Нет дыма без огня.
Венди недолюбливает Пасифику. Слишком приторная девчонка, как чай с четырьмя ложками сахара, как маслянистый торт. Но сладость эта почему-то напускная, когда Пасифика начинает разговаривать, весь ее образ неминуемо рушится — язык, кажется, ее враг. Розовый, рюши, юбки и каблуки; почему-то это все выглядит крайне неуместно, когда она издевается над сокурсницами. Как только она что-то говорит, как только с ее накрашенных губ срываются яркие упреки, Венди закатывает рукава и держит наготове кулаки. Пасифика, однако, ничего не может сказать Венди прямо. Поэтому за глаза называет ее «чокнутым готом», «неадекватной» и «мальчиком в юбке». Венди никогда это не задевало, в принципе, за три года она привыкла, но за колкости в адрес Мейбл ей хочется Пасифику убить. Пайнс никогда не разрешит ей этого, и каждый раз уводит подальше от этой «крашеной стервы» — это Венди кричит ей в лицо. Потом, правда, Мейбл уверяет ее в том, что жизнь прекрасна, и зацикливаться на Пасифике не стоит; так и с ума можно сойти. Жизнь Венди упирается в веселье, в сон на задних рядах во время занятий, и езде на своем черном мотоцикле — таком же черном, как все, что окружает ее. Венди никогда не поймет Пасифику, живущую на попечении своих богатеньких парней, не поймет ее наигранную улыбку и противного высокого голоска. Венди носит с собой пистолет, на всякий случай, и весь курс уверен — на стене у нее дома висит здоровенный отцовский топор. Она, почему-то, совсем не отрицает это. Кордрой все дико задолбало и приелось; изо дня в день она видит Пасифику, и ее образ долго стоит в ее голове: глаза, полные презрения и короткие, вредные смешки. Нет антагониста в жизни Венди ужаснее, чем эта противная девица. С противоположным полом отношения у Венди не ладятся; один раз сокурсницы взболтнули о том, что она лесбиянка, и все как-то стремительно понеслось: много вопросов, несколько девушек, заигрывающих с ней и много коротких, скомканных отношений. Она и сама не определилась, что ей делать сейчас, на этом странном перепутье нормальной жизни и своих чувств к своему же полу. Ощущать что-то сейчас и не видеть никакого ответа в горячем, залитом солнцем горизонте — это так подходит ей. Венди решительно смотрит на безмятежную Мейбл, потом на свое отражение в глади воды и понимает, что ничего не светит.***
Венди подъехала к ресторану, в котором ее ожидала новая девушка. Познакомились они еще в школьном драмкружке, а потом кто-то видимо опять же ляпнул о ее «ненормальности». Эта Элоиза Бартон была однако девушкой незаурядной, с большим капиталом и острым умом. В общем, Венди считала, что более достойной кандидатуры ей сейчас не найти. Места, в которых бывала Элоиза Бартон, делились на две категории: старые кабаки, где она напивалась и обжималась с девушками, и такие богато обставленные рестораны, в каком она сидела сейчас. «Версаль» — истинно французский ресторан с посетителями, которые умеют держаться в высшем обществе. Венди исключительно не везло на все эти штучки для аристократов. В основном из-за того, что она не из той породы, и предпочитает таким напудренным заведениям дешевые забегаловки на окраинах. Когда она зашла внутрь, в нос ей ударил запах роскоши. Венди не знала, как описать этот аромат, скорее это что-то вроде сдержанных, не вульгарных духов и шампанского. Так еще пахнет Пасифика, почему-то приходит ей в голову, совсем не к месту сейчас, и заставляет вздрогнуть. Оттого Венди выглядит странно в лицах собравшихся, и Элоиза только сладко улыбается, когда видит ее. Присев за столик, ей дают меню, но Венди сейчас ничего даже сказать не может, лишь глупо бегая глазами по названиям. При мыслях о Пасифике ее коробит. Наконец она вспоминает про Элоизу, и поднимает на нее взгляд. — Привет, — поздно и неуместно бормочет Венди. — Я уж думала, ты не поздороваешься. Что-то беспокоит? — Учеба, — она невесело усмехнулась. — Только и всего. Почти белые волосы Элоизы выглядят искусственными, взгляд какой-то ужасно хищный, она потягивает вино. Венди неуютно ни в заведении, ни рядом с ней, и она с радостью бы отсюда смылась. Кордрой правда все же заказывает себе курицу, и не представляет, что будет делать, пока ее принесут, только отмахиваясь от своей спутницы. Все попытки Элоизы завязать разговор заканчиваются крахом. — Я отойду, окей? — Венди, не дождавшись ответа, быстро кидается в сторону туалета. Внутри просторного туалета прохладно, и зачем-то играет музыка. Она думает, что музыка здесь нужна меньше всего, и буквально вваливается в кабинку. Опускает крышку унитаза и садится, пытаясь надышаться хорошим запахом освежителя воздуха. Венди привстает на цыпочки и глазами ищет окно, чтобы в случае чего сбежать. Но находит только Пасифику Нортвест, и едва не бьется головой о потолок, мгновенно понимая, что ее могут засечь. С минуту Венди прикидывает, стоит ли выходить, а затем понимает, что уже наделала порядком шума, и будет подозрительно сидеть в кабинке столько времени. Она с силой распахивает дверцу и представляется ошеломленному взгляду Пасифики. Венди чувствует себя голой. Пасифика одета в длинное золотое платье из пайеток, держащееся на плечах тонкой комбинацией; в ее ушах сверкают массивные серьги. Помада на ее тонких губах смазана, от еды наверное, и она заново их красит, а затем, причмокнув, поворачивается к Венди. — И что тут делают такие нищие, как ты? Я бы вообще сюда вас не пускала, — привычно мерзко начинает Пасифика. —Вообще-то, — отвечает она, небрежно поправляя челку в зеркале, — я тут с Элоизой Бартон. Имя странно действует на Пасифику; ее одолевает холодная злоба, блестящее лицо становится мрачным. Она молча запихивает в шелковый клатч косметику, и с улыбкой, полной внезапного озарения, делает замечание: — Она шлюха. Венди несколько секунд лихорадочно повторяет слова Пасифики в голове, пытаясь переварить их. Внутри что-то отчаянно закипает, и лава внутри Венди разъедает все внутри адским пламенем. Она вплотную подходит к Пасифике, спонтанно про себя отмечая, что ее «запах роскоши» совсем другой. — Повтори, — с напором говорит Венди. — Она шлюха! Отвратительная потаскуха, — Нортвест выпаливает это на одном дыхании. — Эл не такая, — сквозь зубы шипит она. Венди резко направляется к выходу; в туалете становится относительно жарко. По пути она толкает Пасифику плечом, и та недовольно хмыкает. Несколько вопросов сейчас сильно будоражат сознание Венди и занимают его полностью, эти вопросы впечатываются и не сразу осознаются. Первый: что сделала Пасифике Элоиза Бартон? Второй: почему эта девчонка все время валится на ее голову? И третий: стоит ли расспрашивать о Пасифике Эл? Эти вопросы смешиваются и превращаются в полный хаос, не имея никаких ответов. Венди идет в бар, который манит к себе дорогим алкоголем и хрустальными фужерами. За барной стойкой полно народу, посетители одеты в какой-то торжественной манере и косо поглядывают на Венди в ее черной футболке и джинсах. Леди, кокетливо хихикающие с мужчинами, почти точь-в-точь новоявленные Мэрилин Монро, и джентльмены в костюмах и фраках. Все они сидят на высоких стульях со спинками, попивая коктейли, на которые Венди не хватит зарплаты. — Олд-фэшенд, — флегматично говорит она бармену. — Запишите на столик Элоизы Бартон. Венди идет обратно в свой зал, держа в руках коктейли. Там Эл уже не сидит одна, и не курит свои сигары, но это Кордрой сначала не замечает, только собирающуюся куда-то Пасифику, которая накидывает свое болеро и подхватывает клатч. Злая, раздосадованная, и, кажется… …грустная. Пасифика быстро разворачивается и очень нервно уходит, громко цокая своими каблуками. Венди находит эту сцену ничуть не забавной, хотя еще десять минут назад была готова ей хорошенько врезать. Может быть, Нортвест такая же лишняя здесь, как и она сама? Элоиза Бартон, пьяная и веселая, махает из-за чужого стола, прося Венди присоединиться. Она на всех порах бежит к выходу, оставив на чьем-то столе напитки. Пасифика стоит у входа, и трет глаза руками. От этого остаются черные разводы туши, и слышатся тихие всхлипы. Оттого, что она пытается сдержаться, становится только