души, головы, сердца и из самой памяти этого улыбчивого ублюдка он начал курить, в свои семнадцать Плисецкий через знакомых начал покупать алкоголь. Много алкоголя. И это не прекращалось, ничего не изменялось, он все так же помнил каждую его черту, переливчатый смех, который уже поднадоел. Еще через полтора года Юрий Плисецкий покинул фигурное катание, незаметно, без хлопанья дверьми и каких-либо эффектов. Просто исчез, испарился, как будто его и не было. Никто не мог его найти… Вскоре даже поползли слухи, что Плисецкий покончил жизнь самоубийством. Однако бывший его тренер — Яков заявил, что с Юрием все нормально, мол жив, здоров. Это немного утихомирило народ и вскоре обо всем этом преспокойно забыли. Но не забыли об этом в Японии, в одном небольшом городке, домике, комнате. Мужчина судорожно собирал вещи, беря только, действительно, самое необходимое. Юри уже знал, куда так спешит его тренер, с которым, увы, не удалось построить отношения. Они слишком разные, и это безусловная правда. Мужчина с пепельными волосами вышел из дома, помахал рукой на прощание и выдвинулся в сторону аэропорта. ***       Юра лежал на диване, потягивая пиво из бутылки, что была в руках уже не первой. Перед ним, на столе стояло еще три таких же бутылки, только абсолютно пустых. Пепельница, уже полная до краев, стояла там же, посверкивая в свете от компьютера. Внезапно в дверь постучали, так как звонка в квартире не было. — Опять ты, Яков! Заходи, открыто! Голос был чуть охрипшим, с окрепшими нотками взрослого человека, который знает, что в жизни случается дерьмо. Особенно с ним. Послышался тихий скрип дверных петель, а потом и щелчок замка. Шаги. Такие знакомые, до боли в ушах и влаги в уголках глаз. — Однако, как непредусмотрительно с твоей стороны держать дверь открытой. Легкомысленно, особенно в таком районе. Голос. Все такой же, бархатный, с яркими, чуть насмешливыми интонациями. Слезы сами собой скапливались в углах глаз. — Ты вернулся… — шепотом. На большее он сейчас не способен. Вся боль, что столько копилась в нем вылилась наружу двумя влажными дорожками, пробежавшим по скулам. — Да, я здесь. Я всегда теперь буду здесь…