Французский поцелуй

Игра языками как говорится без правил, полная импровизация. Как кому нравится. Даже не возбраняется легкое покусывание языков. Главное, не увлечься и не отхватить совсем. Романтичные французы назвали свой поцелуй «слияние душ». Спорное, на мой взгляд, название. Целую минуту я жду проявления болезных симптомов, но вместо них ноги готовы пуститься в пляс, а в животе трепещут бабочки. Я наконец-то рада, что вышла! — Так куда мы идём? — Я не могу сдержать энтузиазма. — К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Будем сидеть на берегу реки? — Не скажу. Продолжай идти. Я молчу. Да что со мной? Второй раз за минуту я позволяю ему держать себя в неизвестности. — Только сначала взгляни на это. Он хватает мою руку и тянет через улицу. Сердитый скутер клаксует нам вслед, и я смеюсь. — Постой, что… И тут у меня перехватывает дыхание. Мы стоим перед собором. Нет, соборищем! Четыре толстые колонны удерживают готический фасад с внушительными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня простирается вверх, в чернильную черноту ночного неба. — Что это? — шепчу я. — Это известное здание? Я должна его знать? — Это моя церковь. — Ты ходишь сюда? Он улыбается. — Я всегда считал его немножко своим. Мама приводила меня сюда, когда я был маленьким. Мы брали корзинку для пикника и ели прямо на ступенях. Иногда она брала альбом и рисовала голубей и такси. — Твоя мать — художница? — Нет, живописец. Её работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства. — Ты с нею в хороших отношениях? Со своей матерью? — Я люблю мамулю, — произносит он с лёгкостью, без следа подросткового смущения. Мы стоим перед двойными дверями собора и задираем головы всё выше, выше и выше. Я представляю собственную маму, как по вечерам она заносит данные о каймановых черепахах в наш домашний компьютер. Только сейчас в Атланте не ночь. Возможно, она в бакалее. Направляется на реку Чаттахучи. Смотрит «Империя наносит ответный удар» вместе с Шоном. Я понятия не имею, что она делает, и это меня беспокоит. — Идём. Чем дальше мы идём, тем многолюднее становится Париж. Сент-Клер рассказывает о своей маме, как она готовит блины с шоколадом на обед и кастрюлю пасты с тунцом на завтрак. Как она выкрасила все комнаты квартиры в разные цвета радуги. Как собирает весь почтовый мусор, где неправильно написано её имя. Он ничего не говорит об отце. Мы проходим мимо ещё одного огромного здания, напоминающего руины средневекового замка. — Боже, здесь всюду история, — восхищаюсь я. — Что это за место? Мы можем войти? — Это музей, и конечно. Но не сегодня. Думаю, он закрыт. — О. Да, конечно. Я пытаюсь не показать разочарования. Сент-Клер удивлен. — Ты прожила здесь только неделю. У нас всё время в мире, чтобы посетить твой музей. У нас. По какой-то причине у меня всё сжимается внутри. Сент-Клер и я. Я и Сент-Клер. Скоро мы входим в район, где туристов больше, чем в нашем. Везде шумные рестораны, магазины и отели. Уличные продавцы кричат на английском: «Кускус! Вам нравится кускус?», а дороги столь узки, что автомобили не могут по ним проехать. Мы выходим на середину улицы и протискиваемся через толпу. Словно на карнавале. — Где мы? Как бы мне хотелось не задавать столько вопросов. Я бросаю на него вопросительный взгляд. — Рю означает «улицу». И мы всё ещё в Латинском квартале. — Всё ещё? Но мы шли… — Десять? Пятнадцать минут? — дразнит Сент-Клер. Хм-м-м. Очевидно, лондонцы или парижане, или к кому бы он себя не причислял, не привыкли чувствовать триумф владельца автомобиля. Я скучаю по своей малютке, хоть у неё и барахлит двигатель. И кондиционера нет. И радио сломано. Я делюсь впечатлениями с Сент-Клером, и он улыбается. — Ты всё равно не смог на ней ездить. Во Франции права выдают только с восемнадцати лет. — Ты смог бы меня покатать, — парирую я. — Нет, не смог бы. — Ты же говорил мне про день рождения! Так и знала, что ты соврал, никто… — Я другое имел в виду, — смеётся Сент-Клер. — Я не умею водить. — Серьёзно? — Рот так и расплывается в злодейской усмешке. — Хочешь сказать, что я умею то, чего не умеешь ты? Сент-Клер усмехается в ответ. — Шокирующая информация, не правда ли? Но у меня никогда не было повода. Общественный транспорт в Париже, в Сан-Франциско и в Лондоне идеально достаточен. — Как ты сказал, идеально достаточен? — Проехали. — Он снова смеётся. — Эй, ты знаешь, почему квартал называют Латинским? Я поднимаю бровь. Момент ожидания. Я обхожу ещё одного агрессивного продавца кускуса. — Галиматья! — Мусор. Дерьмо. Фигня. Галиматья. Милое словечко. Мы поворачиваем за угол и — вот он! — Сена. Огни города колышутся в ряби воды. Я делаю глубокий вдох. Великолепно. Парочки прогуливаются вдоль набережной, продавцы книг раскладывают грязные картонные коробки с книгами в мягкой обложке и старыми журналами. Мужчина с рыжей бородой играет на гитаре и поёт печальную балладу. Мы слушаем его с минуту, и Сент-Клер бросает несколько евро в чехол для гитары. И затем, мы снова обращаем наше внимание к реке, и я вижу его. Нотр-Дам. Конечно, я знаю его по фотографии. Но если Сен-Этьенн — собор, то он ничто, НИЧТО по сравнению с Нотр-Дамом. Здание похоже на большое судно, плывущее вниз по реке. Массивное. Чудовищное. Впечатляющее. Подсветка собора почему-то напоминает мне о «Дисней Уорлд», но этот собор намного волшебнее, чем что-либо выдуманное Уолтом. Зелёные островки виноградных лоз уходят вниз по стенам прямо в воду, завершая сказку. Медленно выдыхаю: — Красота. Сент-Клер наблюдает за мной. — В жизни не видела ничего подобного. Я не знаю, что больше сказать. Мы должны пересечь мост, чтобы добраться до него. Никогда не обращала внимания, что Нотр-Дам стоит на острове. Сент-Клер говорит мне, что мы идём к Лиль де ля Сите, Острову Сите́, и это самый старинный район во всем Париже. Внизу мерцает глубокая зелёная Сена, под мостом скользит длинный, переливающийся разноцветными огнями корабль. Я выглядываю за край. — Посмотри! Тот парень пьян в хлам. Он сейчас упадёт за бо... Оглядываюсь и вижу, что Сент-Клер ковыляет по дороге на расстоянии несколько футов от края моста. Прихожу в секундное замешательство. Затем до меня доходит. — Что? Ты же не боишься высоты? Сент-Клер смотрит вперёд, не сводя глаз с освещённого силуэта Нотр-Дам. — Я просто не могу понять, зачем становится на выступ, когда рядом полным-полно пространства. — О, так дело в пространстве? — Забудь об этом, или я устрою опрос о Распутине. Или о спряжении французского глагола.Перевешиваюсь через перила и делаю вид, что падаю. Сент-Клер бледнеет. — Нет! Не надо! — Он вытягивает руки, как будто хочет спасти меня, а затем сжимает живот, словно его сейчас вырвет. — Прости! — Спрыгиваю с выступа. — Прости, я не понимал, что тебе так плохо. Он машет рукой, чтобы я замолчал. Другая рука все ещё цепляется за взбунтовавшийся живот и я успел поймать его . Это была так быстро , так быстро , что даже не заметили как мы оказались в объятиях и поцелуях...