хуже, холодные слезы струятся по лицу. Видимо, Пасифика даже не может отсюда уехать. Венди не умеет утешать людей, и даже если бы умела, то вот так просто Пасифику Нортвест утешать она бы не стала. — Что случилось? — Не твое дело, — она закрывает заплаканное лицо руками. — Оставь меня! — Это все… — Венди пытается подобрать слова, — из-за Эл? — Да, то есть… нет! Пасифика меняется на глазах. Венди никогда бы не подумала, что эта капризная девчонка может так надрывно плакать; никогда бы не подумала, что может плакать из-за девушки; и уж точно никогда бы не подумала, что сейчас так отчаянно нуждается в помощи ее самой. Сейчас Пасифику не хочется добивать, она — жертва, никак иначе. — Ты расскажешь мне? — она говорит это почти упавшим от жалости голосом. — Тебе? Пасифика старается не плакать, чтобы внятно что-то объяснить Венди. Но она бессильна, также как бессильны все люди, пытающиеся быть стойкими и сильными слишком долгое время. Венди берет ее за локоть, и, пошатывающуюся, ведет к своему мотоциклу. Затем осматривает с ног до головы: в таком платье не то, что согнуть колени невозможно, даже ровно пройтись. — Прости, но нам придется его немножко… подкорректировать. Она наклоняется, и рвет его по бокам. Пасифика про себя невольно отмечает, что у Венди сильные белые руки. В платье делаются большие разрезы, которые дают полную свободу действий. — Оно же не очень дорогое? — второпях спрашивает Венди. — Нет, шестьсот долларов. Венди невесело смеется и надевает на Пасифику шлем, застегивает его, нервно прикасаясь к ее мокрой шее. Последнее, что они видят, прежде чем тронуться с места, это вышедшая в стельку пьяная Элоиза Бартон, которую под руку ведет совсем юная, чистая девушка. — Обними меня, — перед тем, как завести байк, предупреждает она. — В смысле, ты же не хочешь разбиться… Венди едет быстро, не видя ничего на своем пути. Теплый августовский ветер треплет ее волосы; она отдала свой шлем Пасифике. Город черный, фонари бликами отдаются в глазах. Нортвест не знает, куда они едут; но тут ей явно лучше, чем в том шумном заведении, где все следят за каждым ее движением. Тут есть Венди, к счастью это, или нет, но с ней так… ...спокойно Пасифика замечает, что ее слезы совсем подсохли и плакать больше не хочется. Голова болит, вывески сменяются одна за другой: «Никки Венис Бич», «Хайд Лаундж», «Эбби бар». Она посильнее обхватывает Венди, та гонит на приличной скорости сквозь бесконечное сияние города. Вскоре Пасифика уже не видит этих мозолящих глаза огней, они выезжают в пригород. Тут это великолепное чернильное умиротворение словно открывает перед ней новые грани Лос-Анджелеса, и только мелькающие тут и там заправки говорят о том, что они в огромном мегаполисе. Перед одной из заправок Венди тормозит и Пасифика соскальзывает с сиденья, попутно пытаясь снять шлем. — Не так, — тихо шепчет Кордрой. Она вновь легко и без запинки снимает с нее шлем, и когда понимает, что стоит слишком близко уже довольно долго, отскакивает от Пасифики как от огня. Может быть, она и вправду огонь, всепоглощающий, привлекающий внимание, вселяющий панику? Тогда кто Венди? Наверное, земля. Твердая, непоколебимая и собранная. Но игры с огнем опасны. Она, подхватив Пасифику за запястье, открывает разбитую тут и там стеклянную дверь бистро. Тут пахнет старым маслом, мясом и колой. Привычный для Венди аромат, совсем не тот, который источает Пасифика и роскошный «Версаль», но ко всему можно привыкнуть. Они садятся за ближайший столик и она заказывает кофе «три в одном». — Долгая история, — отмахивается Нортвест, списывая все на увеселительное состояние. — Разрыдалась из-за мелочи. — Ну уж нет. Давай выкладывай все что, у вас там с Элоизой Бартон, — а потом, подумав, добавляет: — если надо будет, я с ней разберу… поговорю. Венди пытается не захлебнуться кофе от произнесенного, и Пасифика смотрит на нее с недоумением, а еще с печалью и отчаянием. Такой взгляд кажется куда более естественным, чем ее обычный «свысока». Пасифика почти трезвая, и ясно понимает абсурдность происходящего, но даже не пытается убежать. — Я с ней встречалась. — Эээ… я не осуждаю, знаешь. — скрывая удивление в голосе отвечает Венди. — А я осуждаю саму себя. Она правда окрутила меня, раз — и я здесь, с ней, в кровати, — Пасифика замолчала. — Окрутила и бросила. Я долгое время пыталась вернуть ее — безрезультатно. Поэтому когда ты только упомянула ее имя, я… так зла на нее. Подумала, что она тебя тоже использует. — Я чуть не клюнула на ее удочку, — Венди размяла пальцы. — Почему они все такие, эти дайки*? Противные заразы. От меня все такие гуляли, стервы крашеные. Пасифику как кипятком ошпарило, настолько сильно она изменилась в лице. — Прости, я не хотела. Ты же сейчас… нормальная, — она глянула на нее с искренним извинением. — Ничего. Мы почти поладили. Пасифика положила свою ладонь на ладонь Венди. Это было чем-то вроде признания того, что сейчас она ей доверяет. И они замолчали, наслаждаясь звуком шагов за стойкой и подъезжающих к заправке машин. Странно выглядела эта пара сейчас: девчонка в рваном платье и с расплывшимся макияжем, и еще одна, вся в черном и заказывающая третью чашку кофе. Так Венди и Пасифика сидели минут пятнадцать, пока не отняли руки друг от друга. — Мне отвезти тебя домой? — спросила Венди. — Куда угодно, только не домой, — Нортвест слабо улыбнулась. — Тут есть пляж, правда заброшенный. Зато вход бесплатный. Пасифику уговаривать не пришлось, только Венди отдала ей свою толстовку. Иначе бы она просто заледенела в своем платье на двух тонких лямках в эту прохладную августовскую ночь. Правда эта ночь была действительно чудесной, и Пасифика попросила надеть ей все-таки этот чертов шлем, на что Венди долго смеялась. А потом они болтали по пути, но половину слов размывал ветер, а другую — шум прибоя. Поэтому Пасифика предпочла заткнуться и прижаться покрепче. Когда они приехали на пляж, было довольно поздно. Полная луна бросала отблески на океан, искрилась, и сломанные, старые лежаки, скрипели. Порванные зонты покачивались, а шпильки Пасифики проваливались в песок. Она сняла их, кинув куда-то возле берега и присела, вдыхая этот чистый ночной воздух. Венди разместилась рядом, упав на песок и засунув руки под голову. — Созвездие Кассиопеи, «леди в кресле-качалке», — сказала она. — «Зеленая миля», — мечтательно ответила Пасифика. — Странно, что Кассиопею видно сегодня. Обычно ее видно в сентябре—ноябре. — Разбираешься в астрономии? Пасифика легла рядом с Венди, также заложив руки под голову и смеясь. — Скорее, в астрологии. А Кассиопея похожа на «W», пусть будет созвездием Венди, между нами. — Целое созвездие в честь меня, ну ты загнула, — она легонько толкнула Пасифику в бок. — Тогда нам еще нужно созвездие похожее на «м». — Зачем? Она перевернулась на живот и вопросительно глянула на Венди, а потом на небо, но видела там только Большую медведицу. — «М» — «милашка». Ну или хотя бы «PN» — Пасифика Нортвест, — Кордрой мяла руками песок, просыпая его сквозь пальцы. — Одно и то же. Венди тоже привстала, и сильнее вжалась ладонями в песок. Ее темно-рыжие в темноте волосы взбивал мощными потоками ветер. Огонь казался ей запредельно близким, и пожар — не потухающим. Пасифика пересела к ней на бедра, обняв своими ногами. Она одумалась слишком поздно, уже крепко вцепившись в талию Венди, но не решаясь ничего предпринять. Казалось, так можно сидеть вечно, на этой странной грани, точно переходящей рамки приличия. А еще Пасифике было слишком хорошо с этой девушкой, чтобы много думать. Они прильнули к друг другу почти одновременно, но Венди — с решимостью, а Пасифика — нежностью. Хрупкая, теплая Нортвест на ее бедрах; совсем нереально. Но они целовались, и Венди знала, что это так. На заброшенном пляже, ночью, и ноги щекочет прохладная вода. И пожар разгорается, словно кто-то подливает масла в огонь, и Пасифика вполне осязаемая, настоящая. Но эти мысли, им не место было сейчас. Венди только сильнее прижимала к себе ее, а песок засыпался в карманы джинс и ворот футболки. Пасифика тем временем избавлялась от толстовки, в которой почему-то становилось жарко